Кровь и слезы Луганска [Алексей Геннадьевич Ивакин] (fb2) читать постранично

 Алексей Геннадьевич Ивакин Кровь и слезы Луганска

Приказа нет...

Серое небо покрылось черным.

 Жар стоял такой, что снег превращался в дождь, а дождь превращался в пар. Огонь рвался вверх и в стороны, ревел и стонал.

 В десятке метров от огненной стены мирно мигали огни реклам. Любопытные лица расплющивали носы о стекла дверей и витрин. Иногда они исчезали в глубине, когда очередной клубок пламени взрывался стеклянными брызгами слишком близко. И вновь огонь скручивался в смерч, завывал, подыхал черным дымом под серым небом. Пахло горелой резиной и жжеными телами.

 Любопытные смотрели, как горят люди.

 Но любопытные никуда не спешили — чтобы самим не сгореть.

 Любопытные никуда не звонили — звонить было некуда.

 Любопытные просто смотрели, как горят люди.

 Подполковник Токаренко прикрыл голову щитом, по щиту ударил камень. Кусок брусчатки прилетел из-за огненной стены. За ней прятались суки, подходя все ближе и ближе к его пацанам.

 Еще чуть-чуть и начнется...

 Пацаны стояли плечом к плечу, повернувшись к врагу боком. Это не только техника, это не только тактика — это еще и понимание того, что ты тут не один.

 Уверенность.

 На мгновение подполковнику показалось, что он смотрит американский фильм. И сейчас из пылающей стены выйдет Барлог с огненным кнутом, а за ним стая гоблинов.

 Где же Гэндальф?

 Еще один камень ударил в щит, затем еще и еще...

 Парни стояли под каменным градом, не шевелясь, только пригибая головы, прикрывая друг друга щитами. Звуки ударов слились в сплошной гул. Время от времени кто-то падал, шеренга смыкалась, раненого оттаскивали в тыл. Иногда падали от удара в спину медики — у них не было щитов.

 А этого приказа всё не было.

 Простого... обычного приказа: разнести эту сволочь к чертям собачьим... чтоб им повылазило чирьями по всему тылу!

 Был другой приказ...

 Стоять и не пропускать. И не поддаваться на провокации. И поэтому оружия нет. Только каски, только щиты. Ну и дубинки. Когда подполковник был курсантом школы МВД, эти дубинки называли «демократизаторами». Эх, сейчас бы этим демократизатором да тому курсанту. Дожили, что всякая сволота в мента коктейлем Молотова кидает... и ничего!

— Комбат! — крикнули подполковнику. — Комбат, фрицы идут!

«Фрицами» здесь называли тех, кто был по ту сторону огня.

 Токаренко чертыхнулся, бросился вперед.

 Туда, где первой шеренгой стояли совсем мальчишки.

 Мясо.

 Ценой своих жизней, своего тела срочники-вэвэшники прикрывали собой профессионалов. Профи нужны для атаки. Мясо нужно для обороны. Цинизм войны.

 А здесь война?

 Здесь — война! Эти там, под свастикой. Токаренко тут. Под... под чем ты, товарищ подполковник?

 Вместо камней полетели бутылки. Они глухо лопались о щиты, горящий бензин брызгами летел на «Сферы» пацанов. Пацаны падали, их закидывали снегом, накрывали одеялами. Оттаскивали. Шеренга смыкалась, постепенно редея. Некоторые вставали, трясли головой, надевали закопчённые каски и... И, улыбаясь, возвращались в шеренгу, держа удар, как его умеют держать славяне. «Две тысячи шестьдесят девять» — вдруг вспомнил Токаренко точное число украинских героев прошлой страны. И будет ли две тысячи семидесятый?

— Комбат! — закричали слева. — Батя!

 Шеренга прогибалась, отступая от огненного шквала. Еще немного и...

 Приказа — нет.

 Ты тоже — мясо, подполковник. Или две тысячи семидесятый?

 Прямо перед ним о шлем бойца разбилась очередная бутылка. Пламя медленной струей потекло по рядовому, тот отбросил щит, сорвал каску, упал лицом в грязный, перемешанный берцами снег.

 Подполковник бросился прыжком вперед, перепрыгнув через горящего. В его щит снова ударил камень.

— В атаку! — заорал комбат, прикрывая собой и щитом горящего пацана.

 Шеренга сорвалась молча: без улыбок и криков. Работали по всем. Кто стоит на пути — тот враг. Сдерживали себя, что есть сил. Чтобы не убить. Чтобы не покалечить. Ведь приказа нет...

 Через пять минут все было кончено. Пленных оттаскивали в автозаки. Обожженных и раненых — в «Скорые».

 Токаренко зло сплюнул на изувеченную мостовую. Долго глядел на марево огня. Оттуда доносилось нестройное: что-то про саван каким-то героям. Обернулся, резко сказал:

— Офицеров в первую шеренгу.

— Товарищ подполковник, но...

— Это приказ.

А настоящего приказа все не было и не было...

Реквием по Руине

После тяжелого, рабочего дня — дремота. Каждому свой сон — каждому свой кошмар. Тягучий. Липкий. Пудовый.

 И туман. Туман, сквозь который видны бледные тени. Смутные тени. Туман струйками.

 Тени стоят. Кучкой стоят. В гуще себе подобных. В стране, которую никто не выбирал.

 У каждой тени свое лицо.

 Этот крепкий и злой. Этот задумчивый и милый. Этот веселый и глупый. Этот потерянный и дерганый.

 Блондин и рыжий. Брюнет и шатен.

 Над тенями висела