Глаза, опущенные долу (СИ) [Николай Васильевич Бредихин] (fb2) читать онлайн

Annotation

Бредихин Николай Васильевич

Бредихин Николай Васильевич

Глаза, опущенные долу

Глаза, опущенные долу

Мистикос

Странничествуя, остерегайся праздноскит╛аю-

щегося и сласто╛люби╛вого беса; ибо странниче╛ство

дает уму повод искушать нас.

Иоанн Лествичник

"Иоанна, игумена Синайской горы, Лествица"

Лишь чрез песню проклятий, но не чрез

жгучие яды. Гибнет душа.

Марк Анней Лукиан

Сила рассудка неограничена книзу, но огра-

ничена кверху.

"Книга о причинах"

Глава первая

1

"А и то, брат Феденька, воистину сказано: вся правда человеческая есть рубище жены нечистыя, и свобода человека в Боге, в пути к Нему, оттого так прекрасна молитва, хвала, хвала Господу! А среди всех прочих молитв нет краше молитвы Иисусовой. И не надо при ней ни книг, ни свечей, ни уединения. Сидишь, ходишь, ешь, лежишь - она всегда с тобою. Достаточно только её начать, как возникнет вкруг тебя храм, будто святым перстом начертанный. "Господи, Иисусе Христе..." И зазвучат колокола в том чудотворном, воздушном храме. "Сы-ы-ы-не Бо-о-о-жий..." И короткая вроде бы молитва та каждый раз новый смысл обретает, никогда не надоедает, и легко, благостно на душе становится, как закончишь её: "по-ми-и-луй мя, гре-шна-го".

Фёдор обратил взор к лику Спасову со слезами умиления на глазах. "Господи, как хорошо, что Ты есть! И что я стою здесь сейчас, и что я так молод! И что так звонки и высоки голоса певчих на клиросе!"

"И до того молитва эта сладостна, что и на паперти, и даже за оградой церковной чувствуешь себя с ней, будто ещё перед образами стоишь".

Всё как тогда, как тогда было. Только...

- Помогите, люди добрые, старцу слепенькому в Божий храм войти.

Фёдор вздрогнул, с досадой поморщился, но делать было нечего, он повернулся, приблизился. Высокий сучковатый посох, ряса, давно обратившаяся в рубище, глаза с бельмами, устремлённые в пустоту.

- Я здесь. Вот моя рука, отче! - проговорил Фёдор, как мог смиреннее.

- Бог - Отче! - привычной скороговоркой отозвался старец, восприняв как должное то почтение, с которым к нему отнеслись. Видно было, что он не просто чернец, а схимник, скорее всего анахорет, но проглядывали в нём какие-то запущенность, неряшливость. Может, оттого что он давно находился в странничестве? Но почему один? Впрочем, не один. В двух шагах Фёдор увидел мальчика-поводыря. Тот стоял с недовольным видом, тонкие черты лица его были подёрнуты загаром, сквозь который сейчас ярко проступал румянец.

С Фёдора разом слетело всё его смирение, вспомнилось, как он сам был послушником. "Ах ты, поганец!" Но старик не дал ему времени объясниться с парнишкой, цепко ухватив за предплечье. Рука его была как бы невесомой, настолько, вероятно, святой отец изнурял себя постами, однако держала на удивление крепко.

Они вошли в церковь, но прежней радости Фёдор уже не испытывал, он с нетерпением ждал, когда старец запросится обратно. Однако тот словно обратился в соляной столб, весь сосредоточившись на внутреннем своём состоянии. Чувствовалось, что в церкви он ориентируется привычно, во всяком случае, гораздо лучше, чем снаружи, но предплечья Фёдорова всё ж не отпускал, видимо, боялся, что тот уйдёт и оставит его одного.

Так они долго стояли, пока откуда-то из глубины не стали проступать на уста старца, как рыдания, слова молитвы: "Пресвятая Владычице Богородице, единая чистейшая душею и телом... призри на мя мерзкого, нечистаго, душу и тело очернившаго скверною страстей жизни моей... освободи меня от мучительствующаго надо мною злаго и гнуснаго навыка к нечистым предразсудкам и страстям...".

В шёпоте том было столько муки, боли, отчаяния, что Фёдор вдруг ощутил, как досада его всё больше рассеивается, уступая место любопытству и острой, щемящей жалости.

Уж лучше бы тогда он пожалел себя!

Как ни пытался Фёдор сдержаться, слёзы всё больше и больше душили его. За что? За что? Чем он заслужил, чтобы с ним поступили так несправедливо?

- Куда путь держишь, инок?

Фёдор удивился, откуда старцу известно, что он черноризец? Может, он хоть немного зрячий? Впрочем, слепцы бывают удивительно чувствительными, Бог им, что ли, помогает? Или было в данном случае особое, внутреннее, видение?

- Я к тому: почему бы нам не пойти вместе, всё сподручнее было бы в дороге? - так и не дождавшись ответа, и в то же время стараясь не показаться навязчивым, спросил схим╛ник.

Всё внутри Фёдора встало на дыбы. Он и сам не мог себе объяснить причин своего страха, но какое-то острое сознание опасности вдруг возникло в нём, мгновенно сменившись раскаянием. И старик, и поводырь постоянно вызывали в нём гневливые, резкие чувства, которые Фёдору были не свойственны, обычно он был очень ровен характером, покладист, жизнерадостен. В монастыре никогда ни с кем не ругался, и никто над ним не подшучивал, не издевался над ним. А тут... Вот ещё одна причина, по которой хотелось сейчас Фёдору очутиться как можно дальше отсюда.

- Я очень спешу, отче, - пробормотал он в смущении.

- Бог - Отче, - поправил его тот вновь строго, затем понизил голос просительно: - Так ведь ненадолго, до ближайшей обители или места приимного, там и расстанемся. Прошу тебя, именем Господа нашего Иисуса Христа, не откажи!

У Фёдора мурашки пробежали по спине: старец ведь не знал, по пути ли им? Или ему всё равно было куда идти? Особенно страшила в нём эта странная смесь горделивости и униженной мольбы.

Но ничего не оставалось, как подчиниться.

Фёдор боялся, что плестись они будут теперь еле-еле, однако старец в пути выправился и даже, помахивая посохом, поспевал впереди. Сзади как раз плёлся мальчишка-поводырь. Фёдор постоянно кипел в его адрес возмущением, и как только они остановились передохнуть, тут же начал сопляка отчитывать, но тот лишь молча двигал иногда изогнутыми бровями, упорно глядя в сторону, словно и не с ним разговаривали. Так что Фёдор едва удержался, чтобы не надавать ему хороших тумаков.

- Оставь его! Ибо... - тихо проговорил старец, - не ведает, что творит.

"Ведает, да ещё как ведает, - подумал про себя Фёдор, - упрямый осёл!"

Он был зол на мальчишку ещё и потому, что очевидно было: из-за чего-то тот сильно повздорил со стариком, оттого схимник за Фёдора так и цеплялся сейчас, чтобы не остаться с охальником наедине и, не дай Бог, поддаться гневу. Хотя...

2

Отец настоятель, видимо, принял винца для храбрости: несмотря на чин его, чувствовал он неловкость и неприятен был ему этот разговор.

- Но при чём тут я? - запальчиво спросил Фёдор.

Отец Евфимий пожал плечами.

- Конечно, у нас нет полной уверенности. Но хорошо ли тебе будет, если мы станем проводить расследование? Пока так решили двое: я и отец благочинный - на нас и останется. Тебе слава дурная нужна?

- Я не боюсь. Чего мне бояться, если я чист?

- Да, ты не боишься, - возвысил голос игумен. - Но нам ни к чему выносить сор из избы. Ты полагаешь, что мы к тебе несправедливы? Хорошо, тогда найди другое объяснение. Только припомни: всё началось как раз с того дня, как ты вернулся из Саввовского монастыря. Быть может, тут просто совпадение?

Федор не нашёл, что ответить.

- Молчишь? Не спорю: идеального порядка у нас никогда не было, да где он есть? И потом, может, ты поймёшь со временем: иногда надо малым жертвовать, чтобы главное сохранить. Однако тут совсем другое: бесовщина, напасть, которая перевернула вверх дном всю обитель. Я уже перечислял тебе, да ты и сам очевидец: что дальше ждать, коли стали у нас читать молитвы навыворот, сквернословить, смеяться на образа? А уж блуд так и не изжить из келий: от старух до отроковиц - кого только не сподобятся иноки. Видения? Конечно, видения, но это лишь малая толика, есть многое, чего ты не знаешь, а мои уста и произнести не решаются. И ничто не помогает: ни Божье крестное знамение, ни мощи святые, ни покаяния. Так что не обижайся на нас, Феденька! Ты ведь и сам скоро уверишься, что я прав.

Фёдор не выдержал, разрыдался.

- Но вы же прогоняете меня! За что? Что я такого сделал?

Отец игумен встал, подошёл к нему, положил руку на плечо, заглянул в глаза. Он и сам расчувствовался, затянул плаксиво:

- Ну почему, почему у тебя такое мнение? Кто прогоняет тебя, Федюшка? Ты же ведь всегда был и останешься гордостью, надеждой нашей, я и сейчас не сомневаюсь, что ждут тебя дела и почести великие. Но может, как раз, так и угодно провидению? Я, конечно, сам виноват, послал тебя, несмышлёного, с тем поручением. Гнилые, гнилые там места. Но уж больно отец Ферапонт, игумен тамошний, меня просил: собирает он отовсюду какие только может реликвии освященные, наседает на него нечисть, выживает оттуда. Но что я тебе говорю? Я ведь тоже сидеть руки сложа не буду. И если мы ошиблись, так никогда не поздно тебе вернуться. Но сейчас... пойми меня правильно. Себя ты сам спасёшь, а на мне обитель.

Фёдор отрешённо смотрел на реку, поджав руками колени и упёршись в них подбородком. Им владело отчаяние. Ничего, ничего не удалось выяснить. И что дальше ему делать, куда теперь идти? Странно, но в монастыре он чувствовал себя прекрасно, то, что происходило вокруг, его даже краешком не затрагивало. Однако потом, потом он уже не столь убеждён был в своей правоте.

Что-то наталкивало и наталкивало его на размышления, оковав и разум, и видение, ввергнув в бессмыслицу, пустоту. До тех пор, пока, совершенно измученный, он не решил повторить тот свой путь, от начала и до конца, в поисках выхода. И тотчас тогда ему легче стало, теперь вот вновь навалилось.

Впрочем, на сей раз было другое. "Себя ты сам спасёшь..." Теперь у Фёдора уже не оставалось сомнений: в монастыре сразу всё наладилось после его ухода, напасть, как пчелиный рой - с ним пришла, с ним и ушла. Вот только что с ним?

3

"Мерзость, какая мерзость!" - Всё в Фёдоре кипело возмущением.

И как бы из этой мерзости поскорее выбраться? У него было такое впечатление, будто его с головы до пят вываляли в грязи. Едва дождавшись тогда рассвета, он попытался улизнуть незаметно, но ничего не вышло: старик был начеку, тотчас поднялся, растолкал мальчишку. Они собирались в путь, как ни в чём не бывало, а в ушах Фёдора всё стоял тот смех.

Он только заснул, но был вслед разбужен: старик с сопляком о чём-то яростно спорили, стараясь говорить шёпотом, но то и дело срываясь на крик. "Давно пора! Доигрался, паршивец?!" - Фёдор хотел было уже перевернуться на другой бок и вновь погрузиться в дрёму, довольный, что наконец-то распекают наглеца, однако крики и шёпот вскоре сменились увещеваниями и всхлипываниями, затем оживлённым разговором, смехом и в конце концов сдавленными стонами и вздохами, не оставлявшими на свой счёт никаких сомнений.

Кровь прилила Фёдору в голову.

"Господи, что же ты медлишь? Почему не поразишь одним из громов своих этих сынов Содома? Чтобы они предстали вот так, скотски спаренными, на людские очи!"

Но гром не прогремел, и через какое-то время старец и мальчишка успокоились, умиротворённые.

- Я Арефий, слыхал о таком?

Да кто ж не слыхал об Арефии? Человек редкостной одержимости, побывавший и в Иерусалиме, и в Константиновом граде, и на горе Афонской с паломничеством. Бывший Горлицкий игумен, ушедший затем в отшельники, исцелявший больных и убогих, и этот старик? Самое удивительное, что Фёдор вначале и вправду поверил, хотя одно только простое сопоставление говорило: самозванец. Отцу Арефию не было и сорока по рассказам тех, кто удостоился лицезреть его, был он сведущ в ратном деле и не нашелся ещё тот, кто в рукопашных игрищах мог бы победить его.

Самозванец, но с какой целью он так представился? И зачем он к нему, Фёдору, прилип? Может, то лукавенький искушает его? Но опять же - с какой целью? Что проку лукавенькому в бесхитростном юноше? А может, и сам Люцифер? Эка куда загнул! Такого о себе мнения!

И всё-таки жаль, значит, и рассказы о гробе Господнем, о церквах царьградских тоже выдумка? А может, старик действительно сам там бывал? Уж больно описывал складно.

Однако на сей раз тот не расположен был к разговору. Подозревал ли, что Фёдору всё было ведомо? Вряд ли. А вот мальчишка не подозревал, знал. Но и не думал глаза прятать, наоборот, всякий раз, встречаясь с Фёдором взглядом, поглядывал на него бесстыдно, вызывающе.

"Тьфу, вражья сила!" - Фёдор мучительно искал предлог, как бы ему посподручнее от двух проходимцев отделаться, но ничего не приходило на ум. Да и старец слабел, шёл всё медленнее, так что ничего не оставалось, как постоянно поджидать его, возвращаться, пока и вовсе тот не опустился без сил на опушке.

- Не могу, не могу больше... - прошептал он побелевшими губами. - Прошу тебя, отец Фёдор, подойди!

Фёдор приблизился с неохотой.

- Можешь ты меня выслушать? Как видно, смерть за мной пришла и призывает Бог мою душу.

"Эх, если бы Бог, а не продал ли ты её дьяволу? Если ты не сам дьявол!"

- Нет, - замотал Фёдор головой в испуге, - надо так, как должно, чтобы было. Ведь немного, совсем немного осталось, вон и купола видны, - увещевал он старца в отчаянии. - Нельзя так умереть, не по-христиански, без отпущения! Поднимайтесь, авва, обопритесь на меня, мы дойдём, тут недалеко.

Но старик хрипел, продолжая в то же время крепко сжимать руку Фёдора.

- Нет, не дойду я, - качнул он головой, - силы угасли. Не рассчитал я свою жизнь, не рассчитал...

Фёдор с тоской посмотрел на видневшееся на взгорке селенье. Что же это? За что же ему так?!

Он с криком вырвался, стал ломать сучья, ветки, чтобы соорудить некое подобие носилок.

- Да помоги ты мне, помоги! - заорал он на мальчика-поводыря, стоявшего в стороне с полуулыбкой во взоре. Тот поколебался мгновение, затем нехотя принялся за работу.

Но когда носилки были готовы, у старца не осталось сил даже говорить.

- Не захотел, не захотел ты принять мою исповедь, - прошептал он с горечью. - Кто знает, может, ты будешь жалеть об этом. Но всё равно: всё мое... теперь твоё...

Он попытался дотянуться до лежавших совсем рядом посоха и котомки, но тут же обмяк с последним вздохом:

- Отпусти... Отпусти...

К кому он обращался, к Богу или ещё к Фёдору, уже нельзя было понять. Фёдор заплакал: ничего ему не удалось сделать, ничем он не смог помочь. А может, просто не захотел?

Борода старца торчала вверх, по лицу разлилось неожиданное умиротворение, да так и застыло: душа успокоилась, многострадальной, как видно, была душа.

Фёдор творил привычно молитвы, оттягивая до крайности тот час, когда придётся тащить мёртвого старика в село, стараясь вообще, по возможности, на него не смотреть. Однако это не могло, к сожалению, длиться вечно. В конце концов он со вздохом поднялся, поискал глазами мальчика-поводыря. Но тот лежал без движения, вероятно, в глубоком обмороке.

"Час от часу не легче!" - с досадой подумал Фёдор, но делать было нечего: он принялся дёргать, тормошить мальчишку, пытаясь привести того в чувство, однако тело болталось в его руках тряпичной куклой, не подавая ни малейших признаков жизни. Испуганный Фёдор рванул изо всей силы ворот, пытаясь дать мальчику побольше воздуха, да так и застыл в изумлении: словно яблоко спелое открылась перед ним молочной белизны тугая девичья грудь.

"То ж не отрок, отроковица!" - полыхнуло в голове Фёдора, мгновенно многое объяснив.

Он уже не помнил, как добрался тогда до селения, лишь то отложилось в памяти, что когда он вернулся с подмогой, отроковицы на месте не оказалось. Видимо, она всё-таки была в забытьи, а очнувшись, предпочла убраться от греха да стыда подальше.

Ему потом долго было не по себе, что он так подумал о старце, хотя в чём, собственно, было ему себя винить? Конечно, грех не такой тяжкий, не мужеложский, но всё ж осталось: и презрение обета, и самозванство.

Глава вторая

1

Казалось, сколько ни бился Фёдор мыслью, а тщетны были его усилия, однако круг постепенно суживался и осталось в нём только два момента, когда что-либо могло к нему прицепиться: Лже-Арефий с его мальчиком-девицей и Саввовский монастырь. Отец Евфимий, безусловно, знал больше, чем сказал при прощании, но бесполезно было его просить, а вот Ферапонт вполне мог приосветить загадку.

- Ты уж прости, что я не принял тебя тогда, в первый раз, - вздохнул тот елейно, - и поблагодарил тебя не лично, а через отца духовника за освященные кадило и потир, что ты принёс. Я боялся за тебя, хотел, чтобы ты как можно меньше провёл у нас времени. Даже не посадил тебя трапезничать, лишь дал в дорогу продуктов. Тогда ты обиделся, я видел, но теперь понимаешь, надеюсь? Да всё равно не помогло, к сожалению. Не уберёг я тебя, либо ты сам себя не уберёг. Как я понял, у тебя ко мне вопросы?

- Да, - кивнул Фёдор, - что со мной?

- Что с тобой? - пожал плечами Ферапонт. - Известное дело, привязалась к тебе нечистая сила. Но привязалась крепко, чем-то ты её очень прогневал. Отец Евфимий прав, гнилые у нас места, гнилее некуда. Он-то, хитрец, у края обосновался, а я вот в самом что ни на есть пекле. И молитвы творим, и обеты налагаем на себя дополнительные, ничего не помогает. Хорошо, хоть замерло на мёртвой точке дело: здесь, внутри, мы полные хозяева, но стоит за ворота выйти, там уже не наша власть. Лукавить не стану: мне ведь во многих палестинах-то бывать доводилось, почти всегда, когда в глуши какой обитель закладывается, встречается сопротивление. Но постепенно обычно оно сглаживается, с Божьей помощью преодолевается, а тут бесполезны любые усилия. Но и уйти нельзя, неужто уступить рогатому? Так вот и живём надеждою: когда-нибудь Господь утешит страдания наши и за долготерпение вознаградит.

- Но когда и как это могло произойти, - твердил Фёдор о своём в отчаянии, - и почему со мной именно?

- Не ты первый, не ты последний, почему бы и не с тобой? Ну а когда? - Ферапонт задумался. - Пока были с тобой реликвии святые, вряд ли, так что где-то на обратном пути от нас.

- Тогда, стало быть, когда я шёл с Арефием?

- Нет, этого никак не могло быть, - покачал головой Ферапонт категорично. - Это уже было тебе искушение. Тут лучше меня никто не скажет: отца Арефия я хорошо знал, и он совершенно не похож на человека, о котором ты мне рассказывал только что. Мы с Арефием начинали, но куда мне до него. В жизни ни до того, ни после мне не доводилось встречать более праведного и преданного Христову делу инока. Он был воин, подвижник, а уж как он себя изводил веригами да постничеством! Такие люди только из житий нам известны. Как Симеон Столпник, например. Можно было бы предположить, конечно, что предстал он тебе в настоящем своём облике, а увидел его ты глазами лукавого, да только Арефий ведь умер. Сказывают, что отправился он с новым паломничеством в Святую Землю, да не дошёл, погиб от рук басурман. Я не удивлюсь, если его канонизируют как святого рано или поздно. - Он помолчал, затем добавил в раздумье: - Только вот почему бес именно Арефием тебе прикинулся? Чтобы большее впечатление на тебя произвести?

Фёдор ещё ниже склонил голову.

- Что же мне делать? - прошептал он измученно.

Ферапонт пожал плечами.

- Молиться. Когда-нибудь Господь да смилостивится. Да и убраться из здешних мест подале. Вижу, вижу в тебе сейчас нечистого, с трудом сдерживаю, того и гляди вырвется и понесётся вскачь по монастырю. Прости, но я ничем не могу тебе помочь, отрок, ступай с миром. И молись. Побольше молись!

2

Да, совет был неплохой, и самое простое и лучшее было бы ему, Фёдору, уйти навсегда отсюда. Но не мог он, бродил вокруг да около, будто незримыми цепями прикованный. Поселился в скиту и вроде бы всё пошло у него, стали поговаривать о нём с благоговением, приходили к нему с недугами, горем, оставляли пищу. Потом вновь началась чертовщина.

Он забрался тогда в самую глушь, непроходимые болотные топи, сносил смиренно нескончаемые комариные укусы, вонь, холод, сырость, питался ягодами да кореньями. Звери лесные сделались как ручные и совсем не боялись его, белка даже бросалась в него орехами.

Теперь ничто не отвлекало его, и результат не замедлил сказаться: то, что так маяло его изнутри своей загадочностью, неразрешимостью, стало оформляться и выходить наружу. Пусть тенями, трудно различимыми силуэтами, но вполне конкретными образами. День и ночь в ту пору мелькали вокруг него бесенята, козлища, утопленники, упыри, но лишь набирались сил, присматривались, с какой стороны к нему подступиться.

Однако когда перешли в наступление, Фёдор достаточно уже приготовился, поняв главное: в его положении лучший способ бороться с нечистою - просто не замечать её. Слепота и простодушие, без малейшего ропота сносил он все проделки и издевательства, пол его кельи кишел змеями и жабами, но Фёдор и это терпел, приучив себя не вздрагивать при их холодном прикосновении.

Нечистая неистовствовала в злобе, но ничего не могла поделать, однако и Фёдору жилось не сладко. Однажды явился ему бесёнок и, уменьшившись до самых ничтожных размеров, стал нагло обгрызать черничные ягоды. Но Фёдор равнодушно щелчком смахнул его, словно какую-нибудь мошку и без брезгливости доел то, что после беса осталось. Это, видимо, доконало лукавого, он восстановился до обычного своего вида и стал внимательнейшим образом смотреть на Фёдора, изучая его. Фёдор понял, что перед ним демонок чина высокого, но и тут не оплошал, двинулся прямо на окаянного, намереваясь пройти через него, как сквозь дымку. Бес не выдержал, отпрянул с ворчанием в сторону, затем и вовсе исчез, не стал дольше упорствовать.

3

Так продолжалось полгода, и не видно было конца противостоянию, когда ещё издалека Фёдор увидел, как плетётся к нему какая-то старуха. Фёдору не хотелось впускать её в келью, и он вышел к ней навстречу. Что-то говорило ему, что на сей раз безмолвием ему не отделаться.

- Далеко же ты забрался, мил человек. Вот уж не рассчитывала кого-либо в здешних краях встретить.

Вблизи видно было, что бабушка не простая - чёртова бабушка, была она совершенно голая, покрытая лишь складками кожи, волосами да наростами. Сгорбленная, поддерживаемая, казалось, только клюкой.

- Что же ты молчишь, сыночек?

- Чёрт тебе сыночек! - пробурчал Фёдор, осенив себя на всякий случай крестным знамением.

Однако старуха лишь усмехнулась его жесту. Нелегко было от неё отгородиться.

- Знаешь, я вот думаю: я ведь хозяйка здешних мест, не пора ли нам подружиться?

- Ишь ты, нашла друга, старая карга! Вельзевул тебе друг, - Фёдор намеренно решил и дальше отвечать грубостью.

- Что же ты всё поминаешь-то Его? А на "старую каргу" я ведь могу и обидеться.

- А что его поминать, коли сам бес передо мною? А карга, кто же ты есть, как не старая хрычовка?

Старуха покачала головой.

- Так-то ты встречаешь меня?

И исчезла.

Но когда Фёдор вернулся в келью, он с удивлением обнаружил, что старуха там уже, уселась преспокойненько прямо под образами и трёт с наслаждением горб о стену.

- А у тебя ничего здесь, уютно, - хохотнула она, довольная ошарашенным видом Фёдора. - Нет ли у тебя ещё баньки? Я бы с удовольствием попарилась. И чтобы ты спинку мне потёр, веничком похлестал.

Банька была, действительно. Фёдор терпеть не мог нечистоплотности, и всяческих там "землеспальников" и "грязнышей" от души презирал.

- А пинка под зад не хочешь, старая кочерёжка? - Фёдор решил ни при каких обстоятельствах не отступать - и дальше придерживаться всё той же избранной линии поведения.

Но "бабушка" только взвизгнула от удовольствия, нисколько не смутившись отпором инока.

- Что ты меня всё старостью попрекаешь? Если дело лишь в возрасте, то так и быть, сброшу лет двадцать-тридцать, но неужели я тебе такая не мила?

Она внезапно встала, закружилась в пляске по келье, разом всё за ней тотчас пришло в движение, загремело, засвистело вокруг, стали летать в воздухе огромные женские груди, взлохмаченные естества, слетелись будто со всего света ведьмы на метлах, стали совокупляться с повылезавшими изо всех щелей бесами. А старуха всё приближалась и приближалась к Фёдору в безумном своём плясе, уже чувствовалось зловонное её дыхание. Фёдор не удержался, его в конце концов вырвало и рвало до тех пор безудержно, пока во рвоте не появилась кровь.

Он открыл глаза, измученный, и обнаружил, что бесовщина поисчезала, а старуха, брезгливо отираясь от блевотины Фёдора, внимательно в него вперилась, как в прошлый раз тот демонок.

Да, тут была сила не сравнить с его: рано или поздно ему несдобровать, что-то с ним содеют. И точно, уже в ближайшую ночь Фёдору приснилось, как парится он со старухой в бане, трёт ей спину покорно, хлещет веником. Не так, так этак ведьма добилась своего, она даже потянулась к Фёдору с поцелуями, но тут он проснулся.

И решил больше не спать, доколе выдержит, творить молитвы. Однако сколько это могло продолжаться? Фёдор задумался. Что же делать? Убраться подобру-поздорову, как отец Ферапонт ему советовал? Фёдор давно уже понял, что самому ему из этого случая не выбраться, без помощи не обойтись. Но никто не хотел помочь ему. Бог молчал, хоть и внимательно выслушивал все молитвы Фёдора, видимо, хотел проверить, как тот выдержит испытание. Евфимий тем помог, что выгнал его из монастыря, вот и Ферапонт совет дал вполне здравый и благожелательный. Дело за ним, за самим Фёдором? Но если бы он был в состоянии, сам-то! Впрочем... как же он мог забыть о Корниле? Вот кто нужен ему сейчас, просто необходим.

Фёдор приободрился, разом сбросил с себя состояние неуверенности, обречённости. И хоть темень была - глаз коли, не стал дожидаться рассвета, побросал пожитки в котомку и отправился в путь.

Корнил! Они очень дружны были в детстве, до тех пор, пока судьба их не разлучила. И увлечения друга тогда пугали и раздражали Фёдора: не в меру тот был, по его мнению, любопытен. Но сейчас без этих знаний потаённых никак было не выправиться. Ну а не поможет Корнил, так и зачем ему сюда возвращаться? Подальше, так подальше. Можно и в обитель какую попроситься, с братией всё, чем одному, веселей.

Глава третья

1

- Каких же ты хочешь от меня советов? - После первой радости встречи, дружеских тумаков и объятий, словно ушат холодной воды подействовала на Корнила исповедь Фёдора. - Впрочем, кое в чём я тебе подсобить попытаюсь. Вот ты говорил, что Бог как бы отстранился от тебя, и имя Его не действует. Но это кощунство - на Господа так грешить, не приходило ли тебе в голову, что просто молитва твоя слабая? Ведь доказано уже, и не только преподобными, а и обыкновенными чернецами, что одной только молитвы Иисусовой достаточно человеку закалённому, сведущему, чтобы оборониться от любого ворога. А у тебя молитва-то в один образ. Она на устах, но ещё не стала душевною, так, чтобы ум твой презрел блуждание и воспарил, оставаясь в то же время как бы во внутренней клети. Ну а коли ты ещё выше поднимешься, то в третьем образе уже ни одна сила не достанет тебя.

- Хорошо, - кивнул Фёдор с обидою. - Но неужели это единственная защита, единственный твой совет? Думаешь, наша обитель на краю света стоит? Или никто из наших чернецов не бывал на Афоне или в Иерусалиме, не рассказывал, что там и как? Или настолько просто сподобиться того третьего образа, о котором ты говоришь? Да если бы я и в состоянии был защититься, не могу же я всё время только и делать, что обороняться? Я уже полгода в осаде, и если не сожрёт меня сейчас нечистая, то так может продлиться и пять, и десять, и двадцать лет, вообще, уйдёт вся моя жизнь. Ты это мне пророчишь? Я так не хочу. И много ведь не прошу у тебя: всё, что мне нужно знать - кто мой враг, я не могу драться вслепую, с тенями, на все стороны. Ты уже тогда, в детстве, во многом был сведущ, и уж наверняка за эти годы ещё преуспел. Только ты можешь меня выручить, сам Бог меня к тебе привёл.

Корнил вздохнул, вновь, в который раз, покосившись с опаской на Фёдора.

- И откуда ты свалился на мою голову? Так всё хорошо было. Какой помощи ты ждёшь от меня? Да ты знаешь, что бывает за такие знания? Людей не чета мне на правёж ставили, замучивали до смерти. И ты желаешь, чтобы я вот так, ни за что ни про что, всё потерял, чего с таким трудом добился? Всю жизнь я мечтал иметь дело с книгами, и вот я переписчик, списатель. Есть люди, которые направляют меня, просветили по многим вопросам...

Фёдор слишком хорошо помнил характер своего друга: если его не переключить, не увести вовремя в сторону, ничем его потом не переупрямишь.

- Так ты, может, и латынь знаешь? - спросил он, как мог невиннее.

- Знаю, - с вызовом ответил Корнил, не заметив расставленной ловушки, - хоть и скрываю это, вроде как только некоторые слова разбираю, как мне по роду занятий моих положено. Но придёт час, когда мне не нужно будет скрываться, и преподавать я даже другим буду и греческий, и эту самую латынь. Неужели ты не понимаешь, что нельзя обойтись одним только веданием, что нужно ещё знание, иначе правой вере никогда не выстоять против тех же латынников, басурман?

- Бог оградит правое дело, - пожал плечами Фёдор, внутренне радуясь своей удаче и ещё больше раззадоривая друга.

- Вот-вот, - с горечью покачал головой Корнил, - слышал я уже. Так чего же ты ко мне пришёл тогда? Пусть Господь тебя и ограждает.

- Ладно, не будем ссориться, - примирительно сказал Фёдор, - но неужели ты забыл клятвы, которые мы в детстве давали? Помогать друг другу.

- От всех клятв освободил меня Иисус, - усмехнулся Корнил.

- Ну да я тебя не освобождал, пёсий ты сын, - в запальчивости воскликнул Фёдор. - Чёрт с тобой, с предателем!

Корнил вскочил, встал против Фёдора, сжал кулаки, набычившись.

- Чёрт? А возьми-ка ты его себе, пожалуй. Пусть будет тебе как брат родной. А ну, выходи на бой, как когда-то мы силой мерились!

Фёдор и сам не на шутку разозлился. И как ни пытался Корнил одолеть его, всё летел наземь. Наконец тот понял, что придётся ему признаться в своём поражении.

- Да, силён ты стал, - произнёс Корнил с неподдельной досадой, - а ведь когда-то по большей части я тебя одолевал. Ну, конечно, лазишь там по деревьям, ни капли жира, жилы одни, а я тут целыми днями скрюченный сижу. Я уж столько приёмов на тебе применить пытался...

2

Они некоторое время молчали, Корнил почему-то очень глубоко переживал своё поражение.

- Что скуксился? - хлопнул его по коленке Фёдор. - Ещё не всё потеряно. Айда со мной на болота, через месяц-другой, глядишь, одной левой будешь меня на лопатки класть. Заодно и нечистую вволю поизучаешь.

- Ну, этого добра везде полно, и без болот, только свистни, - пробормотал себе под нос Корнил.

- Ну что, выручишь? - снова затянул Фёдор просительно. - Ты ведь знаешь, без крайней нужды я бы к тебе не пришёл. А чтобы выдать товарища, не бойся, никак этого не произойдёт.

Корнил кисло усмехнулся:

- Да, затянут на дыбу, не заговоришь, запоёшь даже.

- Не запою, неужели ты забыл меня?

- Забыть не забыл, в том-то и дело. Осёл перед тобой аки агнец - как начнёшь бить копытом... - почесал Корнил затылок в раздумье. - Ладно, многого не жди от меня, но чуть-чуть поднаправлю. Эх, кабы не проклятое моё любопытство, ни за что бы ты меня не поддел.

- Любопытство? - непонимающе спросил Фёдор. - Какое любопытство?

Корнил расхохотался.

- Да обыкновенное! Руками-то ты силён, а голова как у младенца! Разгадка твоя у тебя за спиной.

Фёдор непроизвольно обернулся, что ещё больше развеселило Корнила. И минут пять он катался на земле от смеха, тыкая пальцем в изумлённого Фёдора, восстанавливая от обиды своё уязвлённое самолюбие. Наконец успокоился, отёр тыльной стороной ладони слёзы.

- Так что он тебе, отец Арефий, сказал перед смертью?

- Ты думаешь, это в самом деле мог быть Арефий? Ведь по возрасту он совсем не подходил.

Корнил пожал плечами.

- Почему бы и не Арефий? А возраст, так ведь испытания ему такие были, и так он сам себя изводил, что не мудрено было столь рано состариться. Что он говорил, я тебя, олуха, спрашиваю?

- Но как же Ферапонт? Он же знал Арефия... - не унимался Фёдор.

- Что тебе Ферапонт? Ты ко мне пришёл? Ну так и иди к своему Ферапонту!

- Нет, нет, - поспешно запричитал Фёдор, - это я так... Сейчас вспомню. Арефий... он сначала просил исповедовать его. Потом сказал, что я ещё пожалею о том, что его не выслушал.

- Ну так жалеешь?

- Конечно.

- И...?

- Что "и"...?

- Дальше!

- Ещё он сказал: "всё моё... теперь твоё". И "отпусти... отпусти..." В смысле грехов, наверное.

Корнил покачал головой, продолжая удивляться несметливости Фёдора.

- "Всё его"... где оно?

Фёдор сообразил наконец, полез в котомку, вынул оттуда тряпицу.

- Вот.

- И что же, ты так и не удосужился посмотреть?

- Да нет, заглядывал, конечно, - пожал равнодушно плечами Фёдор, - но там ерунда какая-то.

- Ерунда? У Арефия-то! - усмехнулся Корнил, благоговейно держа в руках свёрток и буквально сгорая от любопытства. - Ладно, отсядь чуть-чуть в сторону.

Он бережно положил тряпицу на землю и, бормоча какие-то то ли заклинания, то ли молитвы, стал разворачивать её, через каждое движение производя особые заградительные жесты, шепча особые, оборонительные слова. А откинув в сторону последний краешек тряпицы, так и вскрикнул.

Фёдор приблизился и заглянул через плечо Корнила с любопытством, однако ничего нового он не увидел: всё то же, что и в прошлый раз.

Между тем Корнил каждый предмет брал бережно пальцами, долго на свет рассматривал, любовался, цокал языком от восхищения.

- Смотри-ка, - не выдержал он наконец, - целых три мелка!

- Три, ну и что? - пожал плечами Фёдор.

- Да как ты не понимаешь? - Корнил забыл и о страхе, и об осторожности, лишь одно чувство владело им сейчас - восхищение, перед знанием, силой, которою наделяло это знание. Он чувствовал себя великаном, способным на многое. - Вот этот мелок от нечистой силы, им ты можешь отгородиться, другой - если им круг очертить, можно вызвать в него нечистую и уничтожить даже, либо навсегда её в этом круге замуровать. На то здесь две книжицы: одна, как видишь, Псалтырь, но не простой, а воском измеченный, по-особому списанный, и ещё книжка заклинаний, совсем редкая, может, и единственная в своём роде, я такую и не встречал.

- Так, а от чего третий мелок? - переспросил Фёдор пытливо.

- Для второго круга, - ответил Корнил, приходя в себя и сокрушаясь уже внутренне, что сказал слишком много.

- Для чего второй круг? - упрямо долдонил Фёдор.

- О, Господи, - вздохнул Корнил с досадой, - да чтобы быть неуязвимее, неужели даже такие простые вещи надо тебе объяснять?

- Надо, - кивнул Фёдор, - так как он делает неуязвимее?

- Всё! - Корнил протестующе замахал руками. - Я сказал тебе более чем достаточно. Дальше сам мозгами шевели.

- Хорошо, а остальное? Что ты скажешь об этом?

Корнил равнодушно отложил в сторону небольшой кинжал в форме креста, а вот чёрный, обугленный кусочек дерева долго держал перед собой на ладони, другой рукой непроизвольно шевеля, будто что-то вылепливая. Наконец он очнулся.

- Про это я ничего не знаю.

- Врёшь! - вспылил Фёдор.

- Вру, - спокойно согласился Корнил. - Ну и что с того?

Он поскучнел, затем вдруг оживился.

- А что, может, махнёмся? У меня тоже кое-что, глядишь, интересного могло бы для тебя найтись.

Он приблизил своё лицо к лицу Фёдора и начал медленно ему втолковывать.

- Я понимаю, конечно, нельзя передаривать. Но я готов полностью тебя освободить, полностью. Взять на себя то, что тебя мучает. Ты ведь за этим пришёл сюда, не правда ли? Так вот, одно твоё слово, и ты забудешь как страшный сон о том, что с тобой было. Сможешь вернуться в свой монастырь или выбрать другую обитель, ну хоть у нас здесь поселиться. Отправиться в паломничество, избрать пустынножительство. Что хочешь, то есть станешь таким, каким был до встречи с Арефием.

- Так значит, я прав, в Арефии всё дело?

- Не только в нём, - ответил Корнил уклончиво, вновь начиная терять терпение, - но главным образом в нём. Это не имеет значения. "Всё его" станет моим и никогда тебя уже не коснётся.

Фёдор ничего не понял, но упрямо отрицательно покачал головой.

- Но ты даже не подумал, как следует, даже не посмотрел, что я мог бы тебе предложить взамен! - вскричал Корнил с досадой.

Фёдор снова мотнул головой в знак несогласия.

- Ну как хочешь, - пожал плечами Корнил. Он помедлил немного, затем произнёс задумчиво: - Мне-то так даже лучше - ношу подобную на себя взвалить. Но я не мог не завести разговора об этом, по крайней мере. Вот и поговорили. Больше мне нечего тебе сказать.

- Как же мне быть?

Корнил снова пожал плечами.

- Не знаю. У Арефия и спроси.

Фёдор опешил.

- У Арефия? Но ведь он умер.

- Ну так ты его и вызови.

- Как?

Корнил уже пришёл в себя от потрясения и вернулся к прежней своей насмешливой манере разговора.

- Что же ты говоришь, будто тебе всё об афонских чернецах известно, а не помнишь, как они советовали?

- Помню. Но разве можно так вызвать душу умершего на разговор?

- Можно, всё можно, - ответил Корнил уклончиво.

Фёдор понял, что больше ему уже ничего не откроется, на прощание обнял друга и ещё раз спросил:

- А может, все-таки махнём вместе? Заложим новую обитель, не век же тебе в списателях ходить?

- Нет, - покачал головой Корнил, - удачи тебе, у каждого свой путь.

Глава четвёртая

1

Вернувшись, Фёдор едва нашёл то место, где стояла его хижина. Оба сруба были размётаны по брёвнышку и нельзя было даже определить, что раньше здесь что-то было. Однако Федора это нисколько не смутило - велика сила духа, особенно, если есть к ней в руках топор. Уже через месяц глаз радовали пуще прежнего и келья, и банька.

Фёдор ждал в гости старуху, и она не замедлила появиться.

- Опять пришёл? - спросила она мрачно. - Зачем? Неужели не понял в прошлый раз, за кем сила? Упрям, норовист. Хороший коняка из такого может получиться. А вот мы и проверим сейчас.

Ведьма достала из-за спины плётку двенадцатихвостку и стала медленно приближаться к Фёдору, всё сильнее пощёлкивая ею в воздухе.

Фёдору не надо было объяснять, что вслед будет. Он вскочил и истово принялся творить молитвы. Довольно быстро он ощутил как бы невесомость во всём теле и осталась в нём лишь тонкая оболочка, натолкнувшись на которую, внутренние силы обратились вспять и проникли в самые глубины его существа, затем с невероятной стремительностью рванулись обратно. Фёдор сдерживал их как мог до тех пор, пока они, сочась, не отгородили его неземным, Фаворским, светом.

- Получилось! Получилось! - ликовал Фёдор и горделиво воззрился на ведьму, придя в себя.

Однако на старуху его действия не произвели никакого впечатления, она прекрасно понимала, что успех Фёдора лишь временный, оградительной и разящей энергии ему не скоро удастся достичь, и хладнокровно выжидала, когда он обессилеет, изготовившись к прыжку. Фёдор вдруг совершенно отчётливо увидел, как ведьма, ухватив его за волосы, вскидывается ему на спину, и вот он уже, может быть, навсегда, не в своём человеческом образе, а хряк либо жеребец, как гоняет его затем старуха по небу до бездыханности, как он дожидается её где-нибудь на Лысой горе или в другом каком месте шабашном.

- Нет! - закричал он что было силы и, не соображая даже, что делает, метнулся в угол, трясущимися, не слушающимися руками выхватил из котомки тряпицу и стал разбрасывать перед собой, преграждая путь ведьме, всё, что было подарено ему Арефием.

Ведьма не испугалась, но пыл угас у неё. Несколько минут она неотрывно смотрела на обугленный кусочек дерева. Этого времени хватило Фёдору, чтобы очертить себя кругом, другим мелком сделать впереди круг и воткнуть в самую середину его кинжал. Он уже раскрыл было заговорённый Псалтырь, как ведьма упредила его.

- Ладно, - проговорила она жёстко, - считай, что твоя взяла. Можешь жить здесь, сколько захочешь. Но только до тех пор, пока ты один. Если кто-нибудь с тобой поселится, уговор наш нарушен. И тогда... не переоцени себя.

С тем и исчезла.

2

Дух болотный, гнилой был тому причиной или сказалось перенапряжение, но Фёдор надолго слёг в лихорадке.Какое-то время он даже находился между жизнью и смертью, но молодой организм выдержал испытание, и постепенно инок начал приходить в себя. Однако не покидал его страх, наведённый ведьмою. Страх оскотоподобиться, да в таком виде и умереть. Интересно, что стало бы потом, по смерти, с его душою?

Впрочем, чёрт с нею, с ведьмою! Не Бог же. По мере того, как креп Фёдор физически, возвращались к нему столь прижившиеся в нём в последнее время самоуверенность и резкость характера. Раз уж старуха сама столь твёрдо границы поставила, так чего же ему-то робеть?

Пока он один... Нет, Фёдор не думал сдаваться. Его поразила нежданно-негаданно промелькнувшая в разговоре с Корнилом мысль - о новой обители. Им единственно созданной, да ещё в таком гнилом и опасном месте. Деяние вполне достойное, чтобы жизнь не зря прожить. Но даже в воображении он боялся возвращаться к этому вопросу. Убедила старуха: сила пока не за ним.

Из житий Фёдор помнил: самое страшное, что поджидает анахорета в его затворничестве - испытание одиночеством, и психологически подготовился к нему. Однако то, что происходило с ним, было гораздо страшнее, речь шла не об одиночестве просто, а об изоляции. Неведомая сила не оставила его в покое, даже убравшись из поля зрения. Где-то на отчерченных загадочным перстом границах стояли незримые стражи, денно и нощно без устали неся свою службу. Пусть и в такие топи рано или поздно хоть какой-то человек должен был забрести, но, натыкаясь на невидимое препятствие, либо возвращался обратно, либо стороной обходил заговорённое это место. Но что люди, если даже лягушки и мухи поисчезали, не говоря уже о зверях. Ветер, дождь - и те как бы теряли здесь половину своей силы. Дальше больше - стали сохнуть коренья, увядать раньше времени ягоды, гнить орехи. Припасы, что из подаяний насобирал в пути Фёдор, равно как и те, которыми Корнил снабдил его, иссякали, голод ступал след в след иноку, поклацывая зубами. Схватка была неравной: за теми, кто Фёдору противостоял, была вечность, в его же распоряжении - дни, в лучшем случае - недели.

3

Но они плохо знали его, лучше бы им не загонять его в угол. Фёдор много раздумывал над тем, как он мгновенно сориентировался в том случае со старухой: и что делать ему, и какими предметами из реликвий арефиевых как именно воспользоваться. Может, то было Божье озарение, а может, просто минута крайней опасности вызвала в воображении всё, что ему по этому вопросу было ведомо. И сейчас он решил, что нельзя откладывать, надо действовать.

Не один вечер мысленно он себя подготавливал, сосредотачивался, прежде чем приступить к задуманному. Он вызовет главного своего противника, посмотрит ему в глаза, померяется с ним силою. Если силы будут слишком уж неравны, тогда действительно придётся ему из этих мест убраться. Но не старуха пусть это будет, пусть "гость" явится ему в истинном своём обличье.

Едва дождавшись полуночи, добавив восковую свечу в помощь лучине, Фёдор медленно очертил меловой круг, воткнул кинжал в его середину, обвёл себя сначала большим, затем маленьким кругами и раскрыл то место в Псалтыре, которое столь удачно он выхватил в прошлый раз. Совершив все положенные поклоны-метания, Фёдор коленопреклоненно, с потупленной головой стал, начав издалека, призывать себе на помощь сначала Спасителя, затем Богородицу и, пройдясь дальше по всей иерархии Града небесного, не забыв и своего ангела-хранителя, закончил Евфимием, Ферапонтом и, самым последним, Корнилом.

Затем он открыл ту "чёрную", "отреченную" книжицу. Она была разделена на две части, интуитивно почему-то Фёдор начал именно со второй. И почти тотчас во всех сторонах кругов, им очерченных, стало клубиться, возрастать напряжение. Но если в двух кругах фёдоровых образовалась какая-то загустевшая, вязкая масса, через которую невозможно было к нему пробиться, то в круге с кинжалом как бы разряжался всё более, даже выкачивался воздух, наполняясь невероятной втяжной силою. И вдруг затрепетало что-то огромное, тёмное вверху него, заметалось, пытаясь вырваться. Но безуспешно, оседая и оседая вниз по невидимым отвесным стенам. На полу, обретя под ногами твёрдую почву, Нечто как бы вновь набралось сил, стало биться о стены с нечеловеческой энергией, раздался пронзительный, истошный рев. Затем, словно бы почуяв дух фёдоров, таинственное существо перенесло свои усилия именно в его направлении, но пробив первую стену, стало увязать в массе второго круга, вырываясь, и тем с каждым новым приступом всё более обнажаясь, из смутного, взбалмошного видения начиная обретать всё более конкретные, видимые формы. Вот-вот должен был показаться Фёдору лик, встречи с которым он так ждал.

- Не делай этого!

Фёдор вздрогнул от неожиданности и оглянулся. За спиной своей он увидел девушку-поводыря.

- Не мешай. Убирайся! - закричал Фёдор в гневе и ухватился вновь за книжицу. Но момент был упущен, неведомое так и осталось неразличимым, затрепетало крыльями и исчезло вверху.

- Ну погоди у меня! - процедил Фёдор сквозь зубы с злой досадой и приготовился излить свою ярость в полной мере. Однако изливать её было некому, никого вблизи не оказалось. Должно быть, пригрезилось.

Силы его совершенно иссякли, да и то посудить - напряжение было неимоверное. Однако он, тем не менее, решил не отступать. Сосредоточился и вновь открыл книжицу.

- Ну и упрям же ты!

Глава пятая

1

Фёдор широко раскрыл глаза, буквально вылупил. Девушка стояла перед ним точь-в-точь такой, какой он в последний раз видел её: с распущенными волосами, распахнутым воротом.

- Сотри круг!

Фёдор понял, что она имеет в виду, нехотя подчинился. Однако стёр только тот круг, в который призывал нечистую, убрал кинжал, но два других круга оставил и за пределы своего не выходил.

- Стёр, что дальше? - спросил он злобно. - Зачем ты меня остановила?

- Сама не знаю. - Девушка пожала плечами. - Пожалела, наверное. Дурака, который решил помериться силами с самим дьяволом.

- Тебе-то что? Это уж моё дело, с кем мне силами мериться. Откуда ты вообще взялась? Ты, вроде как, умерла...

- Такие, как я, не умирают.

Фёдор кивнул.

- Ну да, ты же бес. Так что тебе надо? Пришла защитить своего господина? Вельзевула, или как там его? Может, назовёшь мне его имя? Хотя бы для того, чтобы как следует испугать меня.

- Надо мной нет господ, - сухо проговорила девушка. - Я не бес, и к нечистой силе не имею никакого отношения.

- Ага, - хмыкнул и рассмеялся Фёдор, - ты, стало быть, ангел. Может, хранитель мой? Соври, я поверю.

- Да мне наплевать на тебя, - обиженно отвернулась девушка. - Аника-воин тоже нашёлся. И это вместо благодарности? Ну увидел бы ты Его, в истинном Его облике! Думаешь, прошло бы это для тебя бесследно? Нажить себе такого врага! Не чета тебе люди, борясь против Него, сгинули.

- Не я первый начал, - угрюмо проворчал Фёдор, - я только оборонялся. Причём из последних сил.

Девушка вышла из большого круга, с любопытством огляделась, затем уютно примостилась на лавке.

- Ну-ну, что же ты замолчал, ягнёночек? Ладно, не буду тебя дальше в терпении испытывать. Сила нечистая тут ни при чём.

- А кто "при чём"? - Фёдор вспылил. - Кто привязался ко мне, целый год изгаляется?

Девушка не отвела глаз перед ненавидящим взглядом Фёдора.

- Тебе об этом знать не положено.

- А кому положено?! Может, то Архангел Михаил посылает мне испытания? Или кто порчу навёл?

- Тебе же не раз было сказано: уходи отсюда и отдай то, что Арефием тебе подарено. Взамен оберег от меня лично получишь, ни одна сила больше не уязвит тебя.

- Ага! - полыхнул Фёдор догадкою. - Так ты та старуха? Смотри-ка, тут уже не два-три десятка лет сбросила, а поди, целых пять.

Девушка презрительно усмехнулась.

- Против той старухи ты меньше букашки будешь. Ни одна книжка, освященная или чёрная, ни один мелок тебя не спасёт.

Фёдор насторожился.

- Так это не ты была? А что спасёт?

- Шустрый! Чего я вообще с тобой разговариваю? Не обольщайся. Лишь потому, что знаю: только я за порог, ты опять за мелок возьмёшься, для тебя эти причиндалы теперь, что зелье винное для пропойцы. Не уйду до тех пор, пока пообещаешь мне никогда больше не призывать сюда нечистую.

- Почему?

- Нам она ни к чему здесь. Тут её и так предостаточно.

- Ну да, значит, равновесие могу нарушить. Но почему ты думаешь, что я тебе поверил? А уж тем паче, что я тебе поддамся? Да сиди тут хоть до второго пришествия Христа. Только не забывай: пусть петухов здесь нет, однако рассвет скоро.

Девушка согласно кивнула.

- Что ж, ты прав, вот и проверим, раз ты такой неверный Фома.

Она задула свечу и улеглась на лавке спать.

2

Фёдор был настороже, так до рассвета и не покидал круга. Долго он ждал, как растворится в полумраке обличье беса и сам тот опрометью бросится к двери. Но ничего подобного не произошло. Чувствуя, что придётся ему признать своё поражение, Фёдор стёр оба круга, убрал кинжал и мелки в котомку. Девушка поднялась, с наслаждением потянулась со сна.

- Что, убедился?

- Убедился, - нехотя проворчал Фёдор. - И что дальше?

- Это тебя надо спросить.

Фёдор понимал, что игра строится на его любопытстве. Больше его поддеть было не на что. Но страсть в нём всегда была сильнее воли, таким уж Господь сотворил его.

- Ясно, - едва он только рот раскрыл, опередила его пришелица, - отвечу тебе честно и истинно, как на духу, но лишь на три вопроса, не больше. И перед тем ты мне клятву дашь, о которой я говорила.

- Ладно, клянусь! - буркнул Фёдор.

- Нет, так не пойдёт. Я вашего брата хорошо знаю. Поклянись Богом, Спасом, Духом Святым, Богородицей, Архангелами, всем Сводом Небесным, Верой Православной, Отечеством, близкими, друзьями, душой поклянись. Самой что ни на есть страшной клятвой, иначе ни на грош не поверю.

- Так это же кощунство, клятва такая... - пробормотал в растерянности Фёдор, не зная, как ему поступить.

- Кощунство? А разве не кощунство собирать вокруг себя племя падшее?

- Так я его на бой, а не на пир призывал.

- Подумай, ещё подумай. Отдавай себе отчет в том, что ты говоришь. Смири гордыню, она ещё пока никого не украшала.

- Ладно, - Фёдор сдался. Действительно, дров он за ночь наломал предостаточно, пора было и покаяться. Он долго, сосредоточенно молился, пока душа его не облегчилась, затем внятно, торжественно проговорил слова клятвы.

- Да, на язык ты бойка, этого не отнимешь, - проговорил он с досадой, удивляясь, как быстро норов его на сей раз укротили, - где только набралась, интересно, неужто с Арефием?

- Почему бы и не с Арефием? - пожала плечами девушка, оправив распушившиеся волосы. - Это для тебя он был святым, а для меня самым что ни на есть обыкновенным человеком.

- Так ты... - встрепенулся Фёдор, но девушка властным движением руки остановила его.

- Стой! Думай о том, что ты говоришь - считай, что на один твой вопрос я уже ответила.

Фёдор вскинулся, хотел было возразить, но затем понял, что попал впросак. Действительно, вопрос был поставлен и ответили ему сполна на него. Хотя бы тем, что разрешены были отныне все его сомнения относительно Арефия.

Теперь уже Фёдор впал в другую крайность, долго выбирал из тьмы мучивших его в последнее время вопросов два самых важных. Девушка не торопила, впрочем, его. Казалось, время совершенно её не интересовало, она действительно могла прождать сколько угодно.

- Так ты говоришь, что не имеешь никакого отношения к нечистой силе, - проговорил он наконец задумчиво, медленно, - так кто же ты? Может, ведьма? Но ведьм, не связанных с демонским отродьем, не бывает.

- Бывает, - покачала головой девушка. - Не все ведуны связаны с нечистой. Но я не человек, я дух.

- Но почему же ты во плоти, да ещё в женском образе предстала?

- Это отдельный вопрос. Если ты его поставишь третьим, последним, я тебе на него отвечу. Но подумай сначала, самое ли для тебя это важное? На второй дополню только, что вы оттого так мало знаете о Духе Святом, что он вне, выше Добра и Зла. Да, он един с Отцом, но та часть Его, перед которой истекает в песок сила и воинство дьявола. Я не знаю, как это доподлинно выразить, просто пытаюсь растолковать на понятном тебе языке, большей частью пользуясь объяснениями арефиевыми. На самом деле всё гораздо сложнее. Но я ни к бесам, ни к ангелам не имею никакого отношения.

- Я не верю тебе, - покачал головой Фёдор, - ты неискренна. И сама первой, пусть не ложью, а недомолвками нарушаешь наш уговор.

3

- Да, ты прав, - горько проговорила после некоторого раздумья девушка. - Такой я раньше была... Но, повторяю, это отдельный вопрос. Если хочешь, мой личный. В остальном же... Посмотри вокруг: вот лес стоит, река течёт, небо почему-то на землю не падает. Как ты думаешь, сами они по себе или что-то их поддерживает?

- Ну как... - развёл руками Фёдор, - это просто царство Божие, это каждому ведомо.

- Ведомо, да не всё. Да, царство Божие, да, и я божий дух, но я дух Природы, не Града человеческого.

- Нет, - улыбнулся Фёдор и погрозил обрадованно пальцем, - вот ты и споткнулась, проявила себя. То, что ты говоришь - недомыслие языческое, фитюльки, которыми на заре своей человечество баловалось, а уже в Ветхом Завете, в Первой книге Моисеевой, без толкований написано: Бог дал человеку власть над землёй, над всеми тварями и творениями своими. Ибо по Своему образу и подобию, а ни по какому другому Он человека сотворил. Сказано: "...наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле".

- Хорошо. - Девушка кивнула. - Допустим... Однако ты не ответил на мой вопрос: вот ты видишь лес во всём его многообразии, видишь реку, как она течёт, в чём здесь власть человека, в чём хотя бы его присутствие? Может, сидит там где-нибудь хитрый старичок и поддерживает порядок, а умрёт (он же человек, по-твоему), так ему на смену тотчас придёт другой? Так получается?

- Ну не знаю, может, то не люди, ангелы Божьи...

- Ладно, пусть я буду ангелом, если так тебе понятнее. Но как же тогда получается: выходит, у человека и над ангелами власть? Не слишком ли ты, как человек, возомнил о себе, в таком случае? Нет, всё наоборот как раз: где человек свой ум применить пытается, там тотчас же открывается лазейка для дьявола - он следует за помыслами вашими буквально по пятам. И тогда природа, жизнь - всё идет прахом. Ты говоришь, что действуешь во имя Божье, во имя Божье и я здесь, чтобы дать тебе укорот. Не сей вокруг ни добра, ни зла, живи, ни на что не посягая, и живи сколько угодно, ни дьявол, ни мы тебе не напасть. Но ты же не можешь так, тебе непременно надо подчинения, всевластия, воли своей, запечатлённой на века. И чтобы себя оправдать, ты говоришь - я не сам по себе, так предопределено свыше. Смири гордыню, инок, сказано уже тебе - не переоцени себя.

Фёдор какое-то время молчал в раздумье, затем покачал головой.

- Нет-нет, - тихо проговорил он, - как ни старалась ты, а меня не убедила. За тобою не знаю, что стоит, а не знает никто - так и нет того. Ну а за мной - Священное Писание, к нему в придачу Святоотеческие предания. Крест, хоругви Архангеловы, тысячелетиями накапливавшийся пласт мыслей и чувств достойнейших, святейших людей. Неужто не им, а тебе я должен верить? А Божье, Всесвятое ведение и откровение, ты хочешь сказать, что Бог меня оставил и неправде учит меня?

- Дурак! Осёл упрямый. - Девушка вздохнула. - Ладно, я ухожу, помни о клятве.

- Помню, - кивнул Федор. - Но помни и ты, чьими именами я закаивался, и ежели что пойдёт поперёк тех имен в моём зароке, я его тотчас презрю.

- Ничего, - усмехнулась девушка, - главное, что дано обещание, а уж взыскать с тебя его - моя забота.

И исчезла с глаз.

Глава шестая

1

Клятвы... Какие могут быть клятвы? И кому? Сатане?

В чём он закаивался? Не вызывать больше нечистую? Ну а зачем, собственно, она ему была нужна? Как будто у него других дел нет. Но странно всё-таки, бесы и вдруг просят от них отвязаться, когда это было? Обычно наоборот: их гонишь в дверь, а они в окно лезут. Через любую щель норовят пробиться. Или просто они таким образом разжигают, завлекают его?

Непонятно... Что ж, вернёмся тогда к той точке, с которой они его стронули. Изоляция прекратилась, люди по-прежнему не достигали его, но жизнь вокруг вернулась в обычное русло. К Фёдору стали привыкать, больше его не отторгали. Но и в том ему не было покоя. Зачем он здесь и что ему делать дальше? Молиться, поститься, растительно жить?

Уйти, поискать себе товарищей, поставить с ними несколько новых келий, заложить скит? Но старуха не шутила, когда его предупреждала, так что эту мысль следует отложить до тех времен, когда он в состоянии будет победить проклятую ведьму. Одичать, превратиться в полузверя-получеловека? Такое вполне возможно, если он и дальше будет лишён возможности общаться с людьми. Что ещё? То, что ему не раз уже предлагали?

Наверное, это наилучший выход. Не зря были потрачены его усилия, положение изменилось: теперь он свободен, во всём разобрался. Что осталось? Пустое любопытство? Несусветная чушь, которой его пытаются потчевать? "У Арефия и спроси"... Да, наверное, есть какой-то смысл в том "добре", что ему Арефием оставлено, но у Арефия в тот момент не было выбора, не исключено, что он, Фёдор, играет здесь лишь промежуточную роль и должен какому-то другому человеку по цепочке магический свёрток передать. Кому? Может, Корнилу? Нет, если бы так было, Корнил бы настоял.

А что, если и вправду спросить у Арефия? Что он теряет? Это ведь не нечистая сила, чем ему может быть опасно подобное действо? Да и соврал Корнил, разве можно так вызвать душу умершего? Конечно, нельзя. По крайней мере, он бы о таком слышал.

Нет, тут было не просто любопытство. Последние события изрядно отрезвили Фёдора, как бы заставили его повзрослеть. Но если вернуться ему в прежнюю жизнь, то надо очиститься. Чтобы путь пройден был до конца, и не оставалось больше никаких сомнений.

Он сел, попытался расслабиться, отвлечься от будораживших его мыслей. Главное - не торопиться, впереди у него сколько угодно времени: если понадобится, то вся его жизнь. Ни в коем случае не осаживать, не глушить себя, изнутри должно прийти успокоение - так, как если бы в нём был единственный выход.

Фёдор умерял и умерял дыхание, оставив в итоге его лишь столько, чтобы проливалось по капле то, что незадолго перед тем устремлялось бурным потоком. Сам собой склонился к груди подбородок, глаза сделались пустыми, будто незрячими и открылось наконец то другое, внутреннее, око. Но Фёдор был пока ещё слеп им.

Правду ли говорят о них, существуют ли они вообще, те места в сердце, где, будто бы, сосредоточены все способности души? Фёдор знал, что ничего не получится, если не верить этому, однако прошли день и ночь и ещё день прежде, чем он почувствовал, как сердце его стало истекать каким-то свечением.

Он оковал этот свет, закрыл ему путь наружу и стал призывать Арефия прийти разрешить его сомнения. Но что-то не складывалось. Как ни заклинал он, ни умолял под конец даже униженно старца, келья оставалась пуста.

- Ах, обманул ты меня, злодей! - подумал Фёдор в отчаянии о Корниле. - Вот я тебя сейчас и вызову!

2

Как ни странно, Корнил явился тотчас же. Так и застыл, присев, с вытянутой рукой, в которой, по-видимому, перед тем была ложка.

- Ну вот, научи дурака Богу молиться... - проворчал он, увидев перед собой Фёдора. Выпрямился, огляделся: - Да, мне бы такие хоромы!

Затем лёг на лавку и подпёр голову ладонью.

- Чего тебе? Оторвал от трапезы!

- Сам виноват. Зачем обманывал?

- Кто ж тебя обманывал? - Корнил усмехнулся. - Просто недоговорил. Но ты ведь сам строил из себя всезнайку. "Думаешь, наша обитель на краю света стоит?"... Вызвать душу умершего, это не каждому дано. Кто у вас, в вашей обители, разве что Евфимий способен на такое? Ну да кто вообще знает, что Евфимию ведомо? Рот у него на семи замках, даром, что дурачком прикидывается.

Он помолчал, затем вздохнул.

- Всё я тебе правильно втолковывал. Могло бы и так получиться, если бы душа арефиева неприкаянная бродила сама по себе. А так, ты должен попросить, и попросить хорошенько, разрешения у того, у кого сейчас его душа. Не говоря уже о самом Арефии. Не уверен, судя по тому, как ты вёл себя с ним напоследок, что он жаждет с тобой встретиться. Есть, конечно, такие заклинания, которые привлекут кого угодно насильно, но думай о том, какова им цена! Однако как бы то ни было, не в том, совсем не в том дело, Феденька. Магия. Магия! Чего ты так чурался всегда, за что меня так ругал. Чего же сейчас сподобился? Любопытство допекло? О чём ты вообще хотел Арефия расспросить - стоит ли оно того? Не забывай, дело ты затеял опасное, ничто и никогда не даётся на дармовщинку, бесследно не проходит: и человек, которого ты вырвешь, может потом не вернуться обратно, преследовать тебя, да и сам ты во власть сил, которые просить будешь, попадёшь частью: отквитываться придётся. О том ты не думал?

- Не верю, - упрямо помотал головой Фёдор, - не по своей воле призываю святого старца, ему и расплачиваться. Я уже понял, что не мне свёрток, им оставленный, предназначен, он должен указать, кому мне передать его.

- Боюсь, что сверток тот попал прямо по назначению, - зло буркнул Корнил.

Он сел на лавке, долго молчал, затем сцепил на животе руки, поиграл пальцами.

- Ладно, нельзя мне говорить такие вещи, не положено, но друг ты мне или кто? Пусть! Авось с кашей не съедят! Понимаешь, Фёдор, не спорю, может, ты идёшь как раз по пути, тебе предназначенному, но ты должен идти по нему с открытыми глазами. Так неужели ты не видишь, что Евфимий, Ферапонт, Арефий - один куток, та ещё братия? Что не было ничего случайного в том, что именно тебя, а не кого другого послал Евфимий в Саввовский монастырь? Давно, как видно, глаз на тебя положил. И Арефию ты неспроста приглянулся. Конечно, им всегда нужны дурачки, которых можно использовать, подставить. Не исключено даже, что они чувствуют в тебе ровню. Однако нужно ли тебе это? Тут я тебе не советчик. Сам реши.

Он поскучнел.

- У тебя есть ещё ко мне вопросы?

- Да, - кивнул Фёдор. - Как ты считаешь, возможно ли, чтобы было что-то, лежащее за гранями Добра и Зла?

- Пределы Святого Духа? - Корнил подобрался, насторожился.

- Да, вроде того.

- А почему ты вдруг о таких вещах спрашиваешь?

- Ну просто был разговор...

- Понятно, - Корнил задумчиво почесал подбородок. - Ты её вызвал или она сама приходила?

- Кто? - попытался прикинуться дурачком Фёдор.

- Девушка-поводырь.

- Я тут ни при чём, так получилось. Кто она?

Корнил пожал плечами.

- Кажется, лесная вила, но я могу ошибаться. О них мало что известно.

- Лесная...

- Вила. Что-то вроде русалки, но на порядок выше.

- И она... действительно дух?

- Самый что ни на есть.

- Но коли дух, значит - нечистая?

Корнил усмехнулся.

- Ну на этот вопрос ты сам себе и ответишь. Мы далеко ушли от темы. Ты спрашивал о Святом Духе? Так вот, существует мысль еретическая, что вместо Христа во второй раз сам Святой Дух, Параклит, сойдёт на Землю. Вот тогда и наступит Тысячелетнее царство, царство Справедливости. Но ересь она и есть ересь. Я верю в Троицу Единосущную, а стало быть, чего Духа Святого дожидаться - Он давно на земле. Сказано же: "И Дух Божий носился над водою". Чем же Он тогда был занят, как не сущность Свою расселял? Как у Отца - ангелы, у Спаса - праведники, здесь они - духи, неисчислимое Его святое воинство, жизнь, природа - всё ими поддерживается.

- Я тоже верую в Троицу, - Фёдор фыркнул. - Но так, как ты, не думаю. Да и не сказано в канонах того. Говоришь - ересь, а получается, сам ты еретик первостатейный! Дух Святой - он как раз ангелами и управляет.

- А природу, что же, ты отдаёшь сатане?

- И в природе ангелы. Как там быть без Добра и Зла?

- Ну вот и поздравляю тебя, что ты познакомился с ангелом.

- Если бы с ангелом...

Корнил поднялся.

- Ладно, я ухожу. Больше не вызывай меня. Иначе такую заграду поставлю - костей не соберёшь.

Фёдор вздохнул.

- Что же, выходит, мы с тобой враги?

- Нет, враг один у нас - нечистая сила, но... помни, что я сказал тебе.

Глава седьмая

1

Ровня. Да каким он может быть ровнею: кто он и кто они? Святые отцы из самых чтимых и безвестный инок. Но всякое дело надо доводить до конца. Проклятый Корнил, чтоб ему пусто было, опять загадки, недомолвки, а толком ничего не сказал, понимай, как хочешь.

Фёдор развязал котомку и стал перед собой раскладывать арефиево наследство, в который раз внимательно каждую вещицу разглядывая. Бог вразумит, на Него и будем надеяться. А не Бог, так пусть сам Арефий и озаботится. Мелки, кинжал, книги - всё он испробовал, но вот этот обугленный кусочек, что он может означать? Эх, о какой только чепухе он не препирался с Корнилом, а о главном-то, растяпа, и не спросил! А может, тут как раз и есть ход к Арефию? Впрочем, в прошлый раз Корнил ведь не ответил...

- Это я, - раздался вдруг девичий голос.

Фёдор взъярился. Вот наказание-то Господне! Пальцем не шевельни - она тут как тут.

- Ты так постоянно и будешь надзирать за мною? Клятву я дал, чего тебе ещё надо? - закричал он, раздражённый тем, что его прервали. Схватил мелок и очертил себя кругом.

Девушка и бровью не повела.

- Хочу знать, что ты на сей раз задумал.

- Зачем тебе знать? У тебя, что, своих дел нет? Убирайся отсюда! Не мешай!

Тут девушка не сдержалась, вспылила. Она взяла в руку посох и легко вошла с ним в круг, очерченный Фёдором. Величественно бросила посох к его ногам.

- Ну так и не вызывай меня больше!

Она развернулась и направилась к двери.

Фёдор оторопел от того, что вот так, играючи, оказались развеяны его чары.

- Да кто ж тебя вызывал? - пробормотал он в смущении. - На кой ляд ты мне нужна?

Девушка обернулась и указала на обугленный кусочек.

- Это я! - повторила она.

2

- Эй, эй, погоди! - Фёдор сорвался с места и ринулся за ней вдогонку, проклиная всё на свете, боясь, что девушка вот-вот растворится в воздухе или скроется за дверью. - Объясни, не уходи, ну погорячился я, с кем не бывает? Понимаешь, я хочу вызвать Арефия, но у меня ничего не получается, оттого я и извёлся так.

- Арефия? - остановилась девушка. - Зачем он тебе?

Фёдор помялся.

- Как тебе объяснить, я хочу от всего этого освободиться. Я уже понял, что не по уму, не по возрасту - не по зубам, одним словом, мне эта игра.

- Не верю, - девушка наморщила лоб в раздумье, - ни одному твоему слову не верю. Ты ещё коварней Арефия. Прикажут тебе мать родную зарезать - ты и на это решишься, глазом не моргнешь.

- Да нет у меня матери, и никогда не было. Не знаю я даже вообще, кто она. Сколько себя помню, всё при монастыре, - угрюмо пробормотал Фёдор.

Девушка посмотрела на него внимательно, затем отошла от двери и села на лавку.

- Ах, разжалобил, сирота казанская! Ладно, одно несомненно: нам действительно пора прояснить наши отношения.

- Конечно, я ведь теперь, вроде как, твой хозяин, - усмехнулся Фёдор, - ты перешла мне по наследству.

Девушка вспыхнула.

- Похоже на то. Но не заносись! В любой момент, когда я захочу, я покину это, - она указала на кусочек дерева, - и власть твоя надо мной тут же закончится. А уж потом, в этом не сомневайся - отольются кошке мышкины слезки. Так что давай лучше по-хорошему: определимся, поставим границы - что делаю я, и чего не делаешь ты.

Фёдор обрадовался.

- Ну так замечательно! Чего же проще? У нас в этом деле обоюдный интерес. Помоги мне, и все твои проблемы, как и мои, устранятся сами собой. Давай вызовем Арефия, и я исчезну с твоих глаз и никогда не появлюсь больше, как ты и добивалась.

Девушка скептически поморщилась.

- Ты говоришь об интересе? Ну а для меня-то он в чём? Что я выигрываю, может, подскажешь? К тебе я приноровилась, привыкла. Ты молод и, стало быть, - уж извини за откровенность - в достаточной мере глуп. Не думаю, чтобы новый "хозяин" мой, которого ты мне так усердно подыскиваешь, был чем-то лучше тебя. Я предлагаю другой вариант, гораздо лучше - как в сказках, я исполню три, к примеру, да хоть десять твоих желаний, и мы расстаёмся навсегда.

- Э, нашла убогонького! - Фёдор рассмеялся. - Молод-то я молод, но ты уж меня совсем за фалалея держишь. Подраскинь сама умишком: зачем мне твои десять желаний, когда я могу всю жизнь тобой помыкать?

Девушка снова разозлилась, однако сдержала себя, продолжила увещевающе.

- Нет, ты не понял, тут жизнь, а не сказка. Я не раба тебе, могу выполнять, могу не выполнять твои прихоти. Да и потом, одно дело, когда совершается что-то по принуждению и совсем другое - когда я раскрываюсь во всех своих способностях. Ты поразмысли, как следует, не спеши с ответом, я предлагаю тебе сделку, это вовсе не означает, что я хочу тебя обмануть.

- Хорошо, я поразмыслю. То, что ты предлагаешь, действительно занятно, - согласился Фёдор, - но никаких решений не может быть до моей встречи с Арефием. Нет у тебя охоты мне посодействовать - обойдусь сам как-нибудь. Ну а насчёт того, чтобы не враждовать - кто против? Я давно готов. Для начала не мешало бы нам познакомиться. Про меня тебе всё известно, в моей жизни пока вообще ничего не было интересного. Но вот ты... кто ты? Правда, что ты дух?

- Но ты же видел, как я появляюсь и исчезаю. Мало тебе этого? Фокус какой-нибудь показать?

- Говорят, что ты вила, лесная вила. В самом деле? - гнул своё Фёдор.

- Это мне трудно объяснить, - нахмурила сосредоточенно брови девушка. - Вы, люди, кое-что о нас знаете, но знать - не означает понимать. Плоть, душа - такое нам не присуще. Мы как паутинки, рассеяны, развеяны и можем принимать какие-то конкретные формы лишь в вашем, человеческом, воображении. Но зачем тебе голову ломать над подобными вещами, ты можешь называть меня просто по имени.

3

- По имени? - удивился Фёдор.

- Да, у меня есть имя, - девушка кивнула.

- Как же тебя зовут?

- Был человек, которому я люба была и мила, вот он и назвал меня - Любомила.

- Но имя дают при рождении, точнее, даже при крещении. Этот человек был тебе отцом?

- Почти что.

- Но тогда какой же ты дух? Да и имени такого нет церковного, оно языческое.

- Ну а какая мне в том разница? - улыбнулась девушка. - Лишь бы меня любили, лишь бы я была кому-то мила.

Фёдор замолчал. Что-то уж слишком искусно лукавый дурит ему голову. Зачем такие сложности, зачем так издалека? Любомила, дух, ничего не понятно. Запутался дьявол сам в собственных ногах.

- Ничего не понимаю. А как же паутинка?

- Я больше не паутинка. В том-то и дело. Ладно, я, пожалуй, тебе лучше всё с самого начала расскажу. Иначе ты так и будешь глаза таращить.

Она помолчала, размышляя, как бы подоходчивее свою историю изложить.

- Был один человек. Он любил лепить разных зверушек, вырезать всяческие фигурки. И я на него очень сердилась, потому что он часто приходил в лес в поисках подходящего материала для своих поделок, и давно пора было наказать его, отвадить, но я всё не решалась. Уж больно мне нравились эти его вещицы. Они были совсем как живые, запечатлённые в такие моменты, которые вообще в жизни редко выпадают. Когда люди, звери счастливы, пребывают в единении с Богом, между собой, с тем, что их окружает. Я непонятно объясняю?

- Да нет, нет, продолжай, - пробормотал Фёдор. Он больше даже не в слова вникал, которые ему говорили, а дивился чудесному воодушевлению, осветившему лицо девушки.

- Трудно сказать, каким образом он угадал моё присутствие, но он стал оставлять некоторые самые удачные свои поделки, как бы даря их мне. А потом, в один прекрасный момент, я и обнаружила её - вырезанную из дерева фигурку девушки с распущенными волосами, в длинной рубашке. Она была так хороша, что я не могла оторвать от неё взгляда, однако много времени прошло, прежде чем я поняла, что тут не просто дар мне, не просто попытка запечатлеть мою сущность - это было для меня приглашение. Конечно, я не утерпела в итоге, забралась в ту фигурку. И до сих пор не могу из неё выйти, она оказалась для меня как бы ловушкой. Но добровольной, желанной ловушкой. Я перестала быть паутинкой: выделилась, обрела самостоятельность, индивидуальность - то, что доступно очень немногим из духов и, скорее всего, никогда не оказалось бы доступным для меня. И я приняла всё с восторгом: и имя, которое было мне подарено, и образ возлюбленной, того человека вдохновлявшей, и легенду о загадочной девушке, совсем юнице - Любомиле, много веков назад действительно жившей в этих местах. Я испугалась сначала своего поступка, думала, что меня накажут, развеют: мы, духи, тоже ведь смертны, только по-своему. Но кара не пришла, а может, лишь отодвинулась по времени.

Она замолчала. Фёдор сидел, поражённый её исповедью, затаив дыхание.

- И что стало с тем человеком? - спросил он наконец. - Арефий убил его?

Любомила вздрогнула, очнувшись, посмотрела на него в недоумении.

- Арефий? Плохо ты знаешь Арефия! Мало кто мог сравниться с ним в силе, выносливости, но и в незлобивости - к людям, зверям - тоже. Демоны, бесы - вот что единственно его на бой поднимало, и тут уж он действительно был неукротим. - Она вздохнула: - Ты спрашиваешь, что с тем человеком произошло? Обыкновенно. Его в чём-то обвинили, пытали, замучили до смерти. Мне было до боли жаль его, но я ни чем не могла ему помочь. Эти люди, с искрой Божией... у них своя судьба. Их ангелы строго охраняют, никому не дозволяют в их жизнь вмешиваться.

- Как же охраняют, когда дали расправиться?

- Так с телом расправились. Можем мы знать, где сейчас его душа? И сколько дано ему прожить жизней? Неужто ты думаешь, что искра Божья людьми рождается? С ней в мир приходят, и она нетленна.

- Тебе ли о том говорить?

- Почему бы и не мне, если это истина?

Фёдор замялся.

- Как его звали?

- Евсеем.

- Ты любила его?

- Я дух, ты требуешь от меня слишком многого, я не знаю, что такое любовь.

- И Арефия ты не любила?

- Нет. Но знаю, что Арефий любил меня. Арефий многому меня научил и даже о любви теперь я кое-что себе представляю.

Фёдор усмехнулся.

- Да, знаю, помню. Хотя я не намеренно проследил за вами. Ты извини, что я тогда подумал, будто он с мальчиком прелюбодеянием своим занимается. Обвинял вас в мужеложском грехе.

Любомила помедлила.

- Ты не ошибался. Он действительно был с мальчиком.

Глава восьмая

1

- Как это? - Кровь бросилась Фёдору в голову. - Ты хочешь сказать...

- Что я дух, - невозмутимо ответила Любомила. - И могу предстать, тебе в том числе, кем угодно: и мужчиной, и зверем любым, ребёнком, человеком, которого ты когда-то любил, а он остался для тебя недосягаемым. Почему меня так и ценил Арефий. То, что он мог от меня получить, никто не сумел бы ему доставить. Мы можем и с тобой хоть сейчас этим заняться, я же раба тебе - ты сам сказал, делай со мной, что угодно. Только всё это дорого стоит. Но ведь стоит того. - Она шептала горячо, всё быстрее и быстрее: - Тебе отрок тот понравился, вот он я!

Перед Фёдором неожиданно возник мальчик-поводырь, однако взор его был нежен, возвышен, не проскальзывало и следа прежней порочности, наглости, развращённости. Мальчик молчал, лишь тихо Фёдору улыбался, а голос Любомилы звучал как бы сам по себе у инока над ухом.

- Вот он, товарищ твой верный. Ты уже не одинок больше. Будешь поверять ему свои тайны, сомнения задушевные. Он всё поймет, будет заботиться о тебе, тобой восхищаться. А не хочешь, чтобы скрашивал он и ночи твои чудесными, неземными наслаждениями, так и будут ваши отношения только братскими, чистыми, до самой твоей кончины такими и останутся, навсегда.

- Изыди, Сатана!!! - не утерпел, взвыл Фёдор. - Именем Господа, громами небесными тебя заклинаю!

Мальчик исчез, вновь появилась Любомила и лукаво рассмеялась.

- Что, испугался, Феденька? И не призывай ты помощи! Заклинания, проклятия твои на меня не действуют. Забыл, кто я? Да и зачем нам слать друг на друга проклятия, если можно и так договориться: расстанемся, будто и знакомы не были. Я ведь уже почти добилась своего, сказать бы тебе: "Уходи, отпускаю тебя от себя!", и я бы тотчас ушла и больше ты никогда бы меня не увидел. Но и сейчас не поздно. Ну, что же ты медлишь, пять слов всего лишь! А перед тем - всё, что бы ты ни пожелал, к Арефием оставленному вдвое, втрое добавлю, подраскинь мозгами: непомерная, сказочная плата за один какой-то ничтожный уголёк.

- Нет, - решительно мотнул головой Фёдор. - Кончен наш разговор. Мне нового тебе сказать нечего. Да и вообще, хватит на сегодня, я очень устал.

- Устал! Он устал, видите ли! - зло прошипела девушка. Она буквально тряслась от негодования. - Нет, погоди, мы ещё толком ни о чём не поговорили. Ты упрям, но я ещё упрямее. Мы должны были условиться, ты же сам согласился!

- Мы уславливались лишь о том, чтобы не враждовать, но ты, не я, истекаешь сейчас ядом, - спокойно возразил Фёдор. - Что касается сделки, то о какой сделке может идти речь? У тебя и предложить-то мне нечего: прелести блуда, которые ты так усердно только что мне расписывала, меня совершенно не трогают, а подарки арефиевы я и сам не знаю куда деть. Ты выставляешь меня обманщиком, ну а я в свою очередь ни одному твоему слову не верю. Я бы и про Арефия усомнился, если бы своими глазами не видел, но может, ты мне просто сцену тогда представила, и отец Арефий был ни в чём не замешан? Сделка! Да никто больше меня не заинтересован в сделке! Только с кем мне заключать её? Если ты действительно, как представилась - последняя спица в колеснице, и весь интерес твой только в том, чтобы сохранить себя заключается, то как я могу с тобой договариваться о том, что для меня по-настоящему важно? А если ты - ведьма, старуха, которая уже дважды приходила, то да, я готов: у меня есть условие! Я отдам всё, что вы ни пожелаете, но при том только, что я остаюсь здесь и делаю то, что хочу.

- Понятно, обитель новая, - усмехнувшись, докончила за него мысль девушка.

Фёдор вздрогнул, он не ожидал, что так легко разгадают его намерения, но упрямо кивнул.

- Да, новый монастырь, Дайте мне для него хотя бы немного места, дальше всё, как было, пусть вашим так и останется.

- Дурак! - пожала плечами Любомила. - Что мне тебе ещё сказать? Одно только слово, но как всё точно в тебе объясняет!

- А называй, как хочешь. Так что же?

- Да ничего. Ты угадал - я действительно последняя спица. И у меня нет даже малейшего права подобные вопросы решать. Но совет я могу дать тебе и очень хороший: ты объявил войну, в которой победителей среди ваших ещё не было. Мне жаль тебя: такой молодой и уже одной ногой... в могиле. Или, может, ты предпочтёшь утонуть в болоте?

- Слепой сказал: посмотрим.

- Ты и вправду слепой.

2

Фёдор лежал в траве и смотрел на облака. Они неслись куда-то стремительно, наседая одно на другое, клубясь, разрываясь на части, возвещая борьбой, непонятным сражением своим близкую непогоду. Чудны дела Твои, Господи, и не все объяснимы.

В голове у инока перемешалось почти как на небе, и нужно было расставить всё по своим местам. Вила, лесная вила, языческая богиня и Корнил, который непонятным образом её отстаивает. Как он шевелил тогда пальцами! Соображал, как статуэтку ту восстановить? Для чего? Кому она может понадобиться? Какой в ней прок?

Зачем он поссорился с Любомилой, а уж тем более, выдал ей затаённые свои мысли? Зачем объявил старухе через Любомилу войну? Как он может победить в подобной войне? Нет у него никаких возможностей для этого.

Пытался договориться... Но никто и никогда на такое его условие не согласится. Обитель новая в здешних местах означала бы потерю старухой половины её власти, более чем достаточно было для неё, как головной боли, и Саввовского монастыря.

Нет, как ни юли, а всё возвращается к Арефию, только он один может дать разгадку, и нужно отбросить последние сомнения, не терять попусту время. Святой старец придёт и всё разрешит. Однако как вызвать его, вот в чём загвоздка.

Книги. Чёрные, червоточные. Отмеченные незримой тенью совращённого, злого разума. Он ведь хорошо помнил их: и Зодей, и Шестокрыл, и Аристотелевы врата - чем только Корнил в своё время не интересовался! А он, Фёдор, в своих попытках отвратить друга от опасных занятий, тоже поневоле в них заглядывал, отыскивая там вздорные, зряшные места и опровергая их Священным Писанием. Евфимий, несомненно, догадывался об этих ихспорах, однако не предпринимал ничего против них. Почему? Потому что сам, коли Корнил приравнивает его к Ферапонту и Арефию, был в какой-то мере чернокнижником? Трудно сказать. Но не случайно, именно за это, он удалил из монастыря Корнила пять лет назад. Однако Корнил не пропал, даже больше возможностей получил для своих увлечений.

Наверное, в тех книгах вполне можно было бы отыскать многое из того, что в данный момент ему, Фёдору, необходимо, и самое простое - отправиться ему на их поиски. В крайнем случае, прижать хорошенько Корнила - куда он денется? А уж у него-то там залежи, как же иначе? Ходить в списателях и не иметь доступа к книгам "отреченным", это уж совсем трусом надо быть или без одержимости к своему ремеслу относиться.

Но... вот отлучиться-то ему как раз никак не возможно. Дело приняло другой, гораздо более серьёзный, оборот и, вернувшись, он может никогда уже не достигнуть тех мест, в которых сейчас столь удачно расположился. Что-то подсказывало Фёдору, что здесь сердце, оплот, очаг той гнили, которая не дает благодати Божьей, Церкви Святой в здешних краях утвердиться. Даже в окрестностях Саввовского монастыря сила эта гораздо меньше чувствовалась.

Значит исключительно ему, ему самому предстоит всё сделать. Подолгу он смотрел теперь в раздумье на дары арефиевы, восстанавливал в памяти мельчайшие подробности из прочитанного, услышанного им когда-либо о таинственной науке халдейской, распространившейся, как язва, по всему миру. Иногда, устав от этих занятий, он мял, тёр пальцами загадочный обожжённый кусочек, чтобы в перебранке с таинственной вилой найти хоть какое-то развлечение, однако девушка не появлялась, убеждая Фёдора всё более в том, что она действительно ему не рабыня.

Его вообще оставили в покое, никто отныне им не интересовался, природа жила сама по себе, келья и банька от дождей потемнели, заросли мхом и уже мало из окружающего выделялись, будто стояли так долгие годы. Но и Фёдор как раньше не буйствовал, не старался бросать постоянно вызов тем силам, что его оковали. Он срубил небольшую часовенку, но и это сошло ему с рук. На том и застыло. Что уже, конечно, было победою. Только что с неё?

3

Однако терпение и труд всё перетрут: дело потихоньку продвигалось. Разбираясь в той книжице, которая была оставлена Арефием наряду с Псалтырем, Фёдор обнаружил, что первая половина её как раз и представляла собой наиболее важные, занимательные выписки из различных "отреченных" книг от Звездочетий до Альманаха. Понемногу составлялась здесь желанная общая картина. Во второй части преобладали таинственные рисунки, заговоры и заклинания на самых разных, большей частью неведомых Фёдору, языках. Как видно, Арефий в странствиях своих времени даром не терял, круг интересов его был огромен.

Несколько раз Федор пытался применить на практике обретённые знания, но ничего у него не получалось. Подобрался он вплотную и к тем сильным, страшным заговорам, о которых упоминал Корнил, но ощутил во всём теле дрожь, закаявшись прибегать к ним даже и в самом крайнем случае.

Наконец настал день, когда он почувствовал в себе уверенность и решил сосредоточить в едином рывке свои усилия. Очертил себя двумя кругами, попросил защиты и помощи, выстроил в несколько рядов заклинания, со страхом и досадой вспоминая, как он был в прошлый раз безрассуден, когда собирался биться смертным боем с нечистой, будучи совершенно против неё не вооружен. Очертил круг и для Арефия, начал терпеливо, исподволь преподобного в него призывать. Повинился в том, что не взял в прошлый раз на душу его исповедь, рассказал о своих сомнениях и поисках, долго увещевал, как тяжело ему под такой ношей, просил от неё освободить.

Уже было ясно, что он близок к цели, что душа Арефия где-то совсем рядом, и тогда Фёдор переключился, сосредоточился на тех силах, которые могли старца держать. Много раз ему казалось, что вот-вот должно получиться желанное, но в последний момент что-то не срабатывало, ускользало. Он уже совсем измучился и готов был прекратить свои занятия, как его вдруг осенило. Да, конечно, подсказка Любомилина! Как же он мог забыть?

Посох! В нём дело! Фёдор тут же вскочил и бережно положил сучковатую клюку в самую середину круга. И на сей раз ничего не произошло, но Фёдора было уже не поколебать. Совсем с другим настроением, с новой, возросшей многократно, силой он читал теперь заклинания, чертил на полу и в воздухе магические знаки. Лишь бы не помешала ему, не появилась опять не ко времени проклятая вила!

- Кто звал меня? Арефия... раба Божьего... ничтожного червя... - послышался вдруг тихий, едва различимый в бесконечном далеке голос.

Фёдор замер с разинутым ртом, боясь поверить в свою удачу. Он напряг зрение, но не узнал святого отца. Даже перед смертью не выглядел тот таким бледным, измождённым, до крайности усталым.

- Это я, авва, - откликнулся он наконец. - Можете ли вы меня выслушать?

- Я ждал, когда ты меня позовёшь, - кивнул Арефий. - Но поторопись, нам мало отпущено.

Фёдора внезапно осенило, что душа схимника и в самом деле далека от заветного успокоения, что перехвачена она силами, которым он немало досадил в своё время и нелегко, нелегко с ними справиться. Значит, он нужен преподобному ничуть не меньше, чем тот ему, и ясно теперь, почему Арефий не являлся так долго в ответ на его просьбы и заклинания.

Старец терпеливо выслушал путаный рассказ инока и долго молчал, задумавшись, упершись подбородком в руки, державшие посох.

- Я понимаю, тебе хотелось бы другое услышать, - произнес он наконец, едва шевеля белыми губами, - но что я могу сказать утешительного? Видит Бог, ты не мальчик, отец Фёдор, я искренне хотел бы помочь тебе, однако о чём ты спрашиваешь: о доле своей, о предназначении? Я не оракул, откуда мне знать то, что в руках Господа? Его, только Его ты можешь просить об освобождении. Ну разве, если ещё заступницу нашу, Пресвятую Богородицу. Совет мой прост: если это в твоих силах, брось тут же то, что я тебе оставил и беги подальше. Не оглядываясь, дабы в соляной столб не обратиться. Ну а коли не можешь, так о чём тогда просишь? Чтобы я ношу твою на себя взял обратно? Но где я? Я и сам не ведаю. Впору мне самому тебя о помощи и спасении молить.

Фёдор понял, что старец не лукавствует перед ним, кивнул.

- Кто эта девушка? Мне и от неё нельзя избавиться?

- Избавься, если сможешь, - усмехнулся Арефий, - мне, по крайней мере, не удалось. Кто она? Что-то вроде языческой богини. - Он помолчал, сосредотачиваясь, затем продолжил: - Отвоёвывая эти места у сатанинского отродья, мы искали все точки, им отмеченные, альфы и омеги, на которые оно могло здесь опираться, твердыни, уже им созданные. Однажды мы наткнулись на большое капище, затерянное в дикой, труднопроходимой стороне. Люди попрятались, но люди и не интересовали нас, а вот идолов мы истребили всех до единого. В одной избе я как раз и наткнулся на неё, ту фигурку. Бросил её в огонь и был удивлен несказанно - она полностью не сгорела. Я попытался перерубить оставшийся кусочек мечом, но меч отскочил, лишь затупился. Я не стал никому говорить тогда о своём открытии, боясь быть осмеянным, просто убрал "сатанинский камешек" в котомку, чтобы заняться им в более удобное время. Та наша экспедиция была очень удачной, мы возвращались из неё победителями, об истинных результатах знал, точнее, подозревал, лишь я один. Что только не перепробовал я потом с чёртовым оплавком: бил камнем, резал ножом, всё было тщетно, ни единой отметинки не удалось на нём сделать. А однажды предстала в своём прежнем виде передо мной та статуэтка, только ожившая, во плоти. Об остальном ты, наверное, догадываешься?

Фёдор помедлил, не зная, как ему задать такой богохульный вопрос старцу. Наконец решился.

- Вы любили её, авва?

Арефий вздрогнул, но не стал осаживать инока. Лишь опустил голову.

- Эх, инок, спросил бы ты что-нибудь полегче! Дух мой угнетён сейчас, и нет в нём должной ясности, чтобы истинно тебе ответить. Я знал, что старость не разрешает, а лишь усугубляет сомнения, но ведать бы мне, что даже смерть конца им не кладёт! Любовь! Что такое любовь? В мире, в сути своей, есть только ты и Бог, а стало быть, всё, что тебя к Богу приближает, есть великое благо, в том числе и любовь. И бояться её, как мы постоянно делаем, нечего: душа неразменна, она может только рядом идти, но ни с кем, никогда ей не слиться воедино. А значит, и любовь не в отречение, а в помощь человеку дана. Не приходило ли тебе в голову, что мы слишком многое отдали, подарили дьяволу из того, что нам определено Господом, почему мы так сделали, подвели Отца Нашего, увеличив владения врага Его и обокрали себя? Да, я любил её, но ещё больше ненавидел. Волею Божьей мне предопределено было быть воителем, и в этом языческом демонке я нашёл себе достойного противника на всю оставшуюся жизнь.

Он помедлил, облизал пересохшие, бескровные губы.

- Я мог победить. Только времени мне не хватило. Она перехитрила меня. Я знаю, ты осуждаешь меня за похоть, в которую я погрузился. Тебе невозможно меня понять. Но я и здесь принял вызов. Презреть плоть - большой подвиг. Но не обращал ли ты внимание, что дорожка тут бесконечная, что всякий раз каждому человеку борьбу здесь приходится начинать сызнова? Сколько достойных людей на это жизни положили, но должен быть другой путь, который от греховности плоти к святости её ведёт. Не знаю, может, это дьявол внушил мне, что такой путь возможен и шагал я за ним, как покорнейший слуга, по тропинкам порока, но я верил в эту мысль искренне, всем сердцем, и до сих пор от неё не отказался.

Он вздохнул.

- Так много я сказал тебе, а можно было бы и в одну мысль всё уложить, но не знаю, понял ли бы ты её иначе: любовь не от дьявола, любовь от Бога, ибо Бог есть любовь. Наверное, я кажусь тебе самонадеянным с намерением отобрать что-то у Лукавого и вернуть Отцу Нашему, намерениями подобными, говорят, вымощен ад, но так или иначе, в твоих руках сейчас не только твоя, но и моя судьба. Пока ты не пройдёшь этот путь до конца, мне не освободиться. Прощай, инок, больше, как бы ты ни вызывал меня, нам не свидеться. Прости, что я не разрешил твоих сомнений, а лишь усугубил их, но чего ты ждал от меня? Прости! Спаси и сохрани! Сохрани... отпусти...

Образ его давно уже становился всё более зыбким, а сейчас и вовсе растаял вдали.

Фёдор долго сидел, ошеломлённый. Только сейчас он понял, в какой омут завлекло его, если даже и по смерти не выбраться из него душе отошедшей.

Глава девятая

1

Долго ждал он этой встречи, все надежды свои возлагал на неё, однако не разрешила она ни одного из его сомнений. Да и был ли то Арефий, не явился ли ему под видом старца неотступник его, лукавенький? Даже в этом уверенности у Фёдора не было. Поразмыслив, убрал он все дары арефиевы в котомку и решил больше не прибегать впредь к их помощи. Сам, сам как-нибудь, ножками. Да, трудно будет, зато и знать будет наверняка.

Но постепенно, от мысли к мысли, крепло в нём убеждение, что совсем не бесполезной была эта встреча, что на многие вопросы она, если прямо и не ответила, то зародила ответ.

Уйти или остаться? Но куда уйти? Поселиться вновь в какой-нибудь обители? Однако себя не вернёшь в прежнее, и знаний обретённых, прозорливости полученной, не утаишь - как шила в мешке, значит и суждён ему путь либо первопроходца, либо анахорета. Так чего же ему бежать?

В другом месте в пещере или в скиту обосноваться? Есть ли разница? Там люди, конечно, но люди рано или поздно и здесь появятся, если он не сбежит, позиций своих не сдаст. А нечистая, прав Корнил, её везде видимо-невидимо, уверен ли он, что в другом месте она не станет допекать его?

В паломничество отправиться, посетить святые места, ума-разума, знаний поднабраться, повторив путь многих отцов-страстотерпцев, им чтимых? Это он обязательно сделает, но есть ли необходимость торопиться?

2

- Ну и как дела? Поговорил с Арефием?

Фёдор уже забыл о ней, с досадой смотрел теперь на девушку. Опять она его отвлекает! Кельи новые ему вряд ли позволили бы построить, а вот себя обиходить - кто станет против этого возражать? После того, как прошло дело с часовенкой, Фёдор решил обзавестись сарайчиком, места для огорода было достаточно, но неплохо бы и делянку расчистить, чтобы на следующий год посадить там рожь или пшеницу. В трудах и заботах сомнения оставили его, но он не загонял, не изводил себя работою, всё делал без спешки, в меру сил.

Он отложил топор в сторону, присел на пенёк и хмуро взглянул на Любомилу.

- Чего пришла? Давненько тебя не было.

- А что, соскучился?

- Ни капли, какой смысл переливать из пустого в порожнее? И без того есть чем заняться.

Любомила кивнула.

- Да, вижу, трудишься, не покладая рук. Решил на всю оставшуюся жизнь здесь обосноваться?

Федор не стал дерзить, лишь повёл плечами.

- Надо же где-то жить. Почему бы и не здесь, какая разница?

- И нас ты уже не боишься?

- А чего мне вас бояться? Я ничего не нарушаю из того, что условлено, никого не трогаю, смирненько себе сижу. Богу молюсь, солнышку радуюсь. Или опять чем-нибудь не угодил?

Любомила отрицательно покачала головой.

- Нет, нет, у нас к тебе никаких претензий. Постоялец, каких поискать! Лесу, правда, много извёл, но в конце концов ты прав, и тебе ведь жить надо. Просто как-то подозрительно даже. Уж я тебя хорошо изучила, вот и пришла посмотреть, непременно задумал, наверное, какую-нибудь каверзу. Ров, глядишь, скоро выроешь, стены возведёшь - и всё для себя, для себя одного - никак к тебе не придерёшься. Так что Арефий тебе сказал? Такого, что ты сразу угомонился?

- Сказал, что до сих пор любит тебя. Привет передавал. С того света.

- И там ему тяжко? - усмехнулась Любомила.

- И там не успокоился, - поддакнул ей Фёдор.

Девушка помолчала, обескураженная уверенным поведением инока, не зная, с какого края к нему подойти, чтобы поддеть, разозлить его.

- Ну а ты? Ты как?

- Что я?

- В меня ещё не влюбился?

- Что толку в духа влюбляться? Мне бы поживей кого-нибудь! Ты в прошлый раз говорила о легенде. Что за легенда? Я не слышал такой. Юница та, что с ней стало?

Любомила посмотрела на него в недоумении.

- Легенда? Да ничего особенного, просто её сожгли, ту юницу. За красоту. С тех пор и имя её как запретное. Но, говорят, в неё влюбился сам дьявол, так она была хороша. А почему ты спрашиваешь?

- Хочу лучше понять тебя. Духа ведь сжечь невозможно?

- Попробуй!

- А я уже пробовал, - признался Фёдор. - Не поверил Арефию, чего только не делал с тем кусочком.

- А ты не подумал о том, что ты делал мне больно? - спросила Любомила раздражённо. - А говоришь, не соскучился. Ты этим ведь вызывал меня! Говори, что нужно?

Фёдор покачал головой.

- Ничего, совершенно. Сказано же тебе: я просто хотел убедиться.

- Убедился?

- Вполне.

- Ну и...?

- Что "ну и..."?

- Рано или поздно ты умрёшь, и кусочек тот попадёт в нужные руки, и вновь возродится та статуэтка. Чего ты добиваешься? Тут лишь вопрос времени. Я всё равно переживу тебя. Десяток таких, как ты, сотню.

- А что - тебе так необходимо возродиться?

- Я владею сейчас лишь малой частью прежней силы. Вся она уходит только на то, чтобы сохранить себя. Я не живу в полной мере, а жить всем хочется, не только тебе.

Фёдор почесал затылок.

- Смотри-ка! Ну вот ты сама на свой вопрос и ответила. Если я хотя бы одного демоночка укротил, вывел из действия на всё время моей жизни, значит, меньше зла в мир допущено, значит, не зря она прожита, эта моя жизнь.

Любомила помолчала.

- Тебя не переубедишь.

- Так я давно уже тебе говорил: зря стараешься.

- Хорошо, у меня нет настроения ссориться. Но мне тоже скучно. Может, тебе нужно чем-нибудь помочь?

- Ну и что ты умеешь? Помочь! Какой прок от тебя?

- Прясть, ткать - всё что угодно. Всем известно, что мы искуснейшие мастерицы.

Фёдор пожал плечами в недоумении.

- Хорошо. Помоги. Кто ж от помощи откажется?

3

Почему бы и нет? По крайней мере, на виду, а не втихомолку где-нибудь, готовит какую-нибудь пакость. Что он теряет? Келья преобразилась: появились скатерть, покрывала, занавески. Все скромное, благолепное, от смиренных мыслей не отвлекающее. И в то же время проникновенной, глубокой красоты.

Она вообще не исчезала больше, разгуливала по келье, по двору в длинной своей рубашке, иногда волосы заплетала в косу и казалась тогда совсем уж обыкновенной крестьянской девушкой. Весёлой, пышущей здоровьем, с ярким румянцем на щеках и лукавой усмешечкой в уголках губ.

Фёдор постепенно привык к её неотлучному присутствию, даже иногда покрикивал, когда она в чём-либо замешкивалась. С самых малых лет он привык к тяжёлому крестьянскому труду при монастыре, но сейчас втянулся в него даже с удовольствием. На Любомилу он поглядывал с ехидцей: пусть потрудится, всё какая-никакая польза. Упрямится? Упрямее его выискалась? Нет, его не переупрямить. Экая слава ведь - не только беса укротить, но ещё и заставить на себя работать. Не каждый на такое способен, а вот ему удалось.

Но когда она вдруг исчезла, он места себе не находил, всё из рук валилось. Вспоминал, как она тихо двигалась по келье, пряла у печки, их разговоры задушевные...

Глава десятая

1

Он пытался понять, как всё произошло, но, продираясь к самому началу умом, ещё расслабленным, то и дело проваливавшимся в туман, пустоту, непременно забредал в какие-нибудь кущи и там оставался, обессиленный.

Его вновь свалила болезнь. Никогда ещё он не был так близок к смерти. Он даже помнил, совершенно отчетливо, как чёрт и ангел спорили, кому принадлежит теперь его душа, приводили каждый свои доводы, но доводов тех, видимо, было поровну, и спор никак не мог разрешиться. Наверное, оттого он и остался в земной своей юдоли, чтобы довершить выбор. А может, просто она, Любомила, его спасла?

Эх, если бы спасла, так ведь погубила! Не исключено, что и хворь специально на него напустила, чтобы не было у него сил сопротивляться.

Нет-нет, опять к началу! Он заболел... Может, и в самом деле - её рук дело, а может, просто непогода, осень - немудрено было и простудиться. Она была постоянно рядом, готовила ему питьё из трав, топила печку, меняла пропитывавшиеся потом рубашки.

Пыталась успокоить, согреть, когда он стучал зубами в лихорадке.

Успокоить, согреть... Он ждал врага с другой стороны: что его будут улещивать, искушать любострастные бесы. Будут скакать перед ним нагишом, похотливо щериться. Но ничего подобного не было и в помине...

Доходя до этого места, он отступал, терзаться дальше умом было больно, невыносимо. Так же естественно, как есть, спать, что может быть в том нечистого? Не творит ли похоть как раз именно воображение?

Была ты для меня ангелом, а стала женщиной. Сошла с небес и вознесла на крылах своих. Пусть на мгновение, внезапное, глубокое озарение. И тихо, бережно опускаешь обратно с уверенностью, что повторится, не канет в забвение великое это чудо.

Была ты для меня женщиной, а стала ангелом... То, что от начала дней моих преподносилось как грех, мерзость, отступничество, явилось вдруг откровением, вспышкой, молитвою.

"О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные".

2

Однако чем крепче он становился рассудком, телом, тем сильнее грызли его сомнения. Простит ли ему Господь такое его прегрешение? Но ведь Он сам ему его послал! Да, но послал в испытание, а не в то, чтобы он пал. Да и Сын ли Божий ему послал такое, не обычные ли то козни дьявола?

"И нашёл я, что горче смерти женщина..."

От рассвета до вечера не уставал он укорять себя, изводить покаянными молитвами, а ночью всё повторялось.

- Знаешь, с тобой так тяжело порой бывает - упрям ты необыкновенно, а вот в любви совсем другим становишься - как дитя. И ничем тебя не запутать: либо всего себя в дар, неразменно, либо мимо пройти равнодушно.

Он промолчал, что толку досаждать ей своим раскаянием? Но не было покоя его душе, терзалась она всё сильнее и сильнее.

"Была ты для меня ангелом..."

Как он мог измыслить такое? Неужели он был так ослеплён, что сдался даже без сопротивления? Ведьма ли, дьявол ли сам, они добились своего, но каковы их дальнейшие устремления?

Опорочить его и тем заставить отказаться навсегда от мыслей о новой обители?

Или есть ещё цель какая-нибудь, отдалённая, к которой его лишь начали подготавливать, постепенно привязывая его, делая покорнейшим из прислужников?

А там и договор, кровью подписанный, и шабаш в посвящение.

Хотелось тебе в здешних краях утвердиться? Вот тебе власть. Не от Спаса, так от Хвостатого, но власть же!

Любомила не вмешивалась, наблюдала со стороны его терзания. Воспринимала их, как должное, но и удовольствия они ей, конечно, не доставляли.

Однако не в характере Фёдора было долго находиться в угнетённом состоянии.

Велик грех уныния - "духа не угашайте", но ещё больший грех - усомниться в деяниях Господа. Вовсе не отвратился от него Господь, лишь продолжил, углубил испытание. А стало быть, не только у лукавого, а и у Агнца Божия для Фёдора тут своё, особое предназначение. И надо терпеть, следовать ему до конца победного.

Не может не быть победы этой, Господь всегда, в любой схватке, повергал сатану!

3

- Вот ты говорила, что вы тоже смертны. Но как? Я долго пытался понять, но безуспешно. - У него было своё на уме.

- Зачем тебе это?

- Хочу больше узнать о тебе.

Любомила усмехнулась с горечью.

- Чтобы лучше изучить... врага?

Фёдор вздрогнул, что его так легко разгадали, но остался невозмутим.

- Не врага, конечно. Но и не думай, что я тебе полностью поддался.

- Я так и не думаю, - вздохнула девушка. - Хотя порой ты меня поражаешь своей тупостью. Что меня понимать? Я же сказала тебе: жить всем хочется. В том числе и мне. Вот ваша жизнь - в чём состоит: в сущности, не так ли?

- Да... вроде того. Во всяком случае, эта жизнь, земная. Но и то не полностью, а как бы наполовину.

- Наполовину здесь, наполовину в жизни другой?

- Ну, может, не наполовину, здесь меньшей частью, - замялся Фёдор. - Я как-то не думал об этом.

- Не думал... Ну а вот у нас нет другой жизни: нам не суждено, не отпущено. Мы выше вас, во всяком случае, я так считаю. Но почему-то Бог вас больше возлюбил. Хотя, может, вы просто присвоили себе это: "по образу своему и подобию", и ничего в вас нет исключительного?

Фёдор промолчал, он не знал, что ответить.

- Отсюда и все устремления наши здесь, на земле. Она нам принадлежит, никому больше. У ангелов - небо, у нечистой силы - преисподняя, вы же везде временщики. Раз меньше, чем наполовину, то только грязь, тлен вам тут и доступны, только их вы повсюду сеете, только их после себя и оставляете. Ты говоришь: Добро и Зло - нет ничего вне их, но так только в твоём воображении! Возьмём самый простой пример: лисица ест зайца - плохо, очень плохо! - но почему-то ни зайцев меньше, ни лисиц больше от этого не становится. Но приходит человек - он такой умненький-добренький! - и где лисицы, где зайцы, их совсем не остаётся! Да что лисицы! Ты сюда припёрся, на болото, сам дважды уже в лихорадке сваливался и людей, которых за собой привлечёшь, погубить хочешь несчётно. Что, на наших владениях свет клином для тебя сошёлся? Других мест нет, более пригодных, или расплодилось вас как мух, селиться больше некуда?

- Тут место особое, - спокойно возразил Федор, давая понять, что доводы любомилины на него не подействовали. - Однако ты в сторону ушла, и на вопрос мой не ответила.

- А как ответить? Куда ещё проще? Для нас жизнь в том, чтобы сразу, одновременно, быть не в одном, а во многих местах.

- Непонятно.

- Что же тебе непонятно? Ладно, ещё раз попытаюсь объяснить: вот, скажем, пришёл ты сюда и вырубил весь лес...

- Зачем мне это?

Любомила начала раздражаться.

- Ты хочешь или не хочешь слушать? Что у тебя за привычка такая - перебивать?

- Хорошо, хорошо, я слушаю.

- Ну понадобилось тебе поле, захотелось посеять побольше пшеницы, ремесла какие-нибудь наладить, да кто знает, что тебе в голову взбредёт? Я говорю, как это обычно делается. Суть в том, что я тогда остаюсь... вообще не остаюсь. Без жизни, понимаешь? Паутинка затягивается, но в ней уже нет меня. Другое дело - та старуха, ведьма, как ты её называешь, хотя она вовсе не ведьма. Её власть над всем лесом в здешних краях, я только маленькая часть паутинки, а она сама паутинка. Опять непонятно? Ну ладно, объясню на примере нечистой силы. Бесов, как ты знаешь, великое множество - "имя им - легион", они - та же паутинка, объединённая сущностью Зла. Эти бесы рождаются и умирают как мухи, без числа. Не случайно, наверное, вторым после Люцифера в преисподней следует Вельзевул - Повелитель мух. И Люцифер, и Вельзевул, и множество других тамошних иерархов - бессмертны, потому что они неизбывны. Вельзевул может исчезнуть только тогда, когда исчезнут все бесы, когда не останется мух, которыми он мог бы повелевать. Можешь ты себе такое представить?

- Ну, когда-нибудь это произойдёт. В Писании сказано...

- В Писании? Где же там именно? Я не сильна в подобных вопросах, но даже я могу тебе сказать: пока живы люди...

- ... живы будут и бесы?

Любомила кивнула.

- Ты наконец согласился со мной? Ну тогда должен и понимать, почему я так отчаянно сражаюсь за своё существование: кусочек этот, статуэтку, легенду, то, чему меня Евсей, Арефий научили, что я о любви от тебя узнала - я всё по крохам собираю, всё у меня в дело идёт.

- Но почему тебя так тянет к людям? Ты что, без них прожить не можешь?

- Жила раньше, теперь не могу. У нас ещё меньше, чем у вас рассуждения. Будем считать, что здесь отныне моё предназначение. Моя судьба. Моя жизнь. Оттого я так внимательно всё от вас впитываю, хотя глупость ваша, признаться, слишком часто бесит меня.

- Так ты никак не связана с нечистой силою? Даже теперь, когда стала с нами общаться?

- Нет, я уже тебе говорила об этом.

- Ну а ведьмы? Может, ты как раз одна из них?

Любомила сокрушённо вздохнула, затем принялась терпеливо растолковывать.

- Ведьмы, колдуны - люди. Только дьяволом отмеченные, совращённые. Тебе ли не знать этого, Феденька? Я как, по-твоему, плотская?

- Не замечал, - угрюмо пробурчал Фёдор. - Да и знаю я, кто ты, просто поддразниваю. Это же всем известно: когда люди Бога не ведали, поклонялись они идолам. Бог открылся, явил свою суть Аврааму, и даже заключил с ним договор, и идолы отпали, но исчезать, как ты говоришь, им не хотелось, а дьявол тут как тут, протянул им руку помощи, так и появились наряду с падшими ангелами демоны, поселяющиеся в самых тёмных, смрадных местах нашего сознания и непрестанно крови, жертв требующие. Сила дьявола с тех пор многократно возросла.

Любомила развела руками.

- Ну вот как просто. Чего ж тогда спрашивал, коли всё знаешь?

- Хотел услышать от тебя самой.

- Признания?

- Да, признания.

- А мне признаваться не в чем. Разве что в том, что я люблю тебя.

- Духи не могут любить, ты сама говорила.

- С тех пор многое изменилось, я теперь такой дух.

- Не верю.

Она вспылила.

- Думай, как знаешь. Только не пришлось бы тебе своей ошибкой всю жизнь себе потом отравить.

4

Искусен дьявол, и лик его влекущ, полон тайн и соблазнов. Он поистине вездесущ. Подкралось сомнение - и тут его рожа ухмыляющаяся, поддался вожделению - иди к нему на поклон, без него не откроются тебе врата порока. Слава, деньги - опять его пределы. Фантазия его неистощима, упорство безмерно, терпение безгранично. Не зря же сказано, что способности сатаны бесконечно превосходят способности человека и столько душ погибло в самомнении, что они в состоянии дьявола перехитрить, обвести. Только помощь Господа, в ней и оружие, и защита!

На что же теперь поддел его лукавенький? На собственные его домыслы, исхищрения. Гордыня, опять она, матушка! До него всё определено и разгадано, он может лишь выдумать, но не проникнуть в суть, подобными путями следуя. А уж у дьявола разгадок просить, пытаться одолеть его в споре: итог тут только один может быть - поглубже увязнуть в его топях.

Давай-ка сначала. Да, он пал, ввергся в блуд, не находит в себе сил из него выкарабкаться. Но сумел ведь задержаться, не покатиться вниз дальше. Не так велика, стало быть, как кажется, над ним власть нечистого? Как там говорил отец Евфимий: надо чем-то жертвовать, чтобы главное сохранить. Но что до него Евфимию? Есть только один человек, который может протянуть ему руку помощи.

И он снова сбежал.

Глава одиннадцатая

1

- Да, велики, инок, твои прегрешения, - в задумчивости произнёс отец Ферапонт, выслушав сбивчивую, лихорадочную исповедь Фёдора, - наломал ты дров изрядно. Одного только не пойму, как ни прикидываю... о каком падении ты ведёшь речь?

Фёдор опешил.

- Но как же? Я ведь презрел обет!

- В чём именно?

- В...

- ...том, что с соблазном борешься, вожделением? Но кто же из нас ими не искушаем? Все мы из плоти и крови, да и в чём был бы смысл нашего от мира отречения, если бы подобной борьбы не происходило? Что ж по-твоему получается: ступил ты всего лишь на первую ступенечку лествицы духовной и сразу - на небеса? Нет, наш труд тяжкий, воловий.

- Я не борюсь уже, в том-то и дело. Я пересёк границу...

- Где же конкретно? В своём воображении? Да, грех большой, не спорю, однако тем ты лишь занёс ногу над пропастью, а отнюдь ещё не низвергнулся в неё. Ты говоришь о плотском грехе, но плотского греха не было. Любая девка крестьянская, забитая, да, с ней бы ты мог пасть, но дух... это пока ещё только обольщения, проделки нечистого.

- Однако всё было так явственно...

- Дьявол искусен, ты же сам говорил.

Ферапонт вздохнул, затем продолжил:

- Ты просто запутался, мечешься, что немудрено при твоём уединённом житии. Но на то и пастырь, чтобы подбодрить тебя, на путь истинный вернуть. Главный свой грех ты просмотрел, инок. Дьявол взял тебя в обход, и в своих борениях с плотью ты не заметил, как впал в ересь. Может ли быть больший грех?

Глаза Фёдора зажглись гневом.

- Ересь? Это тяжкое обвинение. В чём же она, интересно?

- Ты усомнился в том, чему учат тебя Писание, Святые наши Отцы. Позволяешь себе толковать, а это занятие опасное. Кто ты? Может, апостол Павел, или Иоанн Дамаскин, или Блаженный Августин? Кем ты себя вообразил? "Что-то лежащее за пределами Добра и Зла", как это может быть доступно разуму человека?

Он подождал, пока гнев Фёдора немного успокоится, затем продолжил.

- Не ходи со свечой в ясный день, инок, нет никакой Любомилы, враг твой слишком хорошо просматривается - Асмодей, бес похоти и блуда, и послал он тебе своего суккубуса - "лежащего снизу". Но его роль в твоём совращении, как я полагаю, не главная. Каким-то образом в тебе заинтересованы и Вельзевул - Властелин мух, и Велиар - бес лжи, и даже сам Люцифер. И они сильны, не забывай об этом, истинного их могущества мы действительно ещё не ведаем. Люцифер - "несущий свет"... Не зря же в книге Иова о нём сказано: "Нет на земле подобного ему: он сотворён бесстрашным". В чём свет его, и почему он предпочёл в итоге стать князем тьмы? Не Вельзевулу ли были подвластны на земле все низшие духи, стоит ли удивляться, что большинство из них он потом совратил? Ну а Велиар... что может быть хуже на всём белом свете лжи, сколько зла она способна принести людям? Не достаточно ли тебе таких могущественных врагов, тебе нужно большего?

Они долго молчали.

- Но зачем же я нужен им? - спросил наконец Фёдор.

- Откуда мне ведомы подобные хитросплетения? - нахмурился Ферапонт. - Время покажет. Рано или поздно они откроются, явят себя.

- Вот, значит, почему вы даже не пустили меня на сей раз внутрь монастыря, - горько усмехнулся Фёдор.

- Скажи спасибо, что я здесь с тобой, удостоил тебя исповеди. Мы ещё не опомнились от прежнего твоего визита, только-только последки его выгребли, вымели - невозмутимо ответил Ферапонт, - так что нельзя тебе туда, за стены. Да и от стен советую не отдаляться за пределы тени во время разговора нашего: та старуха, о которой ты говорил, и здесь бродит, лучше ей в руки не попадаться.

- Значит, она ведьма всё-таки?

- Не думаю. - Отец Ферапонт поколебался, может ли он позволить себе такую откровенность, затем решился. - Я не хотел тебе говорить об этом - не исключено, что тут лишь мои догадки. Догадки, но не толкования, вразуми себе, в мыслях этих ничего нет еретического. Однако слишком часты и тесны с некоторых времён стали общения людей со всякого рода нечистью, чтобы им в итоге чем-нибудь печальным не завершиться. Я ни в малой толике не верю измышлениям о том, что от союза злой погани и людей, от Бога отвратившихся, могут рождаться ведьмы, колдуны, волхвы и прочие прислужники дьявола, но итогом его вполне могут быть духи порождённые, плотью не облечённые - лишь смерть, но не плоть может усвоить дух от человека, жизнь и смерть без плоти. Что-то вроде демонов разума. О них мало что известно, но их сила постоянно растёт. Они тоже под дьяволом, но уже соперничают и с падшими ангелами, и с демонами, они ближе, родственнее людям, потому и гораздо легче овладевают нами. Это самые страшные наши враги. И кто знает, "человек беззакония, сын погибели, противящийся и превозносящийся" не из их ли числа придёт? Та старуха, поскольку никакие уловки твои на неё не действуют, вполне может быть одним из таких духов.

- И Любомила... под нею, - продолжил его мысль Фёдор.

- И Любомила - она, - поправил его, не дав уклониться в сторону, Ферапонт.

С тем они и расстались. Но когда Фёдор отмахал добрые полверсты от стен монастыря, его нагнал запыхавшийся монашек со свёртком в руках.

- Возьми, брат! Отец настоятель велел тебе передать, - проговорил он, с трудом переводя дух, и тут же пустился обратно, постоянно осеняя себя крестным знамением, едва живой от испуга, то и дело останавливаясь, пятясь, как бы обороняясь от тех сил, которые могли бы увлечь с собой его.

Фёдор не придал свёртку большого значения, полагая, что просто отец Ферапонт, по обычной своей заботливости, послал ему в дорогу припасов, однако присев отдохнуть и раскинув по сторонам края тряпицы, он обнаружил в ней редкостной красоты икону и записку от Саввовского игумена: "Прими, возлюбленный брат мой, отец Фёдор, сей образ запечатленный, в краеугольный камень новой обители, которую ты видишь в своих мечтах. Может, ждёт тебя погибель, а может, слава великая, уповай на Господа, Он тебя Сам к Себе приведёт! Ну а я буду о тебе молиться".

2

Любомила задержала свой взгляд на иконе и вздрогнула.

- Я всё гадала, как тебе удалось сюда обратно добраться, теперь поняла.

Фёдор усмехнулся.

- Обрадовалась, что я не появлюсь больше?

- Как тебе сказать... И да, и нет. За тебя порадовалась. Самой мне без тебя было тяжко.

- Что же, соскучилась?

- Почему бы и нет?

- Так, так... И кто именно, старуха та против меня заграды поставила?

- Сам виноват, ты меры все превзошёл.

Фёдор понимал, насколько для него важно сохранить хладнокровие, чтобы выиграть в этом споре, однако гнев всё больше распалял, ослеплял его, и он уже не мог себя сдерживать. Его всегда бесили неправда, несправедливость.

- Ишь ты, как ловко вывернулись: меры превзошёл! Но только тут вы сами себя в лужу и посадили. Подскажи-ка, в чём же конкретно я нарушил наш уговор?

- Уговор действовал до тех пор, пока ты не ушёл.

- Ну так я вновь здесь, - замешательство Фёдора длилось лишь секунду, затем он, напротив, лучезарно улыбнулся, - вопреки всем вашим устремлениям. Что теперь? Новый уговор надо заключать или прежний остаётся в силе? Что тебе велено мне передать?

- Ничего. Велено, чтобы я от тебя отступилась.

- Вот оно, значит, как. Стереть меня в порошок надумали. Не получится. Я вдвое сильнее, чем был, вернулся.

- Знаю. С тобой она теперь. - Любомила кивнула на икону.

Фёдор насторожился.

- Ты что-нибудь о ней слышала?

Любомила медленно покачала головой.

- Нет, я о ней даже не подозревала, но она теперь с тобой. - Она помолчала, затем со вздохом продолжила: - Не надо много ума, чтобы понять суть этого запечатленного образа. Хотя... пусть и знаешь: всё, что Богом явлено, рано или поздно человеку откроется - когда истина эта вдруг и в самом деле предстаёт перед тобою, не можешь сдержать восторг, и вместе с тем - преодолеть страх и бессилие, ничтожество своё перед великой тайной. А здесь тайна из тайн, в том нет сомнения, боюсь только, открылась она преждевременно. Но и на то воля Божья, как ты любишь говорить. Скорее всего, впрочем, судьба ей уйти непонятой, неизреченной. А уж человека, который так её ухватил, запечатлел, наверняка нет в живых, как и моего резчика-кудесника. Умов подобных возле себя люди не прощают. Да и твоя судьба на волоске теперь повисла. Мой совет: если хочешь остаться в живых, никому то, что узнал об этой иконе, не рассказывай. Ни-ко-му.

3

Фёдор фыркнул надменно.

- Что, ты меня запугиваешь? Я не из робких, как тебе известно.

- Да, знаю, - спокойно согласилась Любомила, - я тебе уже не раз говорила: ты просто из племени дураков. На редкость упрямых дураков, - уточнила она после некоторого раздумья. - Во всяком случае, мне теперь понятна вся эта возня вокруг тебя.

Фёдор едва сдержался, чтобы вновь не вспылить.

- Оскорблений от тебя я наслушался предостаточно. В чём тайна лучше скажи.

- Этого ты от меня не услышишь, - уклончиво ответила Любомила, стараясь не встречаться с Фёдором взглядом.

- Что, ловишь меня на очередную уду? - не выдержал, всё-таки поддался гневу Фёдор. - Нечисть поганая! Чувствуешь, что я теперь защиту от тебя обрёл и хочешь, чтобы я, тебе в угоду, от неё избавился?

Любомила в свою очередь разозлилась.

- Я не нечисть. Сколько тебе говорить об этом? Да ты и сам давно убедился в том - что же ты, иначе, чтобы отгородиться от меня, третьим мелком, а не тем, что от падшей силы пользуешься? А? Нечего возразить? И икона твоя вовсе мне не противница, как не противники Спас и Бог Отец. Я не боюсь её, наоборот, возношусь от неё духом.

Фёдор зло усмехнулся.

- Ты и рассуждать стала совсем, как человек.

- Так это, чтобы тебе понятнее было. Иначе-то ведь не поймёшь.

- Чтобы понятнее... так я и поверил! Чтобы поближе к сердцу пробраться коварной змеёй.

Любомила вздрогнула, потупилась.

- Я понимаю, конечно, что ты не в духе, - сказала она наконец медленно, - но зачем же так, Феденька? Чем я вдруг стала тебе не мила? Наветов обо мне наслушался? Но кто знает меня?

- Ты та старуха, - упрямо замотал головой Фёдор, - ты ведьма, либо сама нечистая сила, одна из бесчисленных её обличий. Ты пришла мне в погибель, но я всё равно одолею тебя.

- И тогда успокоишься?

- Тогда грех поборю, духом воспряну.

- А ты не подумал о том, что плохо тебе будет без меня?

- Не будет! - взревел Фёдор. - В чём тайна? Немедленно говори!

- Не моя это тайна, - спокойно пожала плечами Любомила, - не мне и открывать её тебе.

- Ну тогда убирайся, совсем убирайся! Как-нибудь и без твоих подсказок соображу!

- И этого я не могу сделать.

Любомила долго молчала, не поднимая голову, как бы собираясь с мыслями, а когда открыла лицо, оказалось, что всё оно изборождено полосками слёз.

- Ты пойми правильно, Феденька, нет у меня выбора. Да и какой он вообще может быть? Отречься от любви к тебе, от статуэтки, что меня приютила, от своего образа - тогда смерть, меня просто развеют. Либо... то, что я сейчас, наверное, и сделаю - отказаться от себя прежней, обрести себя в новом качестве. И тогда... может быть, тоже смерть - кто ж позволит мне выйти из повиновения? - Она помолчала, затем со вздохом продолжила: - С тобой одним я, наверное, никогда бы не решилась, ты ненадёжен, слаб, а оттого зол, коварен. Но с Ней я могу пойти на это, Она не даст мне бесследно сгинуть. Ведь даже если просто память обо мне в людях останется, значит, уже я не умерла, как ты считаешь?

- Да здесь и людей-то нет, кроме меня, - раздражённо ответил Фёдор. - Кто о тебе знает и узнает ли когда-нибудь?

- Ничего, земля слухом полнится, - спокойно возразила ему Любомила. Затем поднялась решительно: - Так ты подозреваешь, что я нечистая? Тогда смотри!

Она приблизилась к иконе богородичной, встала перед ней на колени и... торжественно, нарочито медленно, перекрестилась.

class="book">- Богородице, Дева Пречистая, не облечена я плотью и нет во мне души. Но как есть грешную, как есть неразумную, вверяю Тебе себя всю без остатка. Не отвергни мои молитвы, отнесись к ним со снисхождением, яви великую, всепобеждающую милость Свою. Единственно прошу только, если это возможно, не лишай меня любви моей глупой. Спаси, защити, сохрани!

Словно всю жизнь тем только и занималась, творила она положенные метания, простиралась ниц и крестилась, крестилась без устали, несчётное количество раз.

Затем поднялась, взяла кинжал арефиев и в несколько движений обрезала им длинные, распущенные свои волосы. Покрылась какой-то чёрной тряпицей вместо платка и вышла из кельи, даже не удостоив Фёдора взглядом на прощание.

4

"Эх, Ферапонт, Ферапонт, что бы ты сказал сейчас, чем объяснил, когда бы такое увидел, что и в страшном сне не пригрезится: бес, осеняющий себя крестным знамением? И кому мне верить теперь: Корнилу, отреченнокнижнику или всё-таки тебе, благочестивый отец? Казалось бы, какие могут быть тут, в выборе между вами, сомнения, но не слишком ли просты или, наоборот, изощрённы твои объяснения? Суккубус! Да разве ж бывают такие суккубусы, крестящиеся? Духи порождённые, демоны разума... но кто слышал о них?"

Тайна... Тайна из тайн. Фёдор смотрел на скорбный лик, длани, простёртые к чреву, в котором, осиянный Божественным светом, держа правую ладошку у сердца, почти в полный рост представленный, отображён был Спаситель мира-Еммануил. "Дух Святый найдёт на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое и наречётся Сыном Божиим". И освятилось Рождаемое, и Слово в плоть облачилось... Тайна из тайн. В чём она? Рука у сердца...

Глава двенадцатая

1

- Ты забыла, а я помню. Долг за тобой. Ты должна была мне ответить тогда на три вопроса, а ответила только на два.

Любомила досадливо поморщилась.

- Но это так давно было, что уже быльём поросло.

- Неважно. Я сдержал своё обещание, дело теперь за тобой.

- "Тайна. В чём тайна?"

- Да, в чём она? Я вынужден напомнить тебе о том нашем разговоре, вынужден прибегнуть к твоей помощи, ибо как бы я сам ни ломал голову, а полной уверенности у меня всё равно не будет. А мне нужно точно знать. Слишком важные мне предстоит принять решения, чтобы я мог позволить себе принимать их вслепую.

Любомила поколебалась некоторое время, затем решительно вскинула голову.

- Но ты ведь знаешь ответ. Ты уже пришёл к нему. Скажи сам, я подтвержу.

Фёдор хотел возразить, затем кивнул, согласившись.

- С помощью этой иконы дух может плоть обрести?

- Да. Но сначала он обретёт душу.

Фёдор помолчал, обдумывая, как бы выразить свою мысль поточнее.

- И что с ним дальше произойдёт? Он будет совсем как человек?

- Совсем. И даже смертен. Но до этой смерти ему будут присущи также, наравне с прочими, многие качества духа.

- И что-то из них может перейти по наследству?

- Не знаю. Так далеко я никогда не заглядываю. Да и кому вообще это может быть интересно? - недоумевающе ответила Любомила и вздохнула с облегчением: - Всё. Вопросы закончились. Долг свой я оплатила сполна.

- Нет, врёшь, на один вопрос ещё тебе всё-таки придётся ответить!!

Фёдор какое-то время сосредоточенно кусал губы, затем не выдержал: подбородок его задрожал и грудь сотрясли беспомощные рыдания.

- У меня нет зеркала, я не могу сам убедиться. Скажи... это правда? То, что я увидел... Своё отражение в воде.

Любомила потупилась, она давно, как видно, ожидала подобного разговора.

- Правда... Правда... - осенило Федора. - И ты всегда это знала! Почему же ты не предупредила меня?!

- Не предупредила... - Любомила обречённо пожала плечами. - Но ты же сам видел, как было с Арефием. Или ты полагал, что тебя минует чаша сия?

2

- Арефий... Ты сожгла его. За что? За то, что он пытался сотворить с тобою? Или за то, что не отпускал тебя?

- Арефий сам себя сжёг, от меня ничего не зависело. Я просто прихоти его прилежно исполняла. Но даже если бы я и в силах была что-то для него сделать, с какой стати мне было помогать ему, я от него ничего, кроме зла не видела.

- Ну а я? Как со мной? Я тоже сам виноват? - со слезами на глазах прошептал Фёдор. - Тоже сам сжигаю себя? Ты же говорила, что у нас любовь!

- Да, любовь, - Любомила грустно кивнула, по-прежнему стараясь не встречаться с Фёдором взглядом. - И поэтому всё у тебя происходит гораздо медленнее, чем с Арефием, но происходит. Что я могу поделать? Не забывай: я дух, а ты человек, наши отношения не могут быть без расплаты.

- Чем же рискуешь ты, интересно? - горько усмехнулся Фёдор.

- Я ничто без тебя...

- Как тебя понимать?

- Как знаешь. Как говорит тебе сердце, так и понимай.

- Сердце говорит мне, что ты оборотень, - не удержался всё-таки, сорвался Фёдор, - питаешься кровью! Сожрала одного - Евсея, другого - Арефия, теперь вот моя очередь. И ещё утверждать осмеливаешься, что ты не та старуха. Но со мной не получится так, мной ты подавишься.

Теперь настал черёд Любомиле разозлиться.

- Слова, только слова. От той старухи никуда бы ты не делся. Но я не старуха, сколько раз тебе вдалбливать? Я ведь в прошлый раз даже волосы обрезала, и что же? Может, это остановило тебя? Наоборот, ты как с цепи сорвался!

- То не похоть была, ты прекрасно знаешь. Просто ты ускользала, и я делал всё, чтобы тебя удержать!

- Возможно. Но сколько: год, два, три ты потерял на этом?

Она помолчала некоторое время, собираясь с мыслями, затем наконец подняла взгляд на Фёдора, с болью в голосе тихо спросила:

- Я прошу тебя, любовью нашей, милый мой Федюшка, чудотворной иконой сей заклинаю: можешь ты пообещать, что хоть один раз внимательно меня выслушаешь? Не обязательно сегодня, когда угодно. Но так, чтобы по-настоящему. Не вскидываясь, как змея на хвосте по малейшему поводу, а просто принять мои слова на веру? Один только раз. Дальше, как хочешь. Понимаешь... это очень важно. Не исключено даже, что важнее ничего нет вообще на свете... для тебя. Ну и для меня тоже.

Фёдор отрицательно покачал головой без промедленья.

- Нет, при всём желании я не могу это пообещать.

- Почему же? - Любомила зло сдвинула брови.

- Потому. - Ответил Федор как мог мягче. - Выслушаю хоть сейчас. Но на веру принять... не обижайся: я ничего не могу принять на веру. Я себе не принадлежу. Я дал обет и, стало быть, только одному Ему верю.

- Но один обет ты нарушил...

- Обет девства? Ничего я не нарушал пока. Отец Ферапонт мне растолковал это...

Она долго молчала, разочарованная, затем вздохнула.

- Значит, не хочешь решать за нас вместе? Пусть каждый сам по себе будет? Так, так...

Теперь настала пора Фёдору прятать взгляд. Он ничего не ответил. Да и что было ему отвечать?

- Ладно, не стану спрашивать, - проговорила Любомила устало, - почему ты вдруг задолбил себе, что всё, что от меня, непременно Ему вопреки. Решай сам, моё дело только донести до тебя. Можешь радоваться, прыгать от счастья: страхи твои преждевременны. Отпусти меня, прогони и... молодость к тебе вернётся, тотчас же.

3

Фёдор опешил.

- Как это?

- А вот так, - спокойно ответила Любомила. - Станешь таким, как и был. Но...

- Что "но..."? - вздрогнул Фёдор.

- Я уже предугадываю, как ты сделаешься безрассуден, узнав такое простое разрешение вопроса, и хочу сразу предостеречь тебя. Ты сейчас как витязь на распутье. Прямо пойдёшь: долго не протянешь, сгоришь как свечка. Влево свернёшь: как раз к тому распутью поспеешь, которое перед тем столь опрометчиво пропустил. Ничего не забудешь из того, что произошло с тобой, ничем не поплатишься, просто станешь во всём таким как прежде, свободным - куда захочешь, туда и пойдёшь. Выбирай...

Фёдор задумался. Затем глаза его радостно блеснули.

- Но...

- Но... велик соблазн! Да, действительно во всём троица, есть и третий исход: оставить всё, как было, но прекратить со мной плотские отношения. Дальше всё пойдёт обычным, естественным путем, но молодость к тебе не вернётся, двадцать лет ты просто можешь считать вычеркнутыми из своей жизни. Но и это не самое страшное: примера Арефия тебе недостаточно? Сколько и ему и тебе в той, другой, жизни бродить неприкаянными?

- Пока не найдётся кто-нибудь сильнее нас и не успокоит наши души, поборов тебя?

Любомила усмехнулась.

- На это не надейся, я с каждым разом сил всё больше набираюсь.

- Что ж получается, в смерти нашей жизнь твоя?

- Может быть. Но думай о своей душе, ещё раз напоминаю, чего о других беспокоиться? О том, что в любой момент теперь умереть можешь - так и истлеешь с угольком в руках. Ты ведь рая алчешь, а вам не видать его с Арефием по делам вашим, даже когда ваши души успокоятся.

- Бог милостив, - пожал плечами Фёдор.

- Да, - согласилась Любомила, - но не до такой степени. Оно ведь и ад - Его милость. Истинный-то ад - духотленность.

- Может быть, - кивнул Фёдор. - Но ты меня обманула.

Любомила посмотрела на него в недоумении, затем, поняв, что разоблачена, угрюмо замолчала.

- Молчишь? - Фёдор покачал головой злорадно. - Да, обманщица из тебя никудышная: шило из мешка так и высовывается! А что, если наоборот: мнишь себя искусницей из искусниц? И как рыбину на крючке терпеливо меня к цели своей подводишь? Да, да, путь назад не считается. Он никак не может быть третьим исходом. Итак, влево... что обретёшь?

Глава тринадцатая

1

"Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу?

Взойду ли на небо - Ты там; сойду ли в преисподнюю - и там Ты.

Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря, -

и там рука Твоя поведёт меня, и удержит меня десница Твоя.

Скажу ли: "может быть, тьма скроет меня, и свет вокруг меня сделается ночью";

но и тьма не затмит от Тебя, и ночь светла, как день: как тьма, так и свет".

Губы Фёдора шептали слова псалма, а сердце его раздиралось сомнениями.

"Господи! Ты испытал меня и знаешь"...

"Не ропщу - как я могу себе позволить такое? - но как, подскажи, угадать мне, в чём воля Твоя, как выполнить мне своё предназначение? Для великого ли дела Ты избрал меня или то просто путь духа моего? Каждому ли анахорету посылается что-то подобное, неимоверное, в испытание или я действительно выделен Тобою? Духа не угашу, духом не слаб я, но и гордыне как мне не поддаться? Ведь через гордыню лукавенький тут же уловит меня и окаменеет тогда моё сердце".

И вновь появился у него в руках топор. Стены? Что ж, стены так стены. Мразь, гнусь, сила нечистая - пусть знают, что не поддался он им: хворь, блуд наслали на него, чем дальше извести попробуют? Но как ни доводил он себя до изнеможения работой, мысли не оставляли его, денно и нощно вились в его голове неугомонным роем.

2

Да, он действительно на распутье... И нет прямо пути, это очевидно. Если бы только в физической смерти было дело. Положение куда серьёзнее, такого нельзя позволить. Но и расстаться как с тем кусочком? Никакой обители после этого в здешних местах основать уже не получится. "Уходи, отпускаю тебя от себя!" - и ему самому придётся отсюда убраться, иначе так до смерти и просидит он здесь в заточении: дальше стен не убережёт его даже икона чудотворная.

"Прямо пойдёшь"... Фёдор вспомнил, как он в запальчивости воскликнул: "Если я хотя бы одного демоночка укротил, вывел из действия на всё время своей жизни, значит, меньше зла в мир допущено, значит, не зря она прожита, эта моя жизнь". Не слишком ли дёшево он оценил себя тогда? Неужели так мало оно, его предназначение? Нет, есть какое-то преимущество и в его возмужании, теперь он ценит себя гораздо дороже. Так что и прямо и назад отринем навсегда пути. Что же остаётся?

"Прекратить плотские отношения...". Но это то же, что и прямо, то же, что и назад. Конечно, жизнь продлится его, но так и останется он до конца дней своих по рукам и ногам связанным. Нет, должен быть ещё какой-то исход, который решил бы разом все его затруднения. Выход единственный, но как найти его? Нужно поднапрячь ум как следует. Отчаянию он не поддавался больше, он не мог объяснить почему, но сердцем чувствовал: Богородица прониклась им, заступилась за него, и оттого мучившая Фёдора отстранённость в их отношениях со Спасом исчезла. Теперь обрели прежнюю силу и молитвы и упования его, рано или поздно, но Господь обязательно явит то решение, которое необходимо принять Фёдору, нужно просто не пропустить этот момент, быть внимательным и набраться терпения.

"Налево пойдёшь"... Что нужно для этого? Фёдор в который раз пытливо вгляделся в скорбный лик Богоматери. Случайно ли Господом явлена ему чудотворная сия икона? Неужто и впрямь дух с помощью её...

- Это невозможно, - услышал он вдруг знакомый голос.

Глава четырнадцатая

1

- Невозможно? - фыркнул Фёдор, недовольный тем, что его потревожили в столь неподходящий момент, отвлекли от его мыслей. - Почему же невозможно? Что может тому воспрепятствовать? Есть дух, жаждущий вочеловечиться, в наличии и икона чудодейственная, если только, конечно, ты не обманываешь меня с нею. Есть и дурачок, выбранный поработать во славу исполнения сего замысла. Чего ж не хватает? Отцу Арефию иконы недоставало, со мной, вроде бы, всё в полном порядке: и охмурён и задурен сверх всякой меры.

- Это невозможно!

- Да что ты заладила! - раздражённо махнул рукой Фёдор. - Невозможно! Тут как раз вопрос ясен.

- Ничего нет ясного.

- Как так? Но ты же сама говорила... - Фёдор немного растерялся.

- Ничего я не говорила. - Любомила пожала плечами. - Я сказала просто, что икона эта чудодейственная, что в ней тайна из тайн. Но и упоминания не было в моих словах о том, что тайне этой вскорости воплотиться предназначено.

- И значит...

- Значит, нужно просто умерить своё любопытство. Оставить в покое чудесное это явление и в сторону отойти.

Фёдор разволновался, он принялся шагать взад-вперёд по келье, широко размахивая руками, всё больше охватываясь азартом.

- Нет, так не пойдёт! Ну а почему хотя бы не попробовать? Как, зная что-то, не использовать своё знание? В чём же тогда смысл чудесного этого явления?

Любомила терпеливо вздохнула.

- Да хотя бы во внутренней его силе. Возможность явления, очевидная, действительная, разве не равна по своему значению явлению осуществившемуся? И разве не в вере дело, и не важнее она доказанности, убеждённости?

Фёдор нахмурил лоб, задумался.

- Да, логично. Но не слишком ли всё усложнено в твоём рассуждении? Простому человеку и не понять.

Любомила усмехнулась.

- Такому, как тебе, например?

- А что, разве я не прост? - ухмыльнулся ей в тон Фёдор.

- Совсем агнец! - поддакнула Любомила.

- Ну так и объясни агнцу!

Любомила задумалась на некоторое время, затем кивнула.

- Хорошо. Но ты же сам не хочешь меня слушать. Странно, что мне тебе о таких вещах говорить приходится. Впрочем, ты и просил как раз, чтобы без мудрствования... Задумайся сначала, одна ли эта икона чудодейственная? И почему вообще люди - незамысловатым, вроде бы, доскам размалёванным поклоняются? Нет, значит, не так всё просто, значит, не доски то... А в том и суть, что на доску простую человек сам смотрит, а с иконы истинной Бог на него взирает. И так не только с иконой, а с любой вещью, с искрой Божьей сделанной. В каждой из них тайна, и полностью она не угадана, человек будет любоваться и любоваться ею, ибо напрямую-то глядя, мало что в жизни разберёшь, а вот так, через истину осиянную, и является откровение.

- Но ведь в данном случае тайна открылась, явила лицо своё, - вскричал Фёдор, - значит...

- Ничего не значит, - покачала головой Любомила, - видеть что-то, содержащее тайну, одно, но даже и проникнуться, овладеть ею - полдела. Может пройти бесконечно много времени, прежде чем круг замкнётся - найдётся человек, который эту тайну воплотить сможет. Тут разные вещи...

- Я этот человек! Я знаю! - прорвало Фёдора. - Неужели тебе не очевидно?!

2

- Нет, - покачала головой Любомила. - Ты не знаешь. Если бы ты знал, мне о том было бы ведомо.

- Ах вот как! - осенило Фёдора. - Так ты и послана, чтобы за мной подглядывать?! Всё, как я говорил! Выведать и украсть, воспользоваться! Для кого?

Любомила вздохнула.

- Ты не понял меня. Я не буду знать того, что тебе открылось, я буду знать только, действительно ли ты знаешь. Однако... при чём тут я?

- Как при чём? - удивился Фёдор. - Разве ты не хотела бы...

- Чего? - презрительно усмехнулась Любомила. - Стать человеком? Зачем? Не все же, как ты, жаждут смерти. Что я выигрываю, вочеловечившись? Жалкий миг вечности, напоённый несправедливостью, унижениями, страданиями? Я слишком хочу жить, чтобы так бесславно окончить век, мне отпущенный.

Фёдор замер на мгновение, осмысливая ему сказанное, затем весело рассмеялся.

- Нет, тут ты опять считаешь меня за несмышлёныша. Тебе не обмануть меня. Мне ли не знать: не плоть, а душа тебя привлекает. А как душу вдохнуть - до этого ни один резчик, ни один богомаз ещё не додумался. И не додумаются никогда.

Любомила покачала головой грустно.

- Глупый ты! Чем ты чванишься? Я понимаю, тебе нельзя сомневаться, но я-то могу себе это позволить. Почему вы так уверены все, что души нетленны? Почему дозволяете себя столь беззастенчиво обманывать? Стоит ли после этого удивляться, что так много зла на земле обретается? Ведь ты посмотри: насильники, душегубы (о ворах не говорю, они крадут человеческое) и прочие христопродавцы, никто из них креста не снимает даже во время своего злодеяния, все убеждены, что не сами по себе они глумятся и убивают, стараются отыскать в том какой-то высший, божеский промысел. Мол, "это не я сам, это Бог" - неужели они думают, что им пройдёт безнаказанно подобное богохульство? Нет, здесь как раз у меня нет ни капли сомнения: души мелкие, мутные распадаются, в этом вы не далеко от нас ушли - для них возможна смерть, они столь же, как плоть тленны. Единственный способ от смерти уйти - духом возвыситься. Ад... Как я уже говорила, и ад не для всех. Бог милостив, по природе своей он не может допустить страдания вечного. Вот если бы люди знали о том, что их и в самом деле ожидает, сколько душ бы спаслось, да и зла на земле во много крат поубавилось.

- Ересь! - отмахнулся Фёдор. - Ну да ты в наших делах ещё ребёнок малый, на тебя нельзя обижаться. Но какой же исход ты для себя пожелала бы в таком случае?

Любомила оживилась.

- Ну, это у вас, у людей, сложности, а со мной проще некуда. Отпусти меня, а освободит уже кто-то другой - тот, кто восстановит мою статуэтку. И возрожусь я краше прежнего, обогащённая тем, что я узнала, пережила в последнее время, нашей любовью. И будут люди восхищаться мной, очаровываться. И тобой через меня... А большего мне и не надо, я гораздо скромней, чем ты думаешь. Не в пример некоторым. Ну а у тебя ещё долгая жизнь впереди, возможностей много будет для подвигов.

Фёдор кивнул.

- Да, но я не могу допустить, как воин Христов, чтобы идолическое, языческое возобладало хоть где-то, хоть в чём-то над божественным, истинным. Ты забываешь об этом!

Любомила поникла головой, разочарованная.

- Нет, это ты забываешь: что и я под Богом! Всё, всё вокруг пытаешься загрести под себя. Вот твоя судьба истинная: бери посох и отправляйся в Святую Землю, вернёшься оттуда - и всё тебе будет по плечу: и обитель новая, и почести любые...

- А как же любовь наша? - усмехнулся Федор. - Не забывай, что мы с тобой связаны, нам нужно как-то распутать этот узел.

- Тем и развяжем, - невозмутимо ответила Любомила. - В том как раз и есть наша любовь, наша судьба, неужели ты не понял этого? Моя - чтобы любовью твоей мир потом радовать, чтобы век свой продлить, чтобы людей от зла уводить и тем души их спасать. А твоя - чтобы через любовь к людям приблизиться, больше пользы им принести, не навредить, не порушить. Вот в том и смысл, наверное, Христова воина - мечом махать не его дело. Его меч духовный - откровение, знание.

Фёдор замялся в поисках подходящих доводов.

- Что ж, хоть и врёшь ты, но складно. Не сразу найдёшь даже, что тебе возразить.

- А ты и не возражай, - пожала плечами Любомила, - ты просто послушайся. Раз ты меня младенцем назвал в ваших делах, то, может, в моих словах и есть истина?..

3

Нет, ещё меньше стало ясного. Задурили ещё искуснее ему голову. Любовь врозь? Он не хотел этого. Как ни боялся он себе признаться, но сама мысль о том, что он потеряет Любомилу, была ненавистна Фёдору. И дело было даже не в плоти, которая своё требовала, бывают такие вещи, которые сердце не в состоянии вынести.

Но чем же богопротивна его любовь?

В чём греховность, нечистота её, если сказано: Бог есть любовь? Всё по-божески, всё по-человечески - как он ни пытал себя, а не находил ничего, кроме чистоты в своих помыслах.

Их отношения возобновились, и даже страх перед расплатою, каждый день всё явственнее ощущавшейся, не мешал Фёдору ещё глубже чувствовать, ещё сильнее любить. Он не мог заставить себя расстаться с той, что стала частью его Я. И чем чаще вглядывался Фёдор в лики Спаса и Богородицы, тем больше он убеждал себя в том, что любовь его и в самом деле нисколько Богу не вопреки. Да, он сделается расстригою, гонимым всеми, он опустится до существования презренного смерда, не поднимающего голову от пашни, ни о каком паломничестве уже не будет речи, но он бы и этим был счастлив, если бы Господь позволил, отпустил его.

- Почему ты так самоуверен? - возражала ему Любомила. - Почему тебе кажется, что ты исключителен? Любовь! Да разве мало людей по любви сходятся, и много ли ты можешь насчитать тех, кто по ней до конца дней живёт? Ты увлечёшь меня за собой, а затем возненавидишь, и что я стану делать? Как мне прикажешь потом жить? Нет, это не выход, Феденька, дальше думай!

Он и сам понимал это, понимал, что не выход, но страсть была сильнее его. Одряхлением ли преждевременным можно было объяснить, но постепенно всё более и более оказывалась парализована его воля. До тех пор, пока он не понял: пора принимать решение. Но всё равно медлил...

Глава пятнадцатая

1

- Это невозможно! - в который раз упрямо повторила Любомила. - Сколько раз тебе говорить об этом? Тебе не дано!

- Не дано? - вскинулся, обиделся Фёдор. - Почему? Я что, совсем стал немощен? Или по умишку своему недостоин сей чести? Не говори так мне никогда больше - "не дано!"

Он брюзжал, брызгал слюной, не замечая, как стал жалок. На какое-то время забылся, потом очнулся.

- Иди сюда, погрей меня! - проговорил он хрипло.

Любомила не двинулась с места, наблюдая за Фёдором даже с некоторой брезгливостью, затем потупила голову.

- Хорошо. Хоть ты и вынудил меня, можешь считать, что я согласна. Но какой тебе смысл жить со мной таким стариком? И зачем тебе так нужно было моё согласие, ведь ты вправе был воспользоваться своей властью, и без моего согласия попытаться осуществить своё намерение?

Фёдор покачал головой.

- Ничего не получится, если решать за тебя.

- Ладно, - устало сказала Любомила. - Я хочу, чтобы ты убедился в моей искренности. Я ничего, кроме добра, не желала тебе, когда от себя прогоняла, но тебя не переупрямишь. И взбодрись, ты ведь не настолько ещё стар, тебе по виду только чуть больше пятидесяти. Просто духом пал. А я надеюсь, что у нас ещё будут дети, что пусть десять-двадцать лет, но мы всё-таки сможем пожить по-людски.

Она усмехнулась радости, осветившей лицо Фёдора.

- Ишь, совсем как ребенок, смотри, как сердце взыграло!

Но смеяться над ним у неё не было желания, и она долго гладила ладонью, уткнувшуюся ей в колени, седую его голову.

2

Он уповал на чудо, но чуда не произошло. Казалось бы, всё правильно он рассчитал, выбрал день и час по звёздам, наиболее благоприятные, очертил круги, сыпал буквально заклятиями, но ничто не помогало. Более того, образ Любомилы всё дальше ускользал от него, пока и вовсе не растворился.

Обман? Икона молчала, не опровергая Федора, но и не ободряя его ни в малой степени. Он долго упорствовал, надеясь, что вот-вот, в последний момент что-то с места сдвинется, но надежды его были тщетны.

Что он делал неправильного? Он никак не мог понять. Может, действительно цель он себе поставил неосуществимую, и права была Любомила, когда предупреждала его?

Да, но ведь она согласилась! Пожалела его! Почему же теперь не помогает? Или, наоборот, таким образом как раз решила побыстрее сжить его со свету?

Тайна из тайн. А если то... просто Бог его образумливает, излечивает от гордыни? На что он замахнулся, чего вознамерился? Сравняться с Господом в его чудесах, ступив на гибельную тропу Симонова волхования?

Он ожидал, что Любомила не упустит возможности лишний раз посмеяться над ним, но девушка не появлялась. Тем оставив Фёдора с самим собой наедине в бесплодных его поисках. Иногда, впрочем, что-то забрезживало, поддавалось, Фёдор чувствовал по углам кельи какие-то плотные сгустки энергии, ему казалось даже, что темнота тут и там вопиёт к нему, жаждет что-то подсказать, чем-то поделиться, но какая у него была в том уверенность?

Доведённый до отчаяния, он часами метался взглядом по страницам то чёрной книжицы, то Псалтыри измеченной, но не находил в них ответа. Никогда ещё за три года своего затворничества не был он столь близок к решению бежать от испытаний неимоверных, выпавших на его долю. Никогда ещё так не проклинал свои глупость и упрямство.

Но именно упрямство каждый раз оживляло его, придавало новых сил, вливало в него свежей крови. Ему не надо было взбадриваться, к нему вернулись и ясность мысли и крепость рук. Действительно, пятьдесят лет - ещё не тот возраст, чтобы чувствовать себя стариком. Надо было начинать готовить себя к тяжёлым испытаниям, которые предстояли ему в той другой, мирской, жизни, но Фёдор не боялся их, он знал, что они не смогут его сломить.

В снах, которые в ту пору одолевали его, он то видел себя странничествующим с Любомилой, переодетой под мальчика, как ходила она когда-то с Арефием, то вот здесь, в этой хижине находил себя, отгородившимся, защищающимся от всего мира, но уже с семьёй, уже расстриженным. Иногда сны были мучительными, косматыми, и виделись ему пытки, злочестье, страдания.

Он был зол донельзя на Любомилу за то, что в такой, самый ответственный, момент она покинула его. А порой и призывал её в униженной беспомощности. Что же ещё ему оставалось?

3

Той ночью привиделось ему, что сгустки по углам кельи оформились, и стали проступать в них какие-то неясные фигуры. Постепенно, медленно, они всё больше очерчивались.

Первой Фёдор узнал старуху. Места под образами на сей раз ей не досталось, и она примостилась в левом углу от них. "Старая хрычовка" молчала, но никак не могла усидеть спокойно: развалясь бесстыже, непрестанно ухмылялась, корчила рожи, почёсывалась, покляцывала зубами.

Под образами, как и ожидал Фёдор, проступила фигура херувима. Был он торжественен и недвижим, лишь иногда глазами помаргивал.

Справа увидел он фигуру скорбную, страдальческую, с крылами белыми, но в чёрном монашеском облачении. "Ангел-хранитель мой!" - мелькнула в голове инока догадка.

И лишь в углу, противоположном образам, фигура долго маячила в неразличимости. Но Фёдор и так знал, кто там.

Силы расставились. Фёдор замер, ожидая, что случится дальше, как станут оспаривать воины чёрные и белые его душу. Но минуты складывались в часы, а ничего не происходило. Лишь через какое-то время до Фёдора дошло, что ни схватки, ни спора не предвидится: фигуры так и оставались одни, за ними не стояло воинства. Спор! Спор он сам разрешит. Тем, что содеет.

Пробудившись, он долго пытался разгадать значение увиденного сна. Послан ли он ему в предостережение, что бы он понял всю серьезность поступка, на который собирается решиться? Или, как раз наоборот: конфликт только с его помощью и может найти разрешение? Вот оно, истинное распутье-то!

Поразмыслив, он, впрочем, пришёл к выводу, что нет ему пути назад, как и не было. Любомила появилась, но измученная, бледная, неразговорчивая.

- Прости, что я не смог... - смущённо пробормотал инок.

- И не сможешь, - сухо ответила девушка. - Убедился, какой к тебе интерес? Кто ж тебе подобное позволит?

- Нет, тут ты как раз не права, - задумчиво покачал головой Фёдор. - Если бы это дело было настолько безнадёжное, никто бы сюда прийти не удосужился.

- Возгордился? Чему радуешься? - угрюмо скривила рот Любомила.

- А ты что, испугалась?

- Нет, но следует подождать. Ты слишком торопишься. Что тебе так приспичило? Тебе не хватает очень важных знаний, без них ты навредить можешь. Давай завтра же уйдём, на рассвете. Как ты и мечтал: в Святую Землю. Подумай, что значат год, два для нас? Потом мы вернёмся, и уже не будет преград для тебя.

- Но нам уже не дадут проникнуть сюда снова.

- Неправда! С нами же икона чудотворная.

Фёдор помолчал, затем упрямо покачал головою.

- Нет, спор должен сейчас разрешиться. Всему есть предел, и моим силам тоже. Назначаю, завтра пусть закончатся мучения наши. Третьей попытки не будет, но подсоби мне! Если я увижу это, обещаю: ты станешь потом во главе и всё будешь решать по-своему.

Глава шестнадцатая

1

Нет, вовсе не бесполезной была первая его попытка. Теперь многое прояснилось. Федор начал с того, противоположного образам, угла. Раз уж ты настолько любопытен, лукавенький, милости просим в тенета! Он начертал все необходимые круги, укрепив, как мог, их заклятиями. Для верности у самого края воткнул кинжал и положил Псалтырь измеченный. Только сейчас Фёдор осознал иное, быть может, единственно подлинное значение даров арефиевых - заградительное. Никто, никто не должен мешать ему сегодня!

Он начал готовиться загодя, едва только стемнело, наметив две самые важные точки отсчёта в своих намерениях: полночь и рассвет. Продержаться, но и самому успеть, уложиться. Теперь он знал главное - с какой стороны могут исходить для него опасность, противодействие. Не забыл и старуху, огородил угол её не только заклятиями, но и книжицей чёрной, посохом арефиевым.

Он опередил их всех, и когда в полночь, достигнув пика в своём неистовстве, чёрная сила перешла в наступление, положение было целиком в руках Фёдора, он, и единственно он, мог диктовать свои условия. Натолкнувшись на препятствие, нечисть с писком, свистом, криками стала биться о неодолимую стену, облепив до потолка её, злобно, по-звериному вглядываясь в неразличимое. Так продолжалось долго, потом вдруг всё смолкло.

Погань отступила, попряталась, а на переднем плане осталась та фигура, что в прошлый раз Фёдору обозначилась. Но "незнакомец" выглядел совсем не так, как его обычно малюют, не увиделось ничего в его облике Федору козлиного. Поражала только неимоверная худоба, да ещё бледность, истончённость этого явившегося образа. Взор был потуплен, но мысль пребывала в непрестанном движении, как бы ощупывая стоявшую впереди преграду и отыскивая в ней слабые, уязвимые места. Однако заговор был крепкий, и дьявол угомонился, замер, ожидая дальнейшего развития событий, скрестив на груди руки.

Дьявол, это был сам дьявол, Фёдор не сомневался в том с первых же минут, как только "незнакомец" разомкнул очи: холодные, пустые, но бездонные, как бы смотревшие из потустороннего, чужого мира, засасывающие в себя с коварной, непреодолимой стремительностью.

"Способности его бесконечно превосходят способности человека"... Действительно, с кем задумал он, Фёдор, тягаться? С этой мощью безмерной, с которой даже Господь вынужден считаться?

"Ну увидел бы ты Его, в истинном его облике... Думаешь, прошло бы это для тебя бесследно? Нажить себе такого врага!.." Но возможно ли было обойти Его? Нет, конечно. Слишком значительна была тайна, к которой прикоснулся Фёдор, чтобы дьявол остался от неё в стороне, слишком велик был интерес к ней лукавого, чтобы не пришлось скрестить с ним меч духовный в борьбе за неё. Фёдор сознавал: для такой величины жалки его заграды, и при желании рогатый вполне мог бы их преодолеть, но то были бы крайние меры, тем нарушилось бы равновесие, а этого никто не мог допустить.

Однако размышлять, теряться в догадках некогда было. Фёдор повсюду, где только мог, начертал изображения креста. Велика сила распятия! "Крест на мне, крест у меня, крест надо мною, крестом себя ограждаю, крестом дьявола побеждаю". Он окропил щедро елеем то место, где находиться должна была Любомила, вновь и вновь стал творить молитвы.

"Господи, помоги мне, яви волю свою и своё благоволение, дай мне знать, если я делаю что-то противное Тебе, останови!"

"И ты, Матерь Божья, Утешительница и Заступница, Дева Пречистая, Царица Мира, замолви за меня своё слово".

"Господи, помоги! Пресвятая Богородица, спаси!"

Он зажёг все свечи, которые у него были, все лучины. Да устрашит сила света нечисть поганую. Свет да победит тьму! Ибо тот, кто сказал: да будет свет! - свет зажёг в душе человека, и подлинный-то свет - свет Истины, свет веры! Им освятится любое начинание.

И возгорелся свет. Совсем не так было, как в прошлый раз, совсем не так. Слова молитв не гасли в пустоте, а отдавались, раз возникнув, тысячекратно. Стоило упомянуть Фёдору Имя Господне, как воздух сотрясался, приходил в движение, пламя на свечах ярче и ярче разгоралось.

Воодушевлённый, Фёдор творил и творил метания, пел псалмы громовым голосом, приводил те места из Писания, которые подходили хоть как-то к его замыслу. Он видел главное: Господь не осуждает его намерения, и стало быть, не было в нём и тени злого умышления, кощунства. Хотя на ангела-хранителя его смотреть в тот момент было страшно: он содрогался в конвульсиях, мучениях. Должно быть, невероятные усилия, которые прилагал Фёдор, давались ему слишком дорогой ценой.

Старуха замерла. Казалось, она даже затаила дыхание, боясь пошевелиться. Но какой был её интерес?

Молитвы сами собой переросли в упования. Фёдор просил о помощи, отгонял лукавого, обрисовывал духу, что его ожидает, если он последует путём, который инок прочил ему.

Дело долго не шло, лишь через несколько часов, показавшихся Фёдору вечностью и совершенно истощивших его, что-то начало поддаваться. Хлеб и вино! Хлеб и вино! Плоть и кровь, плоть и кровь! Он пролил кроваво-красной влаги из чаши, положил просфору на то место, где должна была находиться Любомила. И тотчас забрезжил, затрепетал в воздухе её образ.

Получилось! Точнее, начало получаться! У Фёдора как бы выросли крылья, открылось второе дыхание. Незаметно для себя самого он погрузился в какое-то полубеспамятство, не сознавая в полной мере того, что он делает. Он как бы ужимал себя до немыслимой тонины и устремлял эту тонину ввысь, насколько позволяли ему силы. А опускаясь затем обратно, тонина эта обволакивала келью, лишь перед меловыми краями кругов останавливаясь, их не переступая.

Рассвет вот-вот должен был забрезжить, и образ Любомилы уже больше не зыбился в воздухе, устоялся, и лежала она, нагая, почти как живая, лишь бездыханная, когда Фёдор почувствовал, что он подошёл к пределу. И никакие усилия его не помогали, ещё на одну ступенечку подняться у него уже не получалось.

Да и не могло получиться. Фёдор не знал, как ему быть дальше, он исчерпал весь свой запас энергии. Долго он не решался поднять взгляд, чтобы не видеть, как злорадствуют его неудаче старуха и лукавый, но когда решился, то был несказанно удивлен. Ни в одном из четырех углов не обнаружил он и тени ликования. Никто не торжествовал, все были разочарованы ничуть не меньше его самого.

"Странно! - удивился Федор. - Но если вы так все во мне заинтересованы, почему не поможете? Каждый хоть по чуть-чуть".

Наверное, надо было отступить, но благоразумие оставило Фёдора, весь побагровев от гнева, он вскочил и начал кружиться по келье, с пеной у рта выкрикивая самые бессмысленные наговоры, граничившие с глоссолалией, вихляясь телом так, словно костей в нём совсем не было. Он отринул, загнал в самую глубину себя мысль о том, что он пересёк черту и, перемешивая те страшные, крайние заклинания, творит из них и вовсе запредельные, неизвестно куда увести могущие, извлекая их из глубин даже не своего собственного, а какого-то неведомого прасущества.

"Не делай, не делай этого!" - остерегал он себя внутренне исступлённо, но уже не мог остановиться. Он ощутил себя тем, кем никогда не доводилось ему себя видеть: каким-то скрюченным, исполненным слепого, безграничного ужаса, с коленями, копытам уподобившимися, лишённым даже проблеска разума, содрогающимся как в падучей, с лицом, залитым рвотой. Будто только что появившимся на свет божий, но тут же исчезающим из-за полной, абсолютной, всесильной, всеобъемлющей невозможности в мире этом пребывать.

И так застыл, прервав последние, то ли стон, то ли мычание свои на середине.

"Это даже не смерть, это просто небытие. Так значит, вот она какая, смерть истинная! Мне не выкарабкаться, мне не выкарабкаться. Я сам сюда загнал себя в своей гордыне!"

Мысли эти не внутри него звучали, а как бы текли сами собой, в отдалении. Впрочем, не текли, скорее, а проистекали, ведь он оставался недвижим. Куда проистекали? В него?.. От него?..

2

Он был крайне удивлён, что довелось ему вернуться, но как ни напрягал память, не мог восстановить в полной мере, что с ним произошло. Запечатлелось в ней вроде бы всё до мельчайших подробностей: видел он себя согбенного, бессмысленно дёргающегося, язык извеся, что-то по-детски лепечущего, но что он делал, что хотел сделать - об этом он не имел ни малейшего понятия.

В чью власть он себя отдал, кого напоследок молил и пришёл ли действительно кто к нему на помощь? Фёдор воззрился на пол, бессмысленно хлопая глазами, сдирая пальцами со рта ошмётки пены, затем огляделся по сторонам. Фигуры оставались на своих местах, но уже не было в них прежнего безучастия. Не вмешиваясь прямо, они, каждая по-своему, но уже вкупе с теснившимся позади воинством, как бы подстёгивали, науськивали Фёдора, призывая его довершить начатое, не останавливаться на полпути. И вправду, похоже, собираясь затем сразиться.

"Но ведь в том нет ничего удивительного! - осенило вдруг Фёдора. - Так, наверное, с каждой душой происходит с первого же мига от её рождения. Тем и чудесно крещение, что ещё задолго до того, как человек в разум входит, Церковь Святая Именем Божьим указывает ему истинный путь. Но..."

Но... значит свершилось? Федор взглянул на святую икону и онемел от изумления: было ли так на самом деле или ему показалось, но руки Матери Божьей дрогнули, ещё дальше расставились, и - о чудо! - Младенец Святой медленно отнял длань от сердца и протянул её вперёд. И вдруг свет Фаворский, Божественный, Младенца окружавший, воссиял, во все стороны растёкся, заполнив всю келью без остатка, Фёдора, да и не только его, а и во все углы проникнув, всех, без исключения, ослепив. Вот она, Истина! Только ею, только таким осиянным светом и можно единственно превозмочь Сатану!

Ещё долго после того, как свет иссяк, прекратился, углы кельи оставались пустыми. Фёдор взглянул на Любомилу и изумился: щеки её порозовели, тело тихо затрепетало, никогда не забыть ему этого сладостного мига, когда вот-вот должна была душа новорожденная отверзнуть двери и явить себя Божьему миру, бросив свой первый взгляд на него.

Но он недооценил дьявола. Свет Божественный стёр все круги, истощил все заклятия. Четыре фигуры свободно передвигались теперь по келье, кружа вокруг Любомилы, готовясь каждый её отстаивать, лишь ангел-хранитель стоял в напряжении у девушки в головах. Но это был уже не его, Фёдора, ангел. Ему не надо было оглядываться, он и так знал, кто стоит сейчас у него за спиной.

За спиной... Но... кто же тогда, перед тем, стоял в углу четвёртом? Как же он, Фёдор дал так себя обвести? Он ведь знал, что ангела своего лицезреть никому не дано, с ним связь незримая, отчего же поверил?

Бледный Мытарь, требующий свою долю - он явился во всеоружии, самолично, и поэтому, быть может, был сильнее сейчас всех остальных. Или просто создавал такое впечатление, намеренно ведя себя столь вызывающе? Широко расставив ноги и вытянув, направив на Любомилу, руки с непомерно длинными ногтями, окаянный едва заметно шевелил губами, но внутри Фёдора гремел, оглушая инока, его голос: "Моя, ты моя!!" Князь тьмы понял, что Фёдор слышит его и расхохотался, окинув инока снисходительным, победным взором.

Вот оно что! Вот как, значит! Для кого, оказывается, он, Фёдор, таскал каштаны из огня, так усердно трудился?! Ведь все предупреждали его - и Евфимий, и Арефий, и Ферапонт. ДажеЛюбомила делала вид. Любомила! Нет никакой Любомилы! Нет Любомилы! Дьявол оттого так близко сумел подобраться, что Фёдор сам обманулся, бесхитростно допустив его к себе, пригрев змею у своего сердца. Но даже не в этом дело, не в этом самое страшное. Страшнее другое... "Человек беззакония, сын погибели, противящийся и превозносящийся...". Не открыл ли он, Фёдор, сейчас неведомый ему ранее путь?

Между тем, фигуры наконец разделились. Херувим стал в головах Любомилы вместе с её ангелом-хранителем, остальные трое оказались в ногах. Спор не на шутку должен был разгореться. Настал черёд и воинству проистечь. Келья, обычно казавшаяся столь тесной, готова была вместить в себя сейчас неисчислимое множество - ангелов, которые плечом к плечу стеной стояли уже за херувимом, - леших, водяных, русалок, кикимор, из-за спины старухи выглядывавших, щерившихся, - а уж подле лукавого как из-под земли выросли, не успел Фёдор глазом моргнуть, три ухмыляющиеся козлища. "Велиар, Вельзевул, Асмодей - и все по мою душу", догадался Федор, но не стал разглядывать, кто есть кто из них, и кто за ними дальше ещё следовал.

Что-то наконец поддалось, начало проясняться иноку. "Как же я мог молокососу этому поверить, - подумал Фёдор в отчаянии, - "пределы Святого Духа", а не дьявол ли сам со мной устами Корнила в тот момент говорил?" Нет, нет никакой третьей (а уж тем паче, четвёртой!) силы, всё, всё сатанинское племя, и зачем, нужно ли ему сейчас, разбираться, кто из них кто - кто черней, кто серей?! "И всё же... кто он, четвёртый? Смотри, ведь и он не один, не сам по себе. Тени злобные, хищные за ним выставились, терзать в клочья готовые. Демон разума, дух порождённый? Как защититься от него, кто знает? А не знает никто... так и отринь колебания! Пропадёшь, если следовать станешь человеческим измышлениям".

"Человек беззакония"? Что ж, такое как раз вполне возможно. Тайна и в самом деле слишком велика, чтобы мелкоте какой-нибудь ею интересоваться. Но как именно он должен в мир прийти? Через Любомилу, от чрева её? Не об этом ли сказано, о той юнице: "Говорят, в неё влюбился сам дьявол"? Или дано "сыну" ("сыну"!) "погибели" столь легко менять женское обличье на мужское, как не раз уже Фёдор в том убеждался? Не исключено и... что вообще Любомила лишь видимость, под прикрытием которой выкормыш сатанинский и готовится сейчас появиться на белый свет.

Сомнения Фёдора не замедлили сказаться на его усилиях. То, что на подходе было, и вот-вот должно было закрепиться, возвестив о себе огнём трепетным, понемногу угасать стало, вглубь скатываться обратно. Но внезапно ожило, словно подстёгнутое изнутри, рванулось стремительно Фёдору навстречу.

"Ты просил подсобить? Встречай, я иду к тебе!" - услышал вдруг совершенно отчётливо внутри себя голос инок. И тотчас возникло вкруг тела лежавшего на полу, лёгкое, дымное свечение. Оно не слепило, как Фаворское, но окутывало, защищало нагую плоть, которая неожиданно начала биться в конвульсиях.

- Я иду! Я иду!!

- Нет! - закричал вдруг Фёдор исступленно. - Нет!! Не бывать тому!!! - Он ещё раз бросил взгляд на святую икону, как бы ища в ней поддержки, опоры последней.

Любомила, меж тем, вздохнула и с полуулыбкой открыла наконец глаза.

- Нет! - закричал снова Фёдор во всю силу своих легких.

Затем, не соображая, что он делает, схватил кинжал обеими руками и вонзил его в самое сердце девушки. Тут же опомнился, выдернул его, но было поздно: кровь обагрила его ладони, брызнула в лицо, начала стекать на пол. Смешиваясь с землёй, застывая.

Тотчас исчезло всё: духи, бесы, ангелы. Бледный рассвет высветил распростёртое бездыханное девичье тело и Фёдора, склонившегося над ним, содрогающегося в рыданиях.

* * *

- Что можно ещё добавить? - задумчиво проговорил Федор. - Кажется, я всё рассказал. Как видите, молодость вернулась ко мне. Обугленный кусочек тот я бросил в огонь, и на сей раз он сгорел без остатка. Старуха... как-то раз я видел её, она долго смотрела на меня то ли со страхом, то ли с ненавистью, потом навсегда исчезла.

Он замялся, пряча глаза в сторону.

- Но вот икона... тут я никак не могу объяснить, куда она делась.

- Может, то херувим унёс её? - пожал плечами отец Ферапонт. - Не терзай себя, инок. К чему прельщаться тем, что выше твоего разумения? Мне другое непонятно: вот ты прошёл через этот ад и вышел из него с честью, почему же сейчас устрашился, бегством спасаешься? Ты мечтал о новой обители, что теперь ей препятствует? Не хочешь игуменствовать, так оставайся здесь, под моим крылышком. Кто ещё, кроме меня, сможет понять тебя? Да скажи ты хоть слово кому из того, что мне поведал сейчас, тут же на дыбу отправишься! Объясни! Я ведь не просто так с тобой пестаюсь, я благодарен тебе, ты не только себя, а и всех нас в здешних местах от тягчайшей ноши освободил.

Он помолчал, затем осторожно, искоса взглянул на Фёдора.

- Или, может, в другом дело? Дьявол? Кто ж не знает его силы? Глаза его - меч разящий. Лишь один раз заглянув в них, человек до конца дней своих не сможет избавиться от страха перед их пустотой. И рассёк он своим мечом тебе душу надвое? Так откройся, не таи, будем вместе молиться, вызволять тебя.

Фёдор покачал головой, на глаза его навернулись слезы.

- Не могу похвастаться, что нет во мне разброда. Если бы вы знали, авва, сколько раз вопрошал я денно и нощно: "Господи, так ли я поступил, как мне следовало?", и не получал ответа. Кто же всё-таки в самом деле направлял мою руку в ту ночь? Эх, если бы знать истину! Но дьявол... тут, похоже, вы оказались правы: если бы дело было в нём одном...

Он поднялся, вскинул котомку на спину и взял в руку посох.

- Не корите меня, авва. Я просто хочу пройти до конца путь, мне назначенный. Что-то я сделал не так, совета доброго не послушался. Если бы я имел больше знаний, сил тогда, всё могло произойти совершенно иначе. - Фёдор помолчал, затем добавил, уже почти шепотом: - Я не уверен, что я действительно остановил его...

- Кого же? - изумлённо встрепенулся отец Ферапонт.

- Вот это как раз мне и предстоит узнать, - в задумчивости потупил взгляд Фёдор.