Выпьем за любовь (СИ) [Wicked Pumpkin] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1. Мужчинам - водка, женщинам - вино ==========

— А на этой диаграмме вы можете увидеть, как выросли продажи орловской породы по сравнению с предыдущим годом…

Финансовый директор Грима Галмодович стоял у проектора, бодро сверкая своей кривозубой улыбкой, и битый час распинался, каким удачным этот год оказался для ОАО «Роханский конный завод». Акционеры, даже этим ранним предпраздничным утром прекрасно осознававшие, что от успеха компании прямо зависит их доход, ещё пытались делать вид, будто им и впрямь интересно смотреть на все эти доли, таблицы и процентные соотношения. Однако работники, получающие нормированную заработную плату, уныло клевали носами и всем своим видом давали понять, что в конференц-зале им очень плохо, а дома хорошо: оливье в тазиках стоит, у кого с горошком, у кого с морковкой, а под ёлкой, у кого натуральной, а у кого искусственной, дожидается своего часа целая гора мандаринов. Особенно недовольными своей судьбой казались местные Добчинский и Бобчинский, директор по закупкам и директор по продажам, которых Эовин всегда путала: по иронии судьбы одного звали Тимофеем Валерьяновичем, а другого — Валерьяном Тимофеевичем, и передвигались они почему-то всегда вместе, хотя работали в разных отделах. Сидели они сейчас прямо рядом с ней, и потому Эовин во всех подробностях слышала их праведное ворчание.

— И где это видано, чтобы тридцать первого на работу как штык?

— И не говори, наверняка змей подколодный расстарался. Вон как перед начальством лебезит!

— Эх, будь я немного помоложе, я бы ему…

— Извините, что прерываю, — вклинился в их шепоток оторвавшийся от своей презентации и недобро сощуривший глаза Грима Галмодович, — но рабочий день тридцать первого декабря установил не я, а Правительство Российской Федерации. Я лишь выполняю волю государства, но если у вас есть какие-то претензии, теперь вы знаете, куда обращаться с жалобами.

— При всём уважении… — синхронно начали было Добчинский и Бобчинский, но их возмущение тут же прервал удар кулака по столу.

— Тишина! — гаркнул дядя Эовин, Теоден Тенгелевич, один из учредителей и управляющий конного завода. — Я слушаю доклад.

Все притихли, а Грима с гаденькой ухмылочкой переключил слайд и продолжил своё выступление.

Финансового директора, мягко говоря, недолюбливали. Про него ходило множество слухов: и что мать его была наркоманкой, не любила сына и потому назвала таким поганым именем; и что сидел он в тюрьме за особо тяжкое, но подмазал кого надо и вышел раньше; и что был он правой рукой Мавроди, но когда запахло жареным, сдал всех с потрохами. Эовин в ответ на все эти сплетни лишь хмыкала: козлом он был, самым обыкновенным козлом. Семейные имена — ещё не признак недолюбленности. Вон, её прадеда-казака контузило на войне, и с тех пор так и повелось в их роду давать детям странные имена, почему-то похожие на варяжские. Но это же не значит, что он детей своих не любил. Красть Грима тоже не умел: даже в их компании деньги прикарманить втихую не мог, что уж там обобрать половину страны. Дядя держал его в компании, как Пётр I Меншикова при дворе: за выдающиеся достижения в сфере управления. И отчётность у него всегда готова, не подкопаешься, и вторая бухгалтерия у него на флэшечке настолько маленькой, чтобы в случае проверки можно было проглотить, но ничего глотать не приходилось, потому что и с главой налоговой, Христофором Николаевичем Сарумяном, договариваться он умел.

А уж слухи об отсидке и вовсе казались чем-то заоблачным. Эовин знала Гриму три года, с тех пор, как закончила институт и устроилась в юридический отдел организации. Представить его, совершающего преступление похлеще кражи, она, конечно, могла — иногда он бросал на неё такие взгляды, что, казалось, будь они совершенно одни, он бы точно воспользовался ситуацией. А она бы в ответ воспользовалась своим карманным ножом. И всё же он ни разу не перешёл от слов к каким-либо действиям — всё подкаты слал в мессенджерах да улыбался мерзко. И потому спустя три года Грима не смог бы напугать её даже в тёмном безлюдном переулке, а к его фривольностям у Эовин выработался стойкий, как она думала, иммунитет.

В общем, не любили финансового директора больше, чем похмелье первого января, но ненависть к нему сплачивала людей, и потому ОАО «Роханский конный завод» славилось по всей области своим душевным и дружелюбным коллективом. И одним отщепенцем, который водил какую-никакую дружбу только с управляющим.

***

— Знаете, почему конский навоз считается самым лучшим? Потому что кони много ржут, а смех продлевает жизнь. Так выпьем же за то, чтобы у нас всегда находились поводы для радости и жили мы до глубокой старости!

«Ещё один тост про коней», — уныло подумала про себя Эовин, и безрадостно проговорив «ура» под дружный гвалт весёлых голосов, в два глотка осушила бокал вина. Красного, грузинского. А ей больше по вкусу было белое. Но как дядя Онегина был самых честных правил, так дядя Эовин был правил самых непоколебимых. Из года в год, от праздника к празднику в их доме появлялись только водка для мужчин, вино для женщин и пиво для бани.

Эовин любила свою семью, очень любила, но иногда её начинала тяготить однообразность, с какой в их семье проходили любые празднества. Встреча Нового года была отдельной пыткой. Дядя каждый год приглашал своих друзей и полезных знакомых, с которыми нужно было поддерживать отношения, те приводили с собой жён, почтенных дам и расфуфыренных силиконовых красоток, и взрослых детей, в основном парней, увлечённо поддерживающих разговоры со старшими. Разговоры эти сводились к трём основным темам: бизнес, охота, политика — и ни на одну из них у Эовин не было ни малейшего желания разговаривать в новогоднюю ночь. Ей хотелось смеяться, танцевать и отдыхать, а не производить хорошее впечатление порядочной девушки из приличной семьи. Ей хотелось закидывать в себя рюмку за рюмкой, закусывая солёными огурцами, как делали Эомер и Теодред, а не попивать красное полусладкое, аккуратно колдуя вилкой и ножом над куском курицы. Традиции сводили её с ума, и хоть раз хотелось встретить Новый год вне дома. Правда, подруги звали её в поход по барам, и на крайний случай Эовин твёрдо решила отпроситься к ним. В конце концов, не маленькая уже.

Веский повод сбежать представился очень быстро, когда дядя предложил Эомеру выпить с ним на брудершафт, а Теодред завёл песню, которую в доме Рохановых пели так часто, что у Эовин уже сводило зубы:

— Как за чёрный Терек, как за грозный Терек, ехали казаки сорок тысяч лошадей…

На это у Эовин не хватило ни сил, ни терпения, поскольку ко всему прочему у Теодреда был прескверный голос, а слух — ещё хуже. Эовин тихонько встала из-за стола и начала медленное, но уверенное движение в сторону дяди, сидевшего во главе.

— Дядя, — слегка похлопала она его по плечу, и Теоден отвлёкся от подпевания своему сыну.

— Племяша, что такое? Тебе оливье подать? — глаза у дяди были подёрнуты мутной пеленой алкогольного опьянения, но в сравнении с Эомером, подбородок которого то и дело соскальзывал с кулака, он ещё был как огурчик.

— Можно я пойду к подружкам? Я ведь полночь дома с семьёй встретила? Встретила. А они меня ждут, — состроив самую жалостливую и несчастную мордашку, на какую была способна, Эовин взглянула на дядю с самым честным видом. Теоден слегка нахмурился, но вскоре тяжко выдохнул, приняв решение.

— Можно, можно, но только с провожатым. Одну на ночь глядя я тебя не отпущу.

— Эомер, пойдёшь со мной? Я тебя с девчонками познакомлю, — Эовин подмигнула брату, но тот, явно неуверенный в своей способности куда-либо идти, покосился на дядю.

— Нет, Эомер не подходит — он же выпил. Дай-ка подумать… Точно, Грима Галмодович! Возьми его, он у нас непьющий, к тому же, в школе карате занимался. Грима, ты не против сопроводить?

— Ш удовольштвием, — в быстром темпе дожёвывая кусок картофелины, пробубнил сидевший неподалёку Грима.

«И ведь не подавится, скотина», — подумала Эовин и собралась было возразить, но тут голос подал Эомер.

— От такого защитника ещё один защитник понадобится, — пробурчал брат, грозно нахмурив брови, потирая кулаки и внимательно глядя на Гриму. Тому, в свою очередь, хмурить было нечего, и потому он лишь сощурил глаза, гадко ухмыляясь.

— Может, я?.. — начал было Теодред, но тут же прижал руку ко рту, пулей вылетел из-за стола и скрылся в известном направлении.

— Если найдёшь хоть одного трезвого мужчину за столом, который согласится пойти с тобой, иди. А иначе оставайся, — огласил свой вердикт дядя и вернулся к лежавшему на тарелке бутерброду с икрой.

Эовин бросила взгляд на Гриму. Тот выглядел совершенно спокойным, но ей почему-то казалось, что в душе он потирает ладони в предвкушении. Гаденько так, мерзко. И всё же слушать тосты про лошадей и «Любо, братцы, любо» раз десять за ночь ой как не хотелось, а потому Эовин принялась уговаривать себя. Ну и что такого, в конце концов, в Гриме? Не она ли сегодня утром думала, что не испугалась бы, окажись наедине с ним в тёмном безлюдном переулке? Не она ли привыкла к его приставаниям? Ещё раз взвесив все за и против, Эовин наконец приняла решение.

— Хорошо, я пойду с ним.

========== Часть 2. Рюмка виски на столе ==========

Вопреки распространённому мнению, планы существуют не только для того, чтобы им следовали, но и для того, чтобы появлялся тот самый контроль, из-под которого сможет выйти ситуация.

— То есть как это вас здесь нет? — громче, чем следовало, произнесла Эовин в телефон. Всё определённо выходило из-под контроля. Сначала дядя навязал ей телохранителя, который всю дорогу только и делал, что самодовольно ухмылялся, затем он якобы попытался снять пушинку у неё с волос, но вместо этого принялся невзначай их гладить, а теперь оказывалось, что всё это было лишь ради того, чтобы они приехали в сомнительного вида караоке-бар, в то время как её подруги отрывались на противоположном конце города.

— Ми-и-илая, ну прости! Мы перепутали а-а-адрес… — проныл в ответ в стельку пьяный голос подруги, заглушаемый грохотом музыки. Ехать не имело смысла — пока она со своим провожатым доберётся до того клуба, обе подруги уже будут настолько хорошими, что хорошей придётся стать уже самой Эовин, и вместо весёлой гулянки она будет развозить их по домам, хотя и сами бы выбрались, не маленькие и последние несколько лет как-то справлялись без неё.

— Ладно, созвонимся завтра, в смысле сегодня попозже. Пока, — тут же сбросив вызов, Эовин со стоном опустила голову на раскрытую ладонь и забормотала: — Я хочу виски, возьми мне виски.

— А что подруги? Потерялись? — как бы между прочим спросил Грима, и Эовин едва хватило душевных сил и терпения, чтобы не придушить его. Под дурачка косит, козлина.

— Какой ты догадливый, — пробубнила она. — Одна рюмка — и поедем домой.

— Может, оно и к лучшему? — разухмылялся Грима и откинулся на спинку стула, скрещивая руки перед собой. — Посидим немного вдвоём, поболтаем.

— Если мы посидим немного вдвоём, ты сочтёшь это за свидание, а у меня нет на это никаких сил, — усталым голосом пробормотала Эовин, потирая переносицу и обдумывая пути к отступлению. Не то чтобы она переживала, будто он не даст ей уйти, но вот уломать её вернуться на его же машине и слегка облапать по дороге домой Грима мог. Собственно, на пути сюда он именно этим и занимался, поэтому доверия ему никакого не было.

— А почему бы и нет? — не унимался он. — Скажем, я куплю тебе пять рюмок виски, и как только ты выпьешь последнюю, ты свободна. Захочешь — поедешь домой, захочешь — останешься. Но я обещаю, что больше никогда не буду к тебе приставать.

Довольный собственной задумкой, Грима внимательно смотрел на Эовин, явно ища хоть какую-то тень заинтересованности на её лице, но вместо этого увидел лишь немой, но понятный и без слов вопрос «Думаешь, я настолько наивна, чтобы поверить в эту чушь?» И всё же, немного поразмышляв над его предложением, Эовин слегка улыбнулась, почти так же гадко, как он сам. Внезапно в ней проснулась кровь Рохановых, вернее, передававшиеся из поколения в поколение любовь и, главное, умение спаивать людей вокруг себя. Правда, и над самими Рохановыми алкоголизм висел дамокловым мечом, но в этот момент Эовин это не слишком волновало. На дворе была ночь, и не простая, а новогодняя, сама она оказалась на отшибе с не самым приятным человеком, а возвращаться домой, когда добрая половина гостей ещё не свалилась лицами в салаты, не очень-то и хотелось. Потому ей оставалось веселиться лишь здесь и сейчас.

— Предположим, при выполнении некоторых условий я готова согласиться. Я даже готова растянуть твоё удовольствие, но лишь в том случае, если ты купишь целую бутылку и распивать её мы будем вместе, — подытожила Эовин, с вызовом глядя на него.

— Я не пью, — тут же помотал головой Грима, и ухмылка мгновенно улетучилась с его лица. Такая реакция позабавила Эовин, но что самое главное — пробудила в ней ещё больший азарт.

— Запьёшь, — голосом, не терпящим протеста, возразила она.

— Я за рулём.

— Оставишь машину на стоянке.

— Я запойный.

— А впереди целых десять выходных дней, успеешь вусмерть напиться, — заметив, что Грима начал потихоньку сдаваться, Эовин решила сразу сделать контрольный выстрел. Чтобы не мучился. — А хочешь, я выпью первой из твоей рюмки? Будет почти поцелуй.

Это сработало: Грима тут же согласился на всё и сразу, что, по мнению Эовин, означало подписанный смертный приговор, ибо Рохановых так просто не перепить.

Но и этому плану не суждено было сбыться. По представлениям Эовин непьющего человека, долго находившегося в завязке, должно было знатно приложить уже на третьей-четвёртой рюмке. Но к третьей-четвёртой рюмке они оба были в одинаковом состоянии лёгкого веселья, не более.

К этому же моменту Грима перестал казаться таким уж мерзким и противным. Наоборот, общительный, весёлый человек, а то, что приставал к ней — да и чёрт с ним. По сравнению с некоторыми он даже руки распускал в рамках приличий. Ну, погладил по волосам, ну, обнял на корпоративе — будь он в её вкусе, ей бы, что уж греха таить, даже понравилось.

Мысли Эовин уходили не в ту сторону, но что самое страшное, обстановка вне дома расхолодила её, и язык распустился в ту же сторону, что и мысли. Пятые по счёту рюмки, как девчонки, стояли в сторонке и не мешали, а Эовин тем временем зачитывала Гриме его перлы.

— О, дикпик цитатой, мой любимый!

— А я и такое посылал, да? — от смеси стыда и веселья Грима отвернулся и принялся виновато мять кусок хлебушка. Правда, Эовин казалось, что он просто паясничает.

— Ага. «А в попугаях я гораздо длиннее!» — копируя голос Удава из мультфильма, Эовин зачитала его сообщение полугодовалой давности, и они почти одновременно прыснули от смеха.

— Без фотографий, надеюсь?

— Нет, ты ограничился одними намёками. Корпоратив, день рождения дяди… О, вот ещё один: «Любимая, я тебя поведу к самому краю Вселенной, я подарю тебе эту звезду! Светом нетленным будет она озарять нам путь в бесконечность!»

— А ты что?

Эовин молча развернула в его сторону экран телефона. Следом за его сообщением шло её — фотография вигвама и подпись «Это индейская национальная народная изба — название знаешь сам».

Грима спрятал лицо в ладони и застонал, а Эовин с гордым видом подняла рюмку.

— Так выпьем же за «Союзмультфильм»!

К десятой рюмке разговор снова скатился до обсуждения бизнеса, но теперь, в отличие от посиделок дома, обсуждалась самая страшная и запретная тема, о которой даже думать не хотелось лишний раз, а именно налоговая инспекция.

— Да быть того не может, что дело лишь в коньяке! Он же непрошибаемый, как… — Эовин пыталась выбрать наиболее точное сравнение, подходящее Сарумяну, разрываясь между немецкой пантерой и боевым слоном, но от бессилия лишь напряжённо сжимала и разжимала ладони и корчила недовольные рожи.

— Только настоящий армянин поймёт, какой коньяк хороший, а какой — нет. Хороший коньяк найти труднее, чем вашего зайца в утке, — с фальшивым акцентом возразил Грима, выставив вперёд указательный палец и покачав им прямо перед её носом.

— Но ты-то не армянин, — усмехнулась она, одновременно подавляя в себе желание сломать или откусить ему этот самый палец. Хоть между ними и образовалась почти дружеская беседа, подобные снисходительно-назидательные жесты очень раздражали Эовин, а от Гримы они и вовсе воспринимались как-то чересчур бесцеремонно и нахально.

— Вообще-то, на треть. Для Сарумяна. А для твоего дяди я на треть казак. Но на самом деле я Ужиков, — с дурацкой улыбкой произнёс он и протянул ей руку, будто они только что познакомились.

Брови Эовин поползли на лоб от такого наглого заявления, но руку она всё же пожала.

— На треть русский или на треть уж изворотливый?

— А это уже тебе решать.

Эовин кивнула своим мыслям, сжала заботливо наполненную Гримой рюмку и произнесла десятый по счёту тост:

— За ужей, и чтобы из всех змей только они и переползали нам дорогу.

— Бутылку мы распили… — отметил Грима, поставив опустевшую рюмку на стол и настороженно взглянув на Эовин. И впрямь, виски закончился, и теперь она была свободна, но, вот досада, ей уже и не хотелось уходить. На улице было темно и холодно, а тут — тепло и уютно, а ещё песни пели и горячительные напитки наливали. Замечательно ведь. Ей и впрямь хотелось остаться, но как-нибудь так, чтобы Грима не понял, что его общество ей уже вполне приятно.

— Тогда закажи вторую, в чём проблема? — с самым невинным видом пробормотала она, делая вид, будто совсем забыла об их уговоре и пьянствует просто потому, что сама хочет пьянствовать. Но, увы, это не сработало. Грима тут же широко разухмылялся, но всё же оказался менее скрытен в своих эмоциях: каким бы самодовольным и мерзким сейчас ни казалось его лицо, в его глазах так и застыл щенячий восторг.

И так они приступили ко второй бутылке, правда, отпить из неё успели разве что по глоточку — женщина, битый час вывшая на сцене «Зурбаган», наконец, угомонилась, и ей на смену пришёл дородный дядька, который явно приходился каким-то дальним родственником Эовин. Ведь иначе объяснить, почему в новогоднюю ночь этот человек решил спеть именно «Любо, братцы, любо», было почти невозможно.

— Только не это, — захныкала Эовин, услышав первые ноты до боли знакомой мелодии.

— Почему ты так не любишь эту песню? — спросил Грима, сосредоточенно разливая по рюмкам виски. — Она, конечно, не слишком весёлая, но всё же…

— Потому что мама её любила. Не знаю, как Эомер спокойно её поёт, но я не могу, — Эовин вырвала свою рюмку из руки Гримы и залпом осушила её содержимое, не дожидаясь своего собутыльника. Над столом повисло скорбное молчание, нарушаемое ещё более скорбным пением со сцены: «Им досталась воля да казачья доля, мне досталась пыльная горючая земля». Довершало всё то, что мужчина на сцене пел не намного лучше Теодреда.

— Наш столик следующий в очереди, пойдём? Выберем что-нибудь повеселее, — Грима попытался приободрить её, но на Эовин это не произвело никакого впечатления. Мысли её были далеки от праздника, и поднять ей настроение, когда она погружалась в воспоминания о родителях, было практически невозможно.

— Нет, я не пойду на сцену.

— Почему? У тебя отличный голос, получше, чем у местной Пресняковой.

Откуда-то сбоку раздался тихое обиженное бурчание той самой женщины. Что именно она произнесла, Эовин не расслышала, но была уверена, что нечто бранное. Уголок её губ слегка приподнялся, но тут же угрюмое выражение вернулось на её лицо, стоило одной мысли закрасться в голову.

— А откуда ты знаешь, как я пою? В последний раз на людях я пела на похоронах родителей, вы с дядей тогда ещё не были знакомы. Ты что, подслушивал под моей дверью? — злость вытеснила все прежние эмоции. Не моргая, Эовин смотрела на Гриму и, не находя опровержения своим словам на его физиономии, в красках представляла, что бы она с ним сейчас сделала, с каким бы превеликим удовольствием она бы сейчас задушила эту поганую змеюку, которую дядя пригрел на своей груди.

— Просто мимо проходил, ты очень громко поёшь, — кротко попытался оправдаться он.

Всё ещё глядя на него, Эовин положила ладонь ему на плечо и с силой впилась длинными ногтями в кожу. Грима зашипел от боли, а она сквозь зубы прорычала:

— Чтобы больше не проходил там, где не надо.

Песня подходила к концу, и Эовин быстро начала писать свой заказ на бумажке, чтобы скрыться от Гримы хоть на пять минут. Наконец, мужчина из-за соседнего столика вернулся на своё место, и Эовин, всё же успев передать заказ через официанта, направилась к сцене. Несмотря на выпитые пол-литра виски, походка её всё ещё была вполне обычной, а язык даже и не думал заплетаться. И всё же, чтобы лишний раз не травмировать публику, она выбрала песню, которую могла спеть в любом состоянии. Дядя бы ею гордился: быть может, это и не «Любо, братцы, любо», но казачья тема тоже была раскрыта.

— Над станицею туман, где-то курит атаман, а казак с казачкой хлещут самогон…

Первое смущение к припеву сошло на нет, и второй куплет она уже пела с широкой гордой улыбкой на лице, размахивала руками и едва не разворачивала микрофон в зал, мня из себя звезду местного пошиба. На словах «если вражья орда пожелает вдруг сделать нам подляк» она бросила выразительный взгляд на свой столик и увидела, что Грима снимает её выступление на камеру. Заметив, как она смотрит на него, он поднял большой палец вверх, и в голову Эовин закралось новое подозрение. Грима был тем ещё извращенцем, и поверить в то, что он со стаканом у уха стоял под её дверьми и подслушивал, она могла. Вот только вряд ли бы он совершенно случайно проболтался о таком своём прегрешении, и уж тем более вряд ли он сделал бы это сегодня, когда они даже начали ладить. Он был не пьянее самой Эовин, а она уж точно держала себя в руках. Грима же держал в руках телефон, вернее, в одной руке, и тот вовсе не трясся, как в хватке у неврастеника, а значит, он совершенно точно не был пьян.

Даже если Грима и впрямь подслушивал, рассказал он об этом специально, чтобы ярость и обида перекрыли в ней тяжкую грусть от воспоминаний, и от этого на душе как-то потеплело. Хотя, возможно, виной тому была выпивка.

Мелодия завершилась, Эовин выключила микрофон и манерно поклонилась, а из зала раздался чей-то очень весёлый голос:

— «Частушки» давай!

— Для «Частушек» мне понадобится доброволец, — она кокетливо улыбнулась, снова включив микрофон и обводя взглядом посетителей. — Чьё это было предложение? Выходите, не стесняйтесь.

— Не положено, — встрял звукорежиссёр. — Посетители выступают по очереди.

— Следующая очередь моя, и я не против, — прокричал тот самый мужчина, захотевший частушек, и Эовин только было открыла рот, чтобы уговорить работника караоке позволить ей остаться, раз такое дело, но не успела и слова сказать, как её схватили под руку и насильно потянули со сцены.

— Ты чего? Весело же было, — надулась она, увидев, что от микрофона её оттаскивал Грима, а не кто-то чужой. Эовин нахмурилась, думая, а когда это Грима успел стать своим, а потом равнодушно пожала плечами.

— Ты тут такой концерт устроила, что все сонные мухи проснулись, — со смесью восхищения и раздражения произнёс он, усевшись за столик. — Если бы твой дядя только узнал…

— Что, рот бы мне с мылом вымыл за «ёблю» и «хуи»?

— «Ёблю» и «хуи» дядя бы тебя простил, а вот за попа он бы тебя вы… вы… — запнулся Грима, явно забыв слово и пытаясь его вспомнить. Вот она, первая стадия алкогольного опьянения, всего-то тринадцать рюмок виски спустя.

— Выгнал? — подсказала она ему слово, казавшееся наиболее безобидным из всех, что приходили ей на ум.

— Выпорол, — поправил её Грима, наконец вспомнив, что именно хотел сказать. — Длинными такими берёзовыми прутьями, вот такими!

Засмотревшись на его жестикуляции и представив, как дядя размахивает «вот такими» берёзовыми прутьями, Эовин скривилась.

— Ты понимаешь, что несёшь?

— Эх, невинное дитя города, не знавшее ничего, кроме ремня, — Грима покачал головой, печально улыбаясь, и Эовин поёжилась ещё сильнее. Теперь ей уже казалось, что он всё же перебрал с алкоголем.

— Меня и ремнём не били, — осторожно уточнила она, и тут же оказалась в его объятиях.

— Ты ж моя девочка… — пробормотал он, уложив подбородок ей на макушку и гладя её по волосам. Эовин, быть может, и возмутилась бы, но в ней тоже было много алкоголя. К тому же, на этот раз Грима трогал её не как женщину, а, скорее, как любимого кота — с безграничной теплотой и абсолютно платонической любовью.

— Давай такси закажем и поедем, — предложила она, действительно испугавшись, как бы его не развезло окончательно. Эовин не хотела этого признавать, но такой Грима её пугал. Извращенец нравился ей гораздо меньше, но он был попривычнее. А вот этот любитель объятий казался слишком странным.

— Давай. Только сначала покурим, — Грима наконец отпустил её, а Эовин очень удивилась. Когда это она пропустила новость, что Грима Галмодович курит? Дяде бы это точно не понравилось.

Она вызвала такси, он оплатил заказ. Официант предупредил их, что забрать недопитую бутылку они не смогут, и Эовин проводила уносимое на подносе виски тоскливым взглядом, но тут же решила, что раз платит не она, то и горевать нечего. В конце концов, она же не алкоголик, чтобы расстраиваться из-за спиртного. И всё же в глубине души ей было жалко, что те оставшиеся две трети они так и не выпили.

На улице было холодно, ужасно холодно. Казалось, ещё немного, и она отморозит себе нос. Грима закуривал уже в третий раз, как будто пытался нагнать то, что пропустил за весь день воздержания. Руки у него были почти белыми, но он упорно держал сигарету. Возможно, потому и держал, что пальцы уже замёрзли в этой хватке. Он глядел на небо каким-то слишком умудрённым взглядом, а она исподтишка глядела на него, пытаясь понять, о чём можно думать, просто смотря вверх. Ответ не заставил себя долго ждать.

— Снизу звёздочки кажутся маленькими-маленькими. Но стоит только взять телескоп и посмотреть вооружённым глазом, то мы уже видим две звёздочки, три звёздочки, четыре звёздочки…

— Но лучше, конечно, пять звёздочек, — закончила она за него на автомате. Мысли о недопитом виски вернулись. Пора завязывать с выпивкой, подумала Эовин, вот сразу после Рождества и завяжу, возьму и завяжу.

Такси подъехало только через десять минут после глубокомысленного разговора о звёздочках. К этому моменту Эовин, уверенная, что едет в клуб, а не в караоке-бар на окраине города и потому надевшая платье и колготки, почти смирилась с тем, что в скором времени её ожидает цистит. Вернее, это она может ожидать его. Грима же с таким количеством выкуренных сигарет мог ожидать рак лёгких и всю ту остальную жуть, которую печатают на пачках. Он остановился на четвёртой и после стал по привычке закидываться тик-таком, пытаясь отбить запах, чтобы никто не догадался о его вредных пристрастиях.

— С Новым годом! Куда едем? — задорно спросил водитель, будто нисколечко не был расстроен тем, что его смена пришлась на новогоднюю ночь.

— Домой, — отрешённо пробормотал Грима.

— И вас с наступившим Новым годом! — счастливо улыбнулась Эовин и откинулась на спинку сиденья.

Ехали, как ни странно, молча. Водитель, производивший впечатление человека, любившего поболтать, был тих и не мешал раскинувшемуся на заднем сиденье лежбищу тюленей. Разморенный теплом машины, Грима прижался лбом к окну и в толстой куртке был похож как раз на вот такое ленивое и сонное создание. На счёт себя Эовин иллюзий тоже не питала. Постепенно её и вовсе начало клонить в дрёму, и, возможно, она бы так и заснула, если бы Грима внезапно не начал напевать себе под нос.

— Такси, такси, вези, вези, вдоль ночных домов, мимо чьих-то снов. Такси, такси, хочу в такси я тебя обнять и поцеловать.

И в этот самый момент Эовин поняла, что всё её самообладание, все её отрицательные эмоции по отношению к этому человеку рушатся с неумолимой силой. После пары выпитых рюмок он перестал казаться противным, как прежде, а теперь, когда она увидела, с какой нежностью он может на неё смотреть, побывала на месте кота в его объятиях, услышала неподдельную печаль в его голосе, что-то в ней надломилось.

— Ой, да пошло оно всё лесом…

С этими словами Эовин оседлала колени Гримы и поцеловала его в губы. В конце концов, новогодняя ночь — время исполнения желаний, так почему бы ей не исполнить его, раз уж теперь эта мысль не кажется ей неприятной, а совсем наоборот?

У него были желтоватые зубы, испорченные сигаретами, и она была единственным человеком, кто знал об этом. Его дыхание пахло табаком, алкоголем и мятой. Губы были тонкими, шершавыми, но мягкими и податливыми, а мужские ладони сквозь толстый слой пуховика едва ощутимо прикасались к её ягодицам, поддерживая. Это не любовь, думала она, невозможно полюбить человека за пару часов беседы, да ещё и в подпитии. Но ей было очень хорошо, и ничто, ничто не могло нарушить её покой в этот момент.

— Э-э-э, Николаев и Королёва, а ну, отлипли друг от друга!

Или всё же могло. Эовин прервала поцелуй и сокрушённо уткнулась Гриме в плечо. Он погладил её по голове и нежно поцеловал в висок.

— Слезай, не нервируй водителя, — грустно пробормотал Грима, помогая ей перебраться с его колен на сиденье. Обратный путь был менее привлекательным, а потому и менее прытким, но в итоге, распутав клубок из собственных ног, Эовин села и вновь откинула голову назад, глядя на Гриму с лёгкой, немного пьяной улыбкой. Так же и он смотрел на неё, и от этого взгляда сердце у неё сжалось, и она решила, что ехать домой и заканчивать эту ночь ей ещё рановато.

— А мы можем поменять маршрут? — громко спросила она водителя. Тот лишь усмехнулся.

— Любой каприз за ваши деньги.

========== Часть 3. Шампанское вместо обезболивающего ==========

Часы в больнице почему-то не тикали. Время словно застыло. Казалось, должен был пройти как минимум час, а на деле пятнадцать минут — и только. Врач уверял, что таких экстремалов, как они, в новогоднюю ночь пруд пруди, и одного такого же, как и её спутник, уже доставили, так что им вдвоём в палате будет о чём поговорить. Может быть, оно и так, и для Гримы компания нашлась, но Эовин была совершенно одна, разве что бедняжка медсестра в регистратуре слонялась в поле зрения, зевая и заваривая уже третью чашку кофе.

Голова начинала ныть, и боль грозила разрастись до стадии «морфия мне, морфия». Пить надо меньше, надо меньше пить. Возможно, она бы смогла немного подремать — жёсткие сиденья металлических скамеек после двадцати четырёх часов на ногах и всего спиртного казались вполне удобными. А вот зато Гриму, из-за прихоти которого она вскочила ни свет ни заря, потому что, видите ли, у него подведение итогов года и презентация в семьдесят три слайда с анимацией, сейчас точно ничего не волновало: спал себе под наркозом, пока другие колдовали, и ни о чём не думал.

Эовин же заснуть никак не могла. Во-первых, хоть и прошло всего ничего, она прислушивалась к стуку дверей и ждала хирурга с новостями. Во-вторых, спать при сонной медсестре казалось очень некрасивым. И, наконец, в-третьих, нужно было придумать легенду для дяди и, что самое главное, для Эомера с Теодредом. Теоден при должном упорстве поверил бы и в «поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся, бинты». Вернее, у него просто хватило бы ума не задавать вопросов, на которые он не хочет получить ответ. Но вот братья… Правду не скажешь, но и ложь не придумывалась ни в какую. Сказать, что поднял тяжесть и грыжу заработал? Убедительно, но она тогда почему здесь? Не смертельно же, проводила и ладно, зачем сидеть и ждать новостей доктора, будто Грима ей чуть ли не родной?

Хороший вопрос. Такой же хороший, как и зачем ей сидеть сейчас. Ведь сейчас тоже ничего смертельного не произошло. По заверениям врача месяц отлежится — и будет как новенький. Да и в палату её сейчас не пустят.

Что сказать дяде? Сколько бы она ни думала, решение всё никак не приходило. Всё, что оставалось, — так это смириться с тем прискорбным фактом, что одна едва протрезвевшая голова вряд ли что-то придумает. Правда, и на вторую, пребывающая в объятиях наркоза, тоже полагаться не стоило. Времени у них было где-то до полудня, пока семья не проснётся и не хватится её. Эовин откинулась на спинку скамьи, прикрыла глаза и стала ждать врача, надеясь, что за это время светлая мысль придёт ей в голову, и позднее ей не придётся никому объяснять, как так вышло, что Грима заработал перелом члена, а она совершенно случайно оказалась рядом.

*

Конечно, она оказалась рядом в этот злосчастный момент совершенно не случайно. Собственно, и произошло всё по её вине. Почти. Они приехали к нему домой, выпили по бокальчику шампанского — и допили всю бутылку, чтоб не выдохлась. Немного поболтали, включили музыку, потанцевали чуток, настроение, которое было в такси, вернулось. А потом она зацепилась пальцами ног за ковёр, упала и сильно приложилась ладонью об пол. На этом моменте и нужно было сворачиваться клубочком на диванчике и заваливаться спать, но нет. Грима решил поработать медбратом: обработал ссадину, лёд приложил — и всё это безо всяких там заигрываний. Никаких поцелуев, чтобы боль быстрее прошла, никаких «до свадьбы заживёт» и подмигиваний. На испарявшееся действие виски наложилась новая доза алкоголя, настроение у Эовин от этой заботы поползло вверх и приняло ярко выраженный романтический оттенок. «И нет в нём ничего такого, — думала она. — Ну, зубы жёлтые, так от сигарет же. Кожа нездорового цвета? Столько, сколько он, с бумажками возиться — и не таким бледным станешь. Брови?»

— А почему у тебя нет бровей? — внезапно спросила Эовин слегка заплетающимся языком и стала вглядываться в его лицо так, словно никогда прежде не видела.

Грима нахмурился, но, видимо, у неё была до того невинная и беззлобная мордашка, что он тут же расслабился и расплылся в неловкой улыбке.

— Ты хочешь узнать об этом прямо сейчас?

Эовин кивнула, как качающий головой зайчик на бардачке машины.

— Ладно. Дело было в классе восьмом. Нравилась мне тогда одна девчонка, а за ней всё один парнишка увивался, спортсмен, на твоего брата похож. Она его отваживала, но только для виду. А я в те времена был глупый и думал, что он ей и впрямь не нравится. И вот в сельском клубе решили устроить дискотеку. Естественно, все туда рванули. И я решил отважиться и подойти к ней, предложить сходить вместе. Я уже говорил, что был глупым? Так вот, я был очень глупым. Я хотел подойти к той девчонке при всём параде, но мне казалось, что у меня какие-то не такие брови — слишком светлые. Что было дальше, думаю, ты уже понимаешь?

Будь Эовин трезвой, она бы точно не удержалась и начала смеяться — не над ним, но над глупостью произошедшего. Но алкогольные пары правили бал в её организме, а потому слёзы выступили на её глазах так же, как и у её брата всякий раз, когда его запасы протеиновых батончиков на месяц заканчивались уже через пять дней.

— Ты покрасил брови, получил ожог, волосы выпали и на дискотеку ты не пошёл?

— Почему, пошёл. Мама нарисовала мне замечательные брови своим карандашом для глаз, прямо на пластырях, — он цыкнул и приложил пальцы ко лбу, изображая те самые пластыри. — И простоял я с ними у стенки до самого конца вечера. А девчонка та пришла со спортсменом и танцевала только с ним.

Воспоминания о прошлом явно не давались Гриме легко. Он был злопамятен, это знали все, потому и старались молчать в тряпочку, если что-то их не устраивало. Эовин могла дать руку на отсечение, что пареньку тому он отомстил при первой же возможности. Но сейчас ей было плевать: рядом с ней находился не кошмар офисных работников и школьников с вечеринок, а человек, который смотрел на неё настолько грустным взглядом, что Хатико бы позавидовал.

— А хочешь, я подарю тебе другие брови? — не выдержала Эовин. Она обхватила его лицо ладонями, подушечками пальцев погладила по щекам и оставила над каждым веком по несколько нежных поцелуев, выстраивающихся в линии бровей.

Никогда в своей жизни она не видела его настолько довольным. Казалось, ещё немного, и он просто разрыдается от того, что ему слишком хорошо и всё происходящее и впрямь реальность, а не какой-то сон.

— Ради бровей из твоих поцелуев стоило сжечь прежние.

Поцелуй за поцелуем, шаг за шагом, слово за слово — и вот они уже находились в спальне, а Грима оказался у её ног, причём совершенно буквально, и клялся выполнить любое её желание: достать звезду с неба, принести Аленький цветочек и даже отсортировать всю документацию её отдела.

— Лучше покажи мне стриптиз под «Выпьем за любовь», — прошептала она ему на ухо, и то ли просьба о стриптизе так сработала, то ли выбор песни попал точно в яблочко, то ли он обрадовался, что сортировка ему всё же не грозит, но дыхание Гримы аж перехватило, а его глаза прямо засияли от энтузиазма.

— Я бы овладел тобой прямо здесь и сейчас, я бы покрыл поцелуями каждый миллиметр твоей кожи, но если ты так просишь, я станцую.

Поднявшись с колен, он попытался в последний раз поцеловать её, но Эовин вовремя увернулась и отошла в сторону, а затем плюхнулась на кровать, закинув ногу на ногу и воображая себя Шэрон Стоун.

Грима улыбнулся, в последний раз окинув её взглядом, полным желания, и вышел из комнаты. Эовин застыла в предвкушении шоу. С минуту ничего не происходило. Затем дверь резко распахнулась, громко ударилась о стену, и Грима в носках попытался проскользнуть по линолеуму в комнату, но во время своего эффектного появления едва не навернулся. В руках он крепко сжимал свой телефон, из которого доносилась довольно тихая, но вполне узнаваемая мелодия. Грима быстро бросил его Эовин и начал представление.

Его танец был нелепым, неловким, но отчего-то он заводил Эовин гораздо больше, чем танцы накачанных стриптизёров в ночном клубе. Попытавшись эффектно скинуть пиджак на словах «и за любовь последнюю я поднимаю тост», явно для того, чтобы на припеве начать расстёгивать рубашку, он запутался в рукавах и снял его только на словах «как блестят сейчас твои глаза». Из-за выпитого алкоголя пальцы у Гримы дрожали, постоянно соскальзывали с маленьких пуговок, и рубашку он расстёгивал до следующего припева, но при этом каждое его движение сопровождалось якобы сексуальными покачиваниями бёдрами, воздушными поцелуями и игривыми подмигиваниями. Да, происходящее определённо нравилось ей больше, чем профессиональный стриптиз. Выглядело это ужасно, но было во всём происходящем и что-то глубоко личное, что-то, предназначенное лишь для неё одной. В конце концов, насколько сильно нужно любить человека, желать его, чтобы без стыда и стеснения согласиться на подобную ерунду?

У Эовин встал ком в горле. Она выключила музыку, медленно встала и подошла к нему. Глядя прямо ему глаза, она стянула с его плеч злосчастный кусок ткани и отбросила к двери. Конечно, на ручку рубашка сама собой не повесилась, но, по мнению Эовин, и так вышло хорошо. Она прикоснулась подушечками пальцев к его подбородку и стала опускать руку ниже, мягко проводя ею по шее, ключицам, груди и животу, покрытым волосами, лаская кожу вокруг пупка и над поясом брюк и возвращаясь выше, к груди, соскам, подбородку и щекам.

— Ты что-то говорил о том, что овладел бы мной прямо здесь и сейчас? Боюсь, у меня другие планы, — Эовин пыталась говорить голосом, который в эротических романах называют гортанным и низким от возбуждения, но на деле он напоминал голос жутко переигрывающей злодейки из паршивого фильма. Однако Гриме, который сразу после её непродолжительного монолога потянулся к её губам, видимо, всё нравилось. Его пальцы сразу обрели манёвренность, о которой подзабыли во время стриптиза. Он очень быстро нашарил ими молнию её платья, расстегнул его, а затем ещё быстрее расстегнул бюстгальтер, но узкий лиф продолжал держаться на бретелях. Грима потянулся было к ним, но Эовин перехватила его руки и развела их в разные стороны.

— Но-но-но, попридержи коней.

— Как прикажете, атаманша.

Эовин довольно улыбнулась, слегка царапнула его по щеке и повела ногтём вниз, слишком уж стремительно приближаясь к ремню. Нащупав пряжку, она медленно присела на колени, продолжая загадочно улыбаться, но в её душу закрались первые сомнения. Не сомнения в том, стоит ли проводить ночь с Гримой, а в том, сможет ли она вообще до этого момента добраться. Провозившись с пряжкой минуты две и ненароком потрогав и прощупав всё, что трогать и щупать было всё же рановато, сгорая от стыда, Эовин признала полное поражение в борьбе с каким-то дурацким ремнём, прижалась лбом к ноге Гримы и удручённо прикрыла глаза.

— Я не умею расстёгивать автоматические пряжки, — пробубнила она себе под нос, всё ещё держась за пояс брюк как за спасательный круг.

Грима прыснул от смеха, но ничего не ответил, лишь отцепил её руки и расстегнул ремень самостоятельно.

— Враг повержен.

Эовин, хоть и расстроенная неудачей,вновь расплылась в прежней улыбке и продолжила начатое, нарочито медленно вытащив ремень и откинув его к рубашке, что было не лучшим решением. Пряжка громко ударилась о стену, и за этим ударом спустя пару секунд последовал стук, происхождение которого казалось загадкой, ведь ничего не падало и уж точно никто не мог стучать.

— Что это было? — недоумённо спросила Эовин, надеясь, что это не белая горячка приветственно бьёт ей в голову.

— Соседи. Стены очень тонкие, порой, чихнёшь — и из-за стенки «будьте здоровы» слышишь, — проворчал Грима, внимательно глядя на стену, будто ожидая, ответят ему на этот раз или нет.

— Наверное, нам тогда следует быть потише?

— Ещё чего! — Грима тут же повернулся обратно к ней. — Я уже столько лет слушаю, как за стенами собака лает, дети орут, а их родители ещё новых пытаются заделать! От одной ночи с берушами в ушах с них не убудет.

Эовин лишь качнула головой, подумала про себя, что не ей здесь потом жить, а затем вернулась к своему прежнему занятию и принялась расстёгивать и снимать его брюки. История про тонкие стены слегка отвлекла её, и к тому, что скрывалось под одеждой, она оказалась уже не совсем готова.

— Н-да… — вот и всё, что вырвалось у Эовин при виде скрывавшегося под приличными и недешёвыми брюками нижнего белья. Прямо перед её носом располагались чёрные кружевные трусы с вышитыми на полупрозрачной ткани алыми уродскими розочками, однако они были определённо мужского кроя, что в этой ситуации не могло не радовать.

— Я сильно напугаю тебя, если скажу, что надеялся на подобный исход каждый раз, когда мы оказывались в одной компании и ты выпивала? — осторожно спросил Грима, видя её замешательство.

— То есть ты эту красоту не каждый день надеваешь, а специально для меня? — уточнила Эовин, не зная наверняка, удовлетворит её такой ответ или всё же напугает.

— Да, — коротко ответил Грима, и оказалось, что этот ответ скорее удовлетворяет её. Затем Эовин ещё раз взглянула на его бёдра, облачённые в кружевные трусы, и окончательно поняла и приняла, что её такой ответ очень даже удовлетворяет. В кои-то веки кто-то готовился к возможному сексу тщательнее её, даже самое красивое белье достал. Где-то на краю её сознания, однако, промелькнула мысль, что не будь она такой пьяной, кружевное бельё на мужчине её бы точно напугало.

Аккуратно ухватившись за края трусов, она потянула ткань вниз, обнажая набухший член, но стараясь не слишком задерживаться на нём взглядом — лишь прикинула размеры и успокоила свою душу тем, что они средненькие, но вполне сгодятся. Опустив бельё до уровня колен, Эовин разжала пальцы и поднялась, тут же припадая к губам Гримы в пылком поцелуе.

— Вот теперь можешь трогать, — прошептала она едва слышно, и он не заставил себя долго ждать.

Первым же делом Грима стянул бретельки платья с плеч и аккуратно стал задирать само платье вверх, пытаясь его снять. Как назло, платье было очень плотным и облегающим и так просто задираться и уж тем более сниматься оно не хотело. Решив отплатить ему за помощь с ремнём, Эовин принялась помогать, и в четыре руки они всё-таки сняли пресловутый элемент гардероба, а вместе с ним ещё и зацепившийся лифчик.

— Как ты вообще его надела? — спросил Грима, явно разрывавшийся между желанием задать этот вопрос и желанием прикоснуться к её телу и потому совместивший приятное с полезным — ожидая её ответа, он смотрел прямо ей в глаза, но попутно оглаживал и как будто взвешивал её грудь.

— Так я голодная была, — коротко ответила она, приникая к его губам, пока он гладил её живот, вернее, ту его часть, которая не была скрыта под тканью колготок. Вскоре уже Грима опустился на колени перед Эовин, чтобы снять их с неё.

— А это-то вы как надеваете? — продолжал он задавать глупые вопросы, и Эовин не выдержала.

— Будешь много вопросов задавать, я заставлю тебя их надеть.

— Всё, что пожелает моя атаманша, — улыбнулся он. К этому моменту он уже стянул колготки до икр, довольно быстро снял их, а затем вернулся к её трусикам, тоже кружевным, но гораздо более сдержанным в дизайне, нежели у него. Грима попытался стянуть их зубами, но Эовин, ухватившись за его длинные волосы, так удачно собранные в дурацкий хвост, успела с силой оттянуть его голову назад.

— Ты чего? — прошипел он, удивлённый такой реакцией.

— Только попробуй их обслюнявить или как-то испортить, и тебе не поздоровится. Они стоят столько, что мне говорить страшно. Только посмей, — напоследок зло прищурив глаза, Эовин отпустила Гриму и добавила: — Пальчиками, всё пальчиками.

Он подчинился и снял с неё последний клочок одежды самым аккуратным способом, а затем принялся целовать её, причём так, что обещание покрыть поцелуями каждый миллиметр её кожи уже не казалось романтичным преувеличением. Но у Эовин зрели совсем другие планы, и ходить вокруг да около до самого рассвета в них не входило. Несколько раз она видела в интернете одну штуку, которую очень хотела попробовать, и теперь ей казалось, что тот самый момент настал: рядом с ней находился мужчина, готовый ради неё на любые извращения, и они оба выпили, а потому в случае чего была надежда, что они отделаются лишь лёгким испугом.

— У тебя ноги гибкие? — томно спросила она, пока его лицо находилось где-то в районе её левых рёбер.

— Ноги как ноги, — ответил Грима, выпрямившись и взглянув, на всякий случай, вниз, будто по одному виду своих ног смог бы сказать, действительно ли они гибкие или же нет. — А что?

— Я хочу кое-что попробовать, — с этими словами она забралась на кровать и, призывно улыбаясь, пальцем поманила его к себе. Долго ждать Гриму не пришлось: в мгновение ока он оказался на кровати и вновь попытался начать ласкать её, но она пресекла все эти порывы, одним рывком опрокинув его на спину и положив руки ему на голени.

— Я хочу попробовать позу амазонки. Ты же не против? — с самым невинным видом спросила Эовин.

Грима помотал головой, уверенный в том, что любая поза ему понравится, если в ней будет участвовать Эовин. Но из каждого правила бывают исключения.

Уже на моменте, когда она согнула его ноги, что-то пошло не так. Они явно оказались недостаточно гибкими, хотя нехитрое вроде дело — согнуть в колене и держать. Но это ещё оказалось не самым трудным — самым трудным стал момент проникновения. Эовин корячилась и изворачивалась как могла, но каждый раз явно делала что-то не так: то член то и дело выскальзывал, то она теряла равновесие, то Грима издавал какие-то непонятные звуки, правда, каждый раз убеждал её, что всё нормально. В конце концов, она всё же смогла найти оптимальное положение, и дискомфорта стало гораздо меньше — однако и удовольствие как-то не появлялось.

— Почему, когда смотришь порно, кажется, что это легко? — пробубнила себе под нос Эовин, медленно покачиваясь и стараясь держать равновесие.

— Потому что там работают профессионалы, — сморщив лицо, проворчал Грима, и она тут же остановилась.

— С тобой всё в порядке? Я же вроде старалась аккуратно, как на форумах советовали.

— Ногу свело, — он поморщился ещё раз, сильнее, чем в первый, но поспешил её успокоить. — Ничего страшного, надо лечь поудобнее, вот и всё.

Когда он дал ноге и своей амазонке заодно немного отдохнуть и устроился так, как ему было комфортнее, Эовин продолжила двигаться. Выходило всё ещё не очень впечатляюще, но постепенно она всё больше входила во вкус, да и Грима вроде бы перестал выглядеть таким же несчастным, как в самом начале. Чуть осмелев, Эовин немного ускорила темп, и это стало ошибкой. В какой-то момент вестибулярный аппарат, находившийся под неумолимым ударом спиртного последние семь часов, дал сбой, и она резко и стремительно стала падать на спину. Как бы ни старалась Эовин ухватиться за ноги Гримы, ничего не помогло — она всё же плюхнулась на матрас с громким ойканьем, вырвавшимся из груди от испуга. Мгновение ничего не происходило, и она уж было подумала, что обошлось. А потом по другую сторону кровати раздалось сдавленное, но громкое мычание. Эовин приподнялась на локтях и увидела, что Грима с силой зажимает кулаком рот, тяжело дышит, а его лицо сильно покраснело.

— Кажется, будто ты что-то оторвала. О таком твои форумы что-нибудь говорили? — сквозь зубы прохрипел Грима, самую малость убрав кулак ото рта и тут же вернув его обратно.

— Говорили. При резких и неосторожных движениях могут произойти травмы, такие, как ушиб, вывих и перелом, — выдала чуть ли не заученную фразу Эовин, принимая нормальное положение. Ведь говорили, что нужно быть аккуратной? Говорили. Но нет, горячая казачья кровь — пьяная, а всё лезет куда-то, кататься ей, как на лошадке, вздумалось. Вот, докаталась.

— Это многое объясняет, — Грима убрал чуть подрагивающую руку ото рта и опустил на кровать, пальцами сжимая простынь.

Из-за стены снова раздался стук, более громкий и требовательный, чем прежде.

— Себе постучите, — одновременно прокричали они со всем раздражением, что уже успело накопиться в них за такое непродолжительное время.

Эовин присмотрелась к его члену и попыталась хоть как-то оценить масштабы произошедшего, но ничего, кроме лёгкой припухлости, не заметила. Но то была лишь первая-вторая минута, надеяться на заметные следы травмы не приходилось, и потому она, вооружившись знаниями из интернета, стремглав побежала на кухню, бросив своего неудавшегося любовника страдать в одиночестве ради благой цели: льда из морозильника. Положив горстку кубиков в еле найденный пакет, Эовин быстро отнесла получившийся компресс Гриме, а сама схватилась за его телефон.

— Я звоню в скорую, — голосом, не терпящим возражений, пробормотала Эовин.

— А, может, не надо? Мне уже лучше, — с этими словами Грима попытался встать, но тут же с обречённым стоном плюхнулся обратно на кровать, на что она лишь закатила глаза.

— Надо, Федя, надо.

========== Часть 4. Похмельное утро нового года ==========

— Почему он посинел?

Эовин в десятый раз за короткую поездку в машине скорой помощи закатила глаза. Её невероятно утомили повторявшиеся расспросы: всё ли будет в порядке, не останется ли он импотентом, сможет ли он хотя бы в туалет ходить и много чего другого в том же духе. Достать Грима успел и медсестру, которая тоже еле скрывала свои эмоции. Её от ругани удерживала профессиональная этика, а Эовин — пятьсот рублей «на шприцы» и честное пионерское, что, несмотря на алкогольное опьянение, она полностью контролирует свои действия и будет вести себя в машине как любой нормальный человек. Правда, любой нормальный человек уже давно бы не сдержался и как следует отчитал распустившего нюни больного. А то и хорошенько поскандалил с ним.

Думая о том, как несправедлива к ней жизнь, она пропустила мимо ушей ответ медсестры, зато испуганный крик Гримы не услышать было невозможно.

— Какое ещё кровоизлияние? — подскочил он на носилках, но Эовин быстро отреагировала, тут же надавив ему на плечо и заставив лечь обратно.

— Это всего лишь гематома, синяк, — исправилась медсестра, тяжело вздохнув, а Эовин закатила глаза в одиннадцатый раз.

— Его ведь не отрежут? — спросил Грима, обводя несчастным взглядом сидевших рядом с ним женщин. У медсестры уже не хватало слов и она просто мотала головой: то ли в знак отрицания, то ли начиная показывать своё недовольство.

— Да кому он сдался, кроме тебя? Успокойся, — пробормотала Эовин.

Она отвернулась и рассеяно взглянула в покрытое морозными узорами окно. Дороги пустовали. Фонари проносились мимо, сверкая своими огнями, дома стояли тёмными махинами. Небо посветлело. Приближался рассвет, встречали который немногие.

Вернувшись в прежнее положение, она заметила, как Грима окидывает её серьёзным, совершенно спокойным взглядом, от которого по её коже поползли неприятные мурашки. Казалось, будто он изучает её, анализирует, и чувствовать такое внимание на себе было отвратительно.

— Спой мне.

Грима был похож на лиса, которому прищемило капканом хвост. Эовин не любила охоту, во многом из-за жалостливости: она просто не могла смотреть в глаза тому, кто вот-вот умрёт. Но этот лис не умирал. Добрые егеря всего лишь хотели вытащить его хвост из капкана и слегка подлечить. Во взгляде этого лиса был вполне понятный и обоснованный страх, но кроме того ещё и нечто другое. Готовность вцепиться в неё зубами, расцарапать её лицо когтями, если она сделает хоть один неверный шаг. Эовин очень надеялась, что у неё всего лишь разыгралось воображение, и лучшим вариантом, по её мнению, было перевести всё в шутку.

— Полюбила парня я, да оказался без хуя. Да на хуя ж мне без хуя… — завела она «Частушки», но он тут же прервал её, схватив за руку.

— Не смешно, — устало выдохнул он. — Спой «Красиво».

Эовин лишь пожала плечами и начала петь. Поначалу она ничего не замечала, уверенная, что это лишь каприз, прихоть, и не более. Но, приблизившись к припеву, она вновь почувствовала на себе его тяжёлый пристальный взгляд. И внезапно она всё поняла.

— Красиво ты вошла в мою грешную жизнь, красиво ты ушла из неё…

Грима не моргал, и Эовин приложила все усилия, чтобы не сдаться, не проиграть ему в этом маленьком поединке. Как и в такси, он намекал, только теперь не говорил напрямую, сам, а заставлял её озвучивать его собственные подозрения единственно возможным способом и следил за реакцией. Она была слишком холодна с ним сейчас. Алкоголь ослабевал, усталость брала верх, а Грима был просто Гримой — не больше и не меньше. Она позволяла держать себя за руку, но не гладила по голове, не смотрела ласково, не успокаивала так, как успокаивала бы, если бы и впрямь была рядом, если бы и впрямь переживала за него не как за обычного человека, но как за близкого. Она не лицемерила и не скрывала, что не испытывала сейчас к Гриме никакой нежности.

— Но, играя, разбила мне душу, а ведь это совсем не игрушка…

По его щеке скатилась одинокая слеза. Эовин всеми фибрами своей души ненавидела, когда он так делал.

— Это сердце моё.

Он не выглядел подавленным, расстроенным от этих новостей, и даже жалким уже не казался. Полностью сосредоточив на ней своё внимание, он перестал притворяться жертвой и лишь немного показал хищное нутро. Едва не скалясь, Грима следил за ней с жадностью, заставлял обратить на себя внимание, не давал отвернуться. Будто говорил: «Как же так, милая, с первым криком петухов — и на попятную? Думаешь, я забуду? Не надейся, не забуду».

От короткого испуга Эовин вырвала руку из его хватки, и, к удивлению, он не стал её удерживать.

Вырвавшись из плена, она наконец обратила внимание на медсестру. Та тихонько сидела и вяло наблюдала за развернувшейся сценой — первый рассвет нового года оказывал тлетворное влияние не только на весело отпраздновавших, но и на работающих вопреки всему.

Эовин снова выглянула в окно, но пейзаж мало чем отличался от прежнего, хотя казалось, что они ехали целую вечность.

— Вы не подскажете, когда мы уже доедем до больницы?

*

Больница встретила теплом, холодным светом и хирургом Геннадием Адольфовичем, обладавшим широкой улыбкой крокодила Гены и производившим впечатление душегуба. Приметив его, Грима тут же ползком стал пробираться обратно к выходу, уверяя, что в российских больницах все как мухи выздоравливают, и он сам не успел войти в лазарет, как уже оказался здоров, но Эовин быстро развернула его обратно и затолкала в распростёртые объятия слишком бодрого врача, разменявшего как минимум восьмой десяток.

Зачем-то Грима попытался пропихнуть её как невесту, упрашивая взять её с собой хотя бы на УЗИ и всовывая отказывающемуся доктору купюру. Плюсом ко всем своим недостаткам Грима был то ли жмотом, то ли кутилой, спустившим все деньги на неё. Иначе объяснить, почему он упорно впихивал Геннадию Адольфовичу невесть откуда взявшиеся бумажные десять рублей, Эовин не могла.

Геннадий Адольфович, не будь дурак, начал задирать ценник. Но десяточку прикарманил.

— Какая же она вам невеста, сразу видно, что из Красноярска. Вот была бы она из Ярославля или хотя бы из Архангельска, то было бы совсем другое дело. А с невестами из Красноярска не пускаем.

Грима недовольно поджал губы, наблюдая, как старая помятая бумажка скрывается в кармане белого медицинского халата, и умоляюще посмотрел на Эовин. Она лишь пожала плечами.

— У меня осталось только на такси, — это было чистейшей ложью. За всю ночь Эовин не потратила ни рубля, но идти и держать Гриму за ручку на УЗИ, тем более после того, что было в машине скорой, ей совершенно не хотелось. Большой мальчик, справится сам.

Он выглядел так, словно она самым подлейшим образом его предала, но Эовин лишь подмигнула ему, помахала ручкой вслед и осталась в коридоре в томительном, изнуряющем ожидании новостей. Медсестра с регистратуре ходила взад и вперёд, бодрилась кофе и снова ходила взад и вперёд. Она была вместо маятника, вместо секундной стрелки на циферблате часов. Своей точностью и зацикленностью на мелких делах она помогала отслеживать время и одновременно сводила с ума.

Спустя три кружки растворимого кофе и ещё две кружки чая, что равнялось полутора часам, открылись двери и явился он, Геннадий Адольфович, сверкающий тридцатью двумя зубами вставной челюсти. Окинув взором свои владения, он заметил смутно незнакомое лицо и прищурил глаза, будто пытаясь вспомнить, где именно он видел это помятую мордашку и не менее помятое всё остальное.

— Как он? — тут же подскочила с насиженного места Эовин и едва не села обратно от подкатившей к горлу тошноты. То ли приближались последствия бурной ночи, то ли ей всё же было страшно за Гриму. Эовин предпочитала думать о первом.

— Жить будет, — бодро воскликнул доктор, на что Эовин лишь недовольно фыркнула.

— Это я и без вас знаю.

Доктор лишь выставил перед собой руки в успокаивающем жесте.

— Не переживайте. Если никаких осложнений не будет, выпишем через три-четыре дня. А потом посмотрим, но я думаю, что всё обойдётся, — Эовин выдохнула от облегчения, но тут Геннадий Адольфович продолжил. — Сынок у вас — мальчонка крепкий, выкарабкается.

— Какой сынок? — она вытаращила глаза так, словно перед ней в мгновение ока вместо врача появился настоящий крокодил Гена и завёл «Голубой вагон», а медсестра-Чебурашка начала плясать вокруг него с кружкой своего чая наперевес.

— Как какой? Который кнопку канцелярскую давеча проглотил.

— Я с сорокалетним мужиком приехала полтора часа назад. Ужиков, бледный такой, он ещё вам сдуру десять рублей совал, чтобы мне с ним разрешили пойти. Помните? — Эовин не сдержалась и повысила голос. Ночь была бурной, а утро оказалось безрадостным. Похмелье как главное несчастье первого января осталось забытым на фоне остальных приключений.

— Вы ему кто, невеста? — с добродушной улыбкой спросил врач, и Эовин, скрипя зубами, кивнула.

— Эх, вот потому, что вы не жена, надо было тысячу давать, и тогда вы бы знали, а так…

Вспомнив все мыслимые и немыслимые оскорбления, проклятия и прочие выражения разной степени бранности, она вытащила оставленные про запас деньги из кошелька и отдала тысячу.

— На шприцы.

— Вот спасибочки, добрая вы душа! — воскликнул Геннадий Адольфович, засовывая тыщёнку туда же, где уже лежала десятка.

— Что с ним?

— Операция прошла успешно, — тон хирурга внезапно из дедушкиного превратился во вполне бодрый, сам он как будто помолодел лет на десять, а то и на пятнадцать, и вообще стал производить впечатление человека, который всё же знает, что такое скальпель. — Если не будет никаких осложнений, через три дня, как я и говорил, выпишем. Показан полный покой, месяц воздержания. Лекарства я ему при выписке напишу, проследите, чтобы он всё пил. Особенно успокоительные, а то бывают некоторые умники, которые считают, будто у них нервы крепкие и им это не нужно.

— А зачем успокоительные, если нервы крепкие?

— Я же сказал: полный покой и месяц воздержания. Чтобы ничего лишний раз не пыталось шелохнуться не в ту сторону. Что-то ещё, что-то ещё должен был сказать… — он задумался, то ли действительно вспоминая, то ли дожидаясь, когда она поможет ему вспомнить.

У Эовин не осталось никаких сил. Если бы часы в больнице издавали хоть какие-то звуки, скоро пробило бы восемь. Она была на ногах уже двадцать шесть часов, и при всём уважении к медикам, к такому режиму её жизнь никогда не готовила. И потому без лишних слов она просто открыла кошелёк и отдала Геннадию Адольфовичу ещё пятьсот рублей.

— Да не в этом же дело. Но спасибочки, — ещё одна купюра последовала за своими сёстрами, а вместо них из слишком широкого кармана появилась бумажка, которую Геннадий Адольфович протянул ей. — Вот, это адреса ортопедических магазинов. Бельё компрессионное нужно.

— На этом всё?

— Время посещения по праздникам — с одиннадцати до двух и с четырёх до семи. Но вам я бы советовал всё же к четырём прийти — от наркоза все по-разному отходят. Улыбка и хорошее настроение обязательны. Не стоит зазря волновать человека после операции, — дал последние напутствия Геннадий Адольфович и, кивнув на прощание, направился к стойке регистратуры.

Эовин не успела отойти слишком далеко, как услышала радостный визг медсестры:

— Геннадий Адольфович, вы просто чудо! Наконец купим ширму в смотровой!

*

Принять душ, почистить зубы, переодеться, взять деньги, выпить рассольчик. Принять душ, почистить зубы, переодеться, взять деньги, выпить рассольчик.

Эовин повторяла все эти действия про себя, как мантру, стараясь ничего не забыть. Сидя в больнице, она решила, что самая лучшая ложь — эта та, которая больше всего похожа на правду. Поэтому она поскользнулась при выходе из клуба, упала, а Грима как настоящий джентльмен, мечтающий о хоть каком-то доступе к её телу, вызвался донести её бренную тушку до машины. К сожалению, он не рассчитал свои силы и заработал грыжу, поэтому до машины никто так и не дошёл, а Гриму тут же довезли до больницы на такси. Поскольку все эти страдания выпали на его долю из-за благородного желания помочь ей, совесть не позволила бросить его одного в больнице, а теперь не позволяет оставить его без хотя бы одного посещения.

Во всей этой истории было как минимум два крупных изъяна. Во-первых, если кто-либо уже проснулся, то он мог увязаться за ней, и это было чревато. Она могла сказать правду по поводу белья, но резонным был бы вопрос, на кой ей тащиться и выбирать пусть и лечебные, но всё же трусы совершенно чужому мужику. И сам бы съездил, от часика без них не помер бы. Сюда же шло и то, что точного размера она не знала, но по счастью ключ от квартиры, где деньги лежат, остался у неё. И без тени сомнений она намеревалась хорошенько пошарить там в поисках заначки, потому как одно дело — купить что-то больному, и другое — купить больному что-то дорогое на собственные, кровно заработанные деньги.

А во-вторых, она не знала, насколько Грима близок с её дядей. Вряд ли настолько, чтобы хвастаться шрамами от операции, но изо всяких бань, саун и крещенских купаний ложь могла дать трещину. А могла и не дать.

Эовин понимала, что лучшая защита при отстаивании своего вранья — это не защищаться вовсе. Сказала, что правду уже озвучила, чужие додумки ей неинтересны, — и на этом всё. Но она никак не могла успокоиться, пытаясь понять, есть ли ещё какие-то лазейки, о которых она не подумала.

Стоило взглянуть в зеркало, и ещё одна трещина в её лжи расцвела буйным цветом. Когда это произошло, Эовин совершенно не помнила, но на шее у неё красовалась пара засосов. И ещё пара на груди, но их-то прикрыть труда не составляло. А вот шея… Как назло у неё не было ни одного свитера с высокой горловиной, а водолазки это место спрятать не смогли бы — слишком высоко. Тональный крем помог, но недостаточно хорошо. И всё же она надеялась, что с перепоя, да ещё если она распустит волосы, никто ничего не заметит.

Четвёртая лазейка — на ней не было лифчика. Его она благополучно забыла, лихорадочно одеваясь перед приездом скорой. Зато платье быстрее налезло без препятствий в виде поролона. Но эта проблема всё же была решаема — сейчас надеть плотный свитер, затем найти и надеть лифчик в квартире, а потом вернуться как ни в чём не бывало.

А на запах а-ля привет с большого бодуна всем было абсолютно начхать, что очень радовало.

Казалось, что всё и впрямь могло пройти как по маслу, но не тут-то было: на кухне её встретил любимый брат, которого в данный момент хотелось видеть меньше всего.

Он морщился, щурился и закрыл все окна занавесками. К сожалению или же к счастью, кухня выходила на восток, а потому в комнате в столь ранний час было очень светло. Увидев её в дверном проёме, Эомер приложил трясущийся палец к губам, прося о тишине. Эовин кивнула и направилась за вожделенным рассолом, хотя кому-то он явно был гораздо нужнее. В какой-то момент она и впрямь поверила, что Эомеру настолько плохо, что даже связать пару слогов для него окажется сродни пытке. Но всем её планам, надеждам и чаяниям в этот день суждено было разбиваться о суровую реальность.

— Как погуляла? Гнида не приставал? — низким голосом прохрипел Эомер, цепляясь руками о край столешницы и стараясь за него удержаться.

— Да нормально, только упала на выходе, — как ни в чём не бывало начала рассказывать заготовленную ложь Эовин между глотками рассола. — Грима до машины донёс, а сам теперь с грыжей слёг. Еду к нему в больницу, вроде как меня тащил. Хоть кефиру привезу.

— На фига? — в лоб спросил Эомер, и она растерялась, как вообще можно на такое ответить.

— Потому что он хотел помочь.

— Ага, и облапать по дороге.

— Считай, как хочешь, но я поеду. Он в больнице и почти прикован к постели, ничего страшного со мной не произойдёт, — возразила она и потрепала брата по плечу.

— Угу, — только и смог выдавить из себя Эомер, и Эовин понадеялась, что сейчас она прокрадётся к выходу из комнаты, и все переживания останутся позади, но тут взгляд брата зацепился за тонну тональника на шее. — Это засос?

— Ну пообжималась я с одним пареньком в клубе, что с того? — снаружи она лишь равнодушно пожала плечами, но внутри вся скукожилась как старый рваный башмак из нервов.

— Без глупостей? — спросил он, смотря на неё исподлобья взглядом отмороженной селёдки.

— Кто бы про глупости спрашивал, — усмехнулась Эовин и наконец вышла из кухни, в душе благодаря всех богов за то, что первая встреча со своими осталась позади, а дальше должно быть легче. Просто обязано

*

Сонный Грима был похож на страшненькую коалу, которую слегка переехало машиной. На его лице, и прежде не отличавшемся свежестью, чуть ли не чернилами был написан весь список выпитого им алкоголя, а в завершение этого списка, как подведение итогов всей ночи, значилась анестезия. Его сосед по палате, отвернув голову к стене, тихо сопел, и Эовин была несказанно рада этому — ещё одного свидетеля их разборок она не хотела.

— Мой ангел… — еле ворочая языком, прошептал Грима и протёр глаза, чтобы проснуться. — Ты пришла…

— Пришла. Принесла тебе кефир, бельё и всё то, что мы собрали ночью, но забыли взять, — она слегка потрясла спортивной сумкой, висевшей у неё на плече, и принялась вытаскивать самое необходимое на прикроватную тумбочку.

— Спасибо. А мне трубку вставили. И побрили, — он начал неуклюже ворочать руками, явно пытаясь приподнять лёгкое покрывало, чтобы она могла полюбоваться на это сомнительное зрелище.

— Какое счастье, что кто-то до этого додумался, — она снова закатила глаза, но уже по-доброму, не так, как утром. Хоть она и успела подремать лишь пару часиков, этого хватило, чтобы немного взбодриться. — Как ты себя чувствуешь?

— Жжётся, но лучше, чем ночью, — хмыкнул Грима, с плохо скрываемым удовольствием наблюдая за тем, как она раскладывает вещи.

С учётом того, что это был первый визит в его квартиру, она собрала всё самое необходимое в рекордно быстрые сроки, но всё оказалось напрасно — сумка впопыхах осталась забыта. Радовало лишь то, что им хватило ума не положить туда документы и телефон с зарядкой. Их держали в руках, как самые необходимые, потому и взяли.

— Я помыла фужеры, застелила постель и пустила твою заначку под матрасом на бельё, — поставила она его перед фактом, удовлетворённо оглядывая результат своей работы и вставая с корточек. Грима от её откровений лишь сонно и мечтательно улыбнулся.

— Хозяюшка…

— И не мечтай, — огрызнулась Эовин. — Послушай, я не хочу, чтобы ты питал иллюзии. Да, этой ночью мне было хорошо. До определённого момента, разумеется. Но в том-то и прелесть, что это было на одну ночь. Я не хочу продолжения.

— Хоть посиди немного со мной, пожалуйста, — захныкал Грима, понимая, что её дозор окончен, долг выполнен, и теперь она просто развернётся и уйдёт.

— Не могу. Я должна идти. Выздоравливай.

Она направилась в сторону выхода, но он окликнул её голосом хоть и слабым, но уверенным, и Эовин подумала, что он и впрямь та ещё змеюка: и в жопу без мыла пролезет, и цапнет так, что мало не покажется, и мёртвым притворится ради дела.

— Сделаешь ещё один шаг, и я позвоню твоему дяде. И всё ему расскажу.

Эовин была почти уверена, что это лишь блеф. Но толика сомнений всё же оставалась. Приклеив к лицу лёгкую надменную усмешку, больше похожую на гримасу отвращения, она повернулась обратно к нему.

— И что? Надеешься, что ваша дружба тебе поможет?

— А почему нет? — стоял на своём Грима. — Поплачусь, скажу, как стыд от того, что я обесчестил племянницу друга, чистую и невинную девушку, давит мне на душу, и как я искренне, от всего сердца хочу хоть как-то загладить свою вину перед тобой и перед твоей семьёй, взяв тебя в жёны перед богом и перед людьми.

Ухмылка Эовин стала шире. Хорошо поёт, гладко, да только Теоден в гневе быд страшен, а эта расчудесная новость несомненно вызвала бы лишь его. Но кроме Теодена, слишком уважавшего Гриму как винтик в механизме конезавода, были ещё Теодред и Эомер, у которых уже давненько руки чесались подправить ему что-нибудь.

— Если ты думаешь, что это прокатит, то глубоко заблуждаешься. Дяде ты эту лапшу, может, и сможешь на уши повесить, но не моим братьям. Дай им малейший повод, и они оторвут тебе то, что только утром врачи зашили. Думаю, ты всё ещё помнишь, насколько это больно, — на последних словах она сощурила глаза, угрожающе вцепившись в спинку его кровати, но Грима оставался непоколебим.

— А ещё у меня есть видео, — совершенно спокойно выдал он смехотворную, как казалось Эовин, информацию. Если там её пение, то флаг ему в руки. Если домашнее порно, то он может начинать рыть себе могилу. Но всё, на что она надеялась в этот день, шло прахом.

На том самом видео она стояла на какой-то сцене и пыталась в ритме танца снять с себя платье. Правда, ниже груди оно спускаться ни в какую не хотело, что, однако, не помешало в стельку пьяной Эовин снять лифчик и под довольный рёв наблюдающих за этим шоу людей бросить его в толпу.

— Когда… Почему… Почему я этого не помню? — еле выдавила она из себя, шокированная увиденным.

— Откуда же мне знать? После караоке мы поехали в стриптиз-клуб, причём женский, но ты очень быстро разнообразила их программу, — состроив удивлённое до глубины души выражение лица, он продолжил показывать ей фотографии, на которых криво-косо одетая и нажравшаяся в хлам Эовин пыталась залезть на барную стойку, целовалась с Гримой, использовала бутылку текилы как микрофон, снова целовалась с ним, а потом, под финал, спала на заднем сидении такси, вольготно устроив голову у него на коленях.

— Между прочим, выгнали нас за то, что мы чуть не занялись любовью в туалете. А фото, где ты спишь, я поставлю на свои обои везде, где только можно, так и знай. Ты, кстати, говоришь во сне.

— Что ты от меня хочешь? — у Эовин от нервов начинали дрожать пальцы. Она не боялась Гриму — слишком много чести. Но расстраивать дядю ох как не хотелось, и потому она всерьёз начинала рассматривать вариант рукоприкладства, думая, как бы получше выцепить телефон у него из рук.

— Я всего лишь не хочу, чтобы ты от меня шарахалась, — произнёс он так, словно был чуть ли не великомучеником. И, внезапно, Эовин поверила: сейчас он вовсе не казался злым, раздражённым, лишь отчаянно желающим удержать её.

— Мужик, у тебя не выходит. Ты даже меня пугаешь, — прогнусавил его сосед по палате, не поворачиваясь к ним.

— Совершенно верно, не выходит, — согласилась Эовин.

— Этой ночью нам было хорошо, мы болтали, веселились. Поэтому я и подумал: что, если нам попробовать ещё разок? Если хочешь, можешь удалить все фотографии. Чтобы по-честному, — он протянул ей телефон, и она тут же вцепилась в него мёртвой хваткой.

На этом Грима и прокололся. Смягчил тон, сбавил обороты, показал, что готов ради неё не только на гнусности, но и на признание собственных косяков. И Эовин, невероятно уставшая от его общества за сутки, да и вообще уставшая от всего, не преминула этим воспользоваться. Она удалила всё, кроме фотографии из машины — в ней не было ничего предосудительного, но при её виде сердце всё же кольнуло. Это был её прокол, но рука просто не поднялась, особенно под его жалостливым взглядом оставшегося под дождём, лишённого тепла и ласки пса. Эовин не знала, что это: маска или настоящие эмоции. Возможно, Грима сам уже не понимал, где он врёт, а где честен. Потому у неё и хватило сил развернуться и уйти, стоило только вернуть телефон владельцу.

— Дяде я скажу, что у тебя грыжа из-за того, что ты тащил меня до машины, — предупредила она его с победоносным, но горьким выражением на лице, а затем бросила короткий взгляд на его соседа. — Выздоравливайте оба.

И с этими словами Эовин наконец вышла из палаты, оставляя за своей спиной всю эту ночь, все сомнения, все странные необдуманные решения и поступки и расстроенного Гриму, с которым, как она была уверена, её больше ничего не связывало. Но именно этому её ожиданию не суждено было оправдаться самым наиподлейшим образом из всех возможных, ведь песец всегда подкрадывается незаметно, хоть виден он издалека.

========== Часть 5. Пиво на День всех влюблённых ==========

Покидая больницу днём первого января, Эовин была уверена, что подводит черту. Неудавшийся шантаж довёл её до ручки. Она никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах больше не свяжется с этим человеком, и точка. Конечно, на следующий день ей пришло огромное сообщение с извинениями, какими-то дурацкими объяснениями и отговорками, но прочитав его, она написала лишь краткое, ничего не значащее «Ок». Хватит, она больше не будет терпеть его выходки.

Но затем случился День святого Валентина, и всё снова пошло под откос.

Как бы дядя не распинался о том, что это иностранный праздник, и русскому народу он не сдался, ведь есть замечательный День семьи, любви и верности, Эовин при виде фотографий со счастливыми целующимися парочками в Instagram поддалась тлетворному влиянию запада. От того, что этот день ещё сильнее давил на осознание собственного одиночества, она сорвалась и сделала то, что обычно и делали Рохановы в любой непонятной или неприятной ситуации, благо, что этого добра всегда дома всегда было в избытке.

Не то чтобы у неё в личной жизни всё было плохо. Всё было ещё хуже. Своих бывших Эовин могла пересчитать по пальцам одной руки, даже если бы она учитывала и Гриму тоже, и ни одного из них она не вспоминала с приятным чувством ностальгии.

С первым она встречалась ещё в школе и делала это скорее из жалости: Серёжа был ботаником с брекетами на зубах и кучей прыщей на лице, а Эовин была дурой, но дурой совестливой. Расстались они самым неприятным образом: во время её прощальных слов ему стало нехорошо, и, упав, он приложился головой о кафель, а когда проснулся, то не вспомнил все те два месяца, что они вместе гуляли. Теперь же тот мальчишка возмужал, подкачался и с чистой кожей и ровными зубами стал настоящим красавчиком. И успел жениться, к тому же.

Второго парня она встретила во время учёбы в университете. Женя был очень весёлым, общительным, и Эовин нравилось проводить с ним время. Пока однажды она не сказала какую-то глупость про инвалидов, которая была на грани между «забавно» и «обидно». А Женя в ответ рассказал историю о своём дяде, который пошёл в поход с друзьями, и в лесу его укусила гадюка. Пока они добирались до больницы, яд успел разойтись по ноге, противоядие не смогло полностью его нейтрализовать. Ногу дяде в итоге ампутировали, и теперь он ходил с протезом. Женя расстался с ней через три дня. А теперь был в отношениях с балериной.

С третьим познакомила подруга, сказав, что он очень добрый, скромный и вообще хороший парень. Лёша оказался начинающим блогером, любителем залипнуть в видеоигры, и он сильно расстроился, когда она убила его персонажа в игре один на один. Причём настолько, что не разговаривал с ней две недели. А Эовин не разговаривала с ним с тех самых пор и по сей день. Но подписалась на его канал и знала, что последние полгода он встречается с некой Ми-Ми-Милой и время от времени записывает видео с её участием.

С четвёртым она повстречалась в тренажёрном зале, и с ним у Эовин были самые серьёзные отношения. Игорь учился на агронома, что в глазах дяди сразу ставило его на пару ступеней выше, чем всех её бывших. Компьютерщик, юрист и уж тем более видеоблогер не могли сравниться с тем, кто работает с землёй. В общем, он нравился её семье, и даже Эомер стал спрашивать, когда они уже съедутся. И они стали съезжаться. Потихонечку. Пару дней в неделю она стабильно ночевала у него, завтракала с ним, а потом как пойдёт. Но трещины в их быте появились очень быстро и почти мгновенно разрослись до полного разрушения их уютного гнездышка. Выяснилось, что агроном Игорь, как только закончит учиться, собирается вернуться в свой посёлок, и там он женится на Арине, дочери главы администрации. Прикинув, что от падения со второго этажа такие, как Игорь, не умирают, Эовин без зазрения совести спихнула его с балкона.

С тех пор минуло полтора года, и она продолжала оставаться одна. Ровно до той злополучной новогодней ночи. Внезапно, с Гримой она почувствовала себя хорошо и комфортно. Но теоретические новые отношения накрылись медным тазом спустя всего несколько часов. Она признавала, что та ночь была тяжёлой и сорваться после неё было бы вполне объяснимо, но никакой уверенности в том, что манипулирование и шантаж и впрямь представляли собой единичную акцию, не было. Да, песни Игоря Николаева стояли у неё на повторе. Да, иногда она думала о том, как её фотография стоит на рабочем столе его домашнего ноутбука. Да, она узнала, каким парфюмом он пользуется, и пару раз заходила в магазин, чтобы понюхать пробники. Но не купить же, в конце концов.

Однако на пятой банке пива идея завалиться к Гриме и отпраздновать вместе с ним уже не казалась такой сумасбродной и отчаянной, как раньше. Тем более, что прошло уже полтора месяца, и ему можно было буквально всё. Лучше так, чем поодиночке. Лучше побыть любимой в руках человека, которого не то чтобы любишь, но отвращения точно не испытываешь, думала она, чем обнимать подушку, размышляя об одинокой смерти в окружении сорока кошек. Потому, недолго думая, Эовин быстро надела самую удобную одежду и самое неудобное бельё и направилась к своему какому-никакому, но Валентину.

Домофон возвестил о приходе внезапного гостя, и Грима ждал её чуть ли не у самого порога, открыв сразу же, стоило раздаться звонку. Эовин подумала, что хоть она и припёрлась к нему без приглашения и по собственному желанию, она всё же не пальцем деланая, а потому начать следовало не со слов «добрый вечер, к вам диспетчер», а с праведного и никогда не бывающего лишним наезда.

— Ты так и не извинился за тот закидон в больнице, — слегка пошатываясь, Эовин оперлась плечом о дверной косяк, нахмурив брови и весьма элегантно, по её мнению, пытаясь сдуть свисающие на лицо волосы. Ей казалось, что она похожа на грозную валькирию, но валькирия так грозно надула щёки, что была больше похожа на обиженную девочку лет пяти в теле девушки, старше лет на двадцать.

— Я же написал письмо с извинениями. Помочь? — спросил он, указывая на злосчастную прядь, которая никак не хотела сдуваться. Эовин прищурила глаза, уставившись на его руку так, будто у неё была очень сильная дальнозоркость, но затем кивнула, позволяя убрать мешавшие волосы за ухо.

— Это не извинения, а отписка, — она уткнула руки в бока и икнула будто бы в знак подтверждения силы своего гнева.

Грима с каким-то слегка напуганным выражением лица поднял руки так, словно она была полицейским и поймала его с поличным за варкой мета, в то время как он был всего лишь самым обычным учителем химии, решившим подзаработать на стороне.

— Прости меня, пожалуйста. Мне очень стыдно за своё поведение. Я, когда выпью, сам не свой становлюсь. Как будто вроде бы я, а вроде бы уже и не я. Потому и стараюсь не пить вообще.

Эовин смерила его взглядом, полным подозрения, прикидывая, насколько она ему сейчас верит. Несмотря на все те гадости, что он натворил в новогоднюю ночь, и все тестранные вещи, что делал прежде, почему-то ей очень хотелось верить. Она пыталась припомнить всё самое плохое, пыталась вспомнить его взгляды, сообщения, неловкие прикосновения, и теперь ей казалось, что многое она надумала. Если бы он действительно смотрел на неё с нескрываемой похотью, разве не пошли бы по их дружному конезаводу слухи? Одна его секретарша чего стоила, такую сплетницу ещё поискать. И на корпоративе он вроде обнимал кого-то ещё, и из пуховика действительно могло вылезти пёрышко, и подкаты были глупыми, но по-своему милыми, да и сама она пусть и язвительно, но всегда отвечала на них. Эовин уже не понимала, права ли она или же просто его оправдывает, потому что сейчас ей грустно и ни за что не хочется быть одной, но это было и не важно. Под действием алкоголя она становилась бесстрашной, и она бы руку в пасть льву не побоялась положить, что уж там какой-то Грима.

Кивнув собственным мыслям, она решительно расстегнула пуховик и бросила его прямо на пол. На большие чудеса ловкости её не хватило.

— Хорошо, так и быть, я тебя прощаю, — торжественно заявила она, схватила его за руку и, топая по ковру мокрыми от снега ботинками, со знанием дела повела молчащего от шока Гриму в сторону спальни. — Доставай свои кружевные труселя, мы будем заниматься любовью, дико и необузданно.

Что было дальше, Эовин не помнила, но утром было стыдно. И противно от самой себя. И плохо из-за пива. Вернее, сначала плохо, а потом уже всё остальное подтянулось. Воспоминания предыдущей ночи обрывались на самом интересном месте, но судя по тому, что спала она в одежде, дело так ни до чего и не дошло.

Подавляя позывы к встрече со старым белым другом, Эовин тихонечко прокралась в туалет. Из кухни доносились звуки возни и запах жареных яиц, который в любой другой момент показался бы аппетитным, но сейчас вызывал только отвращение и заставлял ускорить движение к пункту назначения. Оттуда она плавно перекочевала в ванную и, приведя себя в хоть какое-то подобие порядка, наконец отправилась на зов всё ещё не самого приятного аромата завтрака.

Грима стоял у плиты, сонно глядел на шкварчащую яичницу и попивал чай из кружки. Без костюма, в домашней одежде и с растрёпанными, еле убранными в пучок волосами он производил совсем другое впечатление. Не вредного финдиректора, докапывающегося до любой мелочи с гаденькой ухмылкой, не приставучего извращенца, а самого обычного человека, который проснулся ни свет ни заря в выходной день и отчаянно пытается не заснуть обратно.

— Доброе утро. Хорошо спалось? — пробубнил он, а затем, прикрывая рот кулаком и зевая, выключил конфорку и переложил готовую яичницу на тарелку.

— Доброе, — насупившись, ответила она и уселась за маленький столик, тут же закрывая лицо ладонями.

Воображение подкидывало различные сценарии того, как пройдёт это утро, и каждый новый был хуже предыдущего. Ещё одной ссоры было не миновать, и все её варианты, проносившиеся в голове, были не ахти. Радовало лишь то, что на этот раз она так и не успела раздеться.

— Не смотри на меня так, — проговорила она, почувствовав на себе его взгляд.

— Я тарелку поставить хочу, а тут твои локти, — в подтверждение своих слов он слегка постучал вилкой о тарелку.

Эовин убрала руки со стола, позволяя поставить перед ней завтрак и другую кружку с чаем. Яичница глупо улыбалась ей ртом из сосиски, как в каком-то диснеевском мультике, и ей ужасно захотелось нарушить эту идиллию каким-нибудь шрамом из кетчупа или вытекающим глазом. Всё, что угодно, лишь бы не эта давящая дружелюбная атмосфера перед грядущим. Но прикинув, что участь её неминуема и думать нужно было вчера, она решилась сорвать этот пластырь как можно скорее.

— Слушай, извини, что я приехала и нарушила твои планы, но всё это…

— Только на одну ночь, — совершенно спокойным тоном закончил он за неё и после продолжительной паузы отложил вилку и озадаченно посмотрел на неё. — Что?

— Жду, когда ты начнёшь выяснять отношения, — прямо заявила она, скрестив перед собой руки.

— Не начну.

— Отчего же? Тогда ты себя не сдерживал.

— Я же уже объяснял, — выдохнул Грима и устало прикрыл глаза. — Под действием алкоголя я сам себя бояться начинаю. Как будто всё самое худшее, что есть во мне, и даже то, о чём я не знал, пробивается наружу. А тогда и алкоголь, и наркоз, и стресс с недосыпом — всё смешалось. Я себя не оправдываю, но обычно я всё-таки не такая сволочь.

Эовин вспомнила, как ровно то же самое он рассказывал вчера, и она ему поверила. Но тогда в ней было слишком много алкоголя, а под этим делом она становилась очень эмоциональной, доброй и любила всех и вся. Сейчас же она была более критична. Возможно, он говорил правду. Возможно, врал напропалую. Эовин вглядывалась в его глаза и никак не могла дать точного ответа. Почему-то её тянуло к нему. Она не позвонила подруге ныть, какая она несчастная, она не попыталась зарегистрироваться в приложении для знакомств. Она просто собралась и поехала к нему, слушая по дороге свой маленький плейлист с песнями Николаева.

— Я хочу тебе верить, но не могу. Не сейчас, — подытожила она и снова посмотрела на завтрак. Завтрак посмотрел на неё в ответ, и растянувшаяся сосиска будто едва удерживалась, чтобы не захохотать. «Даже еда — и та не на моей стороне», — подумала Эовин, отворачиваясь и от Гримы, и от завтрака, вид которого всё ещё вызывал лёгкую тошноту. Ей было стыдно за свой поступок. Она не ответила на то его письмо как положено, и казалось, что на этом всякое их общение вне рабочих вопросов должно было прекратиться. Но вчера она дала ему надежду, а сегодня снова её отобрала. На душе от этого было невероятно гадко.

Внезапно Грима снова посмотрел на неё, и Эовин напряглась от движения, которое заметила боковым зрением, но тут же расслабилась, стоило повернуться обратно. Его взгляд не был сосредоточенным и безжалостным, как тогда, лишь воодушевлённым, будто у него появилась хорошая идея.

— А другому человеку ты поверишь? Я могу позвонить своей бывшей жене, если это хоть как-то исправит ситуацию, — предложил он с лёгкой ухмылкой, плохо сочетавшейся с неуверенностью во взгляде. Эовин даже показалось, что он немного боится этого разговора. — Она о моих проблемах с алкоголем знает столько… С ней мы, собственно, и выяснили, что пить мне вообще нельзя, даже сироп от кашля.

Эовин хватило уже этого маленького предложения, чтобы сделать свои выводы. Раз Грима опасался разговора, но был уверен, что жена его оправдает, значит, скорее всего, он не врал на счёт алкоголя. Но было что-то другое, и Эовин не терпелось узнать, что же именно.

— Хорошо, давай, — кивнула она, откидываясь на спинку стула и готовясь к шоу, свидетельницей которого ей, возможно, предстояло стать. Так просто люди, в конце концов, не разводятся.

Грима без раздумий взял телефон и принялся искать нужный номер, потирая глаза и всё ещё пытаясь проснуться. Но вот номер был найден, набран, и спустя несколько секунд обратного пути уже не было.

— Амелия? Привет. Я тебя не разбудил? Отлично. Слушай, ты не могла бы поговорить с одним человеком? Да. Да, натворил. Не имеешь права, ты уже не моя жена, — Грима говорил спокойно и почти непринуждённо, явно не в первый раз после развода. Всё это заставляло Эовин поверить в то, что расстались они если не друзьями, то людьми, сохранившими какое-то уважение друг к другу. Грима тем временем убрал телефон от уха и положил на стол прямо посередине, расположив микрофоном и динамиком в её сторону. — Попросила громкую связь включить.

— Здравствуйте, я Эовин, — неуверенно поздоровалась она.

— Приветик! Я Амелия. А тебя тянет на странные имена, да, Грима?

Голос Амелии был приторным, и даже через телефонную связь в нём отчётливо слышались издевательские нотки. Шоу определённо начиналось, и Эовин пожалела, что у неё в руках нет попкорна.

— Эовин, ты кажется хотела что-то спросить? — он с надеждой посмотрел на неё, а она в ответ улыбнулась и приподняла брови. «Неужели ты так быстро от неё устал?» — подумала она, но ничего не сказала. Пока они играли в гляделки, снова заговорила Амелия.

— Слушайте, раз уж на то пошло и вы сами мне позвонили. Эовин, скажи по секрету, а то он молчит как партизан: он удалил то родимое пятно, которое у него на… — начала спрашивать Амелия явно с широченной улыбкой на лице, но Грима громко прервал её, будто она была в паре слов от того, чтобы сболтнуть что-то лишнее.

— Амелия!

— Какое родимое пятно? — тут же зацепилась Эовин, наблюдая за тем, как Грима обречённо опускает голову на сложенные перед собой руки. Уши его порозовели, и она невероятно сильно захотела узнать, действительно ли такая реакция была вызвана лишь упоминанием родимого пятна.

— Значит, удалил, — наигранно расстроенным голосом произнесла Амелия, а затем ещё более удручённо выдохнула. — Зачем, а? Я же тебе говорила, что это твоя фишка. Я же рассказывала тебе, какие были отзывы, а ты взял и удалил.

— Простите, отзывы? — в душу Эовин стали закрадываться первые подозрения. Если прежде ей казалось, что это будет самое худшее похмельное утро в её жизни, то теперь она даже на головную боль не обращала внимание, полностью сконцентрировавшись на беседе, складывающейся между нею, пытающимся провалиться сквозь землю Гримой и его бывшей женой, доводящей его до ручки.

— Ты расскажешь или лучше я? — спросила Амелия, корча из себя саму невинность. Грима в ответ лишь громко несчастно застонал, но не оторвал головы от рук.

— Ненавижу тебя, — раздражённо прорычал он и продолжил. — Мы были на мели и по уши в долгах, и поэтому занялись съёмкой домашнего порно.

Эовин от неожиданности аж вскрикнула. Что-то такое проносилось в её воображении, и всё же казалось невозможным, чтобы Грима, гроза всех работников, использующих маркеры и степлеры не по назначению, когда-то промышлял актёрством, и не где-нибудь, а в фильмах для аудитории постарше. Теперь же он буквально прирос лбом к своим рукам, а кончики его ушей из чуть розоватых превратились в почти багровые.

— Да-да, Джульетта Еблетти и её ручной зайка Джорджио, — Амелия буквально промурлыкала эти слова, Грима начал медленно, не торопясь, уползать под стол, а Эовин держалась изо всех сил, чтобы не засмеяться.

— Это я сейчас правильно поняла? Ручной?

— Да, мы снимали видео с уклоном в БДСМ, — пробубнил себе под нос Грима, упираясь лбом уже в край столешницы и крепко цепляясь за неё пальцами обеих рук. Эовин снова пискнула, на этот раз уже от плохо скрываемого смеха и тут же закрыла рот обеими ладонями.

— Да ладно, лёгонький такой БДСМ. Больше эстетики, чем какой-то жести. Ничего, что травмировало бы или причинило лишнюю боль. Ну, кроме воска и плети, но ему даже нравилось.

— Это я тебе так говорил, чтобы ты не расстраивалась, — наконец Грима нашёл в себе силы поднять голову. Красный, как варёный рак, знатно приправленный паприкой, он посмотрел на Эовин с плохо скрываемым чувством стыда за своё прошлое. Она же изо всех своих сил пыталась прикрыть своё лицо так, чтобы не было заметно её истеричного смеха, но глаза выдавали всё.

— Ой, ещё скажи, что тебе вообще ничего не нравилось, — ответила Амелия с хитрецой в голосе. — Кто зонд для уретры утащил, а? Зачем он тебе, праведный мой?

На этих словах Эовин благополучно не выдержала и согнулась пополам от сдавленного, похожего на хрюканье хохота, сквозь который пробивались быстрые, короткие и не слишком искренние извинения.

— Кажется, я сломала твою девочку, — в голосе по ту сторону телефона не было ни капли сожаления. — Ой, вы же не из-за этого звонили. Так что он натворил-то?

— Да так, уже ничего, — слегка успокоившись, Эовин отняла руки от лица, всё ещё улыбаясь от уха до уха. Грима нахмурился, явно не понимая, ради чего тогда были все его страдания. Но после этого разговора, особенно после его эффектной реакции, следы которой до сих пор не покинули его лицо, у неё не осталось абсолютно никакого страха перед этим человеком.

— Что, у влюблённых пташек с памятью плохо, а ранним утром ещё хуже? Короче, не знаю, что у вас там стряслось, но, милая, запомни главное. Он как гремлин, только ещё проще. Не давай ему пить, и всё будет хорошо.

— Большое спасибо, Амелия. Было приятно с вами пообщаться, — нисколько не кривя душой, прощебетала Эовин и, дождавшись такого же довольного «Чао, бамбини!» в ответ, сбросила звонок.

Эовин перевела взгляд с экрана телефона на всё ещё смурного Гриму. Он старательно всматривался в какую-то очень интересную точку на клетчатой скатерти, делая вид, будто она занимает все его мысли. Плюсы в такой утренней взбучке от бывшей жены всё же имелись: взбодрила она гораздо лучше чая. Сонливость сняло как рукой, и больше он не зевал в кулак и не щурил глаза, одним своим видом умоляя вставить в них спички. Эовин снова поймала себя на мысли, что он почему-то кажется ей похожим на коалу, но на сей раз машина не сбило эту коалу, а лишь очень сильно напугала, да так сильно, что бедное животное теперь никак не выйдет из состояния шока. Вот и Грима всё смотрел, смотрел, смотрел в одну точку, почти не моргая, пока она, наконец, не подала голос, напоминая о своём присутствии.

— Значит, теперь я могу смело рассказывать подругам, что знакома с настоящим порноактёром, да? — она не удержалась от лёгкого смешка. Грима всё-таки отмер, потёр глаза руками, пытаясь прийти в себя, и как-то обречённо выдохнул, будто впереди его могло ждать что-то похуже.

— Я никогда не был порноактёром. Я всего лишь развлекался с женой, и так вышло, что это приносило доход, — возразил он без обиды, пытаясь собрать перед ней осколки своих гордости и достоинства и склеить их воедино. Он не занимался порно, он всего лишь снимал секс с женой и продавал его, это ведь совсем другое, это не то же самое.

Теперь слухи о Гриме Галмодовиче, знавшем, что такое зона, не понаслышке, обрели ещё более интересные очертания. Он уже был вором, насильником, пусть и исключительно в её воспалённом воображении, а теперь становился ещё и полноправным соисполнителем в деле по изготовлению порнографических материалов. Как же ей повезло связаться с таким честным человеком, думала Эовин, как же обрадуется её семья, если узнает. Умница, красавица, выпускница юрфака на страже закона и справедливости и не очень молодой, не очень красивый мужчина с весьма сомнительным прошлым.

И всё же ей нравилось ютиться с ним в маленькой кухне за завтраком, узнавать какие-то странные, тайные подробности из его жизни, хихикать и даже откровенно смеяться из-за них и чувствовать, что это нормально, смотреть на него вот такого, в футболке и трико, с криво убранными волосами, засыпающего на ходу.

— И что прикажешь с тобой делать? — по-доброму ухмыльнулась она, подперев кулаком подбородок.

— Казнить или помиловать, — просто ответил он и слегка улыбнулся, уже понимая, какой выбор она сделала.

========== Часть 6. Этому столику больше не наливать ==========

На дворе стоял конец марта, и Эовин всё ещё сочиняла ложь про подруг. Встречайся она с кем-нибудь, хоть сколько-то похожим на Игоря, призналась бы сразу. Игорёк был хорошим, не казанова какой-нибудь, скорее, этакий «эх, Вася, Вася», которому город голову вскружил, и спустя полтора года она с чистой совестью его простила. Но Грима от Игоря был далёк. Эомер и Теодред его не переваривали, и это было взаимно. Дядя, правда, им проникся, но от этого представить его реакцию было ещё страшнее. Всё-таки в новогоднюю ночь он посылал их вместе для того, чтобы Грима в случае чего смог защитить её от посягательств всяких пьяниц, а не сам становился тем самым пьяницей, который будет на неё посягать.

С одной стороны была семья, с другой — отношения, от которых Эовин из принципа и врождённого упрямства отказываться не собиралась. Где-то посередине болталась она сама, одинокая в своей лжи и разрываемая на части мыслями о том, как её семья обрадуется Гриме и как Грима обрадуется фингалу под глазом, который неминуемо появится, стоит им перестать скрываться. Но пока всё было мирно. Она честно ставила своих в известность, что не будет ночевать дома, что находится в полной безопасности, что телефон у неё всегда под рукой, и потому совесть её почти не мучила.

Так было ровно до того злополучного дня. Казалось бы, суббота, на улице светило солнышко, птички пели, полусонные пчёлки жужжали, природа просыпалась, и вообще всё было замечательно. Но просыпалась не одна только природа, не только птички и пчёлки, но ещё и подозрительность.

— Ты что, курил в квартире? — вместо положенного «доброго утра» Эовин поморщилась и сонно потёрла глаза. В гостиной пахло так, словно в комнате выкурили по меньшей мере целую пачку. Собственно, эта самая пачка и валялась, смятая, на краю журнального столика, а рядом с Гримой лежала новая, и он уже успел её почать.

— Ты проспала пятнадцать часов. И это уже не в первый раз, — заядлый курильщик казался обеспокоенным, нервным, каким-то чересчур бледным, даже для самого себя, зажатым, хоть и сидел на собственном диване в собственной же квартире, и у Эовин закрались смутные подозрения, что всё то время, пока она тихо-мирно посапывала в подушку, он гуглил причины такого долгого сна. И догуглился.

— Забей, переутомление. У меня уже было такое. Много ела, много спала, просто нужно отдохнуть.

— Со здоровьем шутить нельзя, — начал он ей втолковывать как маленькой. — А вдруг с щитовидкой что-то? Или с нервами? Или, не дай бог…

— Со мной всё нормально, — Эовин быстро перебила его и плюхнулась рядом, расплывшись в широченной улыбке и будто доказывая, что она пышет здоровьем. — Я прекрасно себя чувствую.

— Ну да, и засыпаешь на ходу, — кивнув, Грима потянулся слегка подрагивающей рукой за сигаретами, но Эовин оказалась быстрее — в следующий миг она уже прятала пачку за спиной, с хитрецой щуря глаза.

— Курить, между прочим, тоже вредно. А у меня просто переутомление,

— От чего? Что-то я не слышал, чтобы твой отдел завалило работой или чтобы дома у тебя обстановка была напряжённой.

— А раз не переутомление, то я обязательно помираю, да? — Эовин не выдержала и сорвалась. Улыбка исчезла, сменившись выражением крайней степени раздражения. — Щитовидка, нервы. Ты ещё скажи, что я залетела.

Недовольный прищур Гримы мгновенно испарился, его взгляд забегал по её лицу так, словно он видел её впервые. За три года работы и общения с ним Эовин знала, что так быстро его глаза бегают только тогда, когда он что-то считает, а калькулятора под рукой нет. Обычно она не обращала на это особого внимания — привычка, всякое бывает, но сейчас его мечущийся взгляд беспокоил её.

— А у тебя месячные давно были?

— Извращенец, — скрестив руки на груди в защитном жесте, Эовин надула губы и отвернулась, изображая из себя неженку. На самом же деле она пыталась справиться с внезапно нахлынувшей волной ужаса. По щекам вмиг поползли пунцовые пятна, а по спине пробежали липкие мурашки. О чём о чём, а вот об этом она не думала. И вообще забыла. И не особо страдала. Последние месяцы выдались насыщенными, и за всеми играми в прятки она попросту потерялась во времени и запуталась в событиях.

— Ой-ой-ой, какая запретная тема, как мне совестно, — прекрасно понимая, что её реакция фальшива, он продолжал до неё докапываться. Его вкрадчивый голос проникал в самую душу, снова и снова заставляя думать, вспоминать и переживать от того, что вспоминаться ничего не собиралось. — Сама подумай, мы с тобой встречаемся с середины февраля, и я что-то не припомню…

Не дав ему договорить, Эовин схватила его за руку и наконец обернулась. По всей видимости, она выглядела настолько шокированной и испуганной, что Грима тут же подскочил на ноги, чмокнул её в лоб и, пообещав, что вернётся очень скоро, на всех парах умчался в аптеку. А Эовин так и осталась сидеть на диване, пытаясь успокоиться и найти хоть что-то нормальное в этой ситуации. Про хорошее речи не шло вовсе.

Поначалу не было ничего, кроме шока от осознания, в какой переплёт она попала. И всё же постепенно, снова и снова пробуя эту мысль, разжёвывая её для самой себя, раскладывая по полочкам ответы на элементарнейшие вопросы, Эовин смогла освободиться от сковывавшего ступора и взглянуть на ситуацию чуть более трезво. Она любила детей, любила играть с ними, баловать их, но о том, чтобы завести своего никогда серьёзно не задумывалась. Она попросту не представляла детей в обозримом будущем, всегда задвигая мысли о ребёнке лет на десять вперёд. Однако с материальной точки зрения никаких проблем не было. Да, она жила в доме дяди, но и Теодред с Эомером жили, а им обоим уже за тридцатник перевалило. Просто у них была крепкая семья, и почему бы не жить всем вместе, если дом позволяет, тем более, что Рохановых осталось не так много — всего-то четверо? Сказать, что она жила на деньги дяди, тоже не получалось — у неё было пять процентов акций компании, более того, она в ней работала, а не просто снимала барыши. Поэтому особого стыда и угрызений совести от того, чтобы принести в подоле, она не испытывала. Мысль об аборте появилась где-то на задворках сознания, но Эовин от неё тут же отмахнулась. Её учили с трудностями бороться, а не убегать от них. Несомненно, у кого-то возникали ситуации, когда именно избавление от ребёнка было своего рода актом борьбы, но в её положении, с её любящей семьёй, которая поддержала бы её в любой ситуации, с её возможностью дать ребёнку всё, в чём он будет нуждаться, это было бы именно бегством, причём самым трусливым.

Придя к какому-никакому, но пониманию ситуации, Эовин провела руками по лицу, будто стирая с щёк невидимые слёзы, и гордо подняла подбородок. Она не сдастся без боя, не из такого теста она слеплена.

Но стоило Гриме вернуться с тремя присватанными фармацевтом коробочками разных цветов, как самообладание тут же покинуло её. Нет, нет и нет, она не готова, она совершенно точно не беременна, разве она, как мать, не должна была что-то почувствовать, что-то заподозрить? Оказалось, не должна была. Все три теста укоризненно косились на неё двумя полосками и чуть ли не вопили: «Ну что, мамка, довела тебя скользкая дорожка пьянства и разврата?»

Сколько бы Эовин не готовила себя к положительному результату, она всё равно не смогла набраться мужества как следует. В голове копошилась мысль, что, возможно, отсутствие месячных, сонливость и приступы обжорства — симптомы самого обычного переутомления, или стресса, или чего-то ещё в том же духе. Но реальность оказалась куда более суровой. Из туалета она вышла на негнущихся ногах, прислонившись к двери, закрыла её и сползла вниз, глядя на стенку перед собой, как заяц, напуганный светом фар машины, которая вот-вот его собьёт. Но сквозь кокон испуга пробивалась реальность, и Эовин всё острее и острее ощущала, как на неё таращатся, без стыда и совести подавляя её замешательство своим радужно-единорожным настроением.

Эовин была в ужасе, а Грима расплывался во всё более и более широкой улыбке деревенского дурачка.

— А что ты радуешься? Вот узнают братья, посмотрю, как тогда радоваться будешь.

— Я молчу, — после возвращения из аптеки он и впрямь не произнёс ни слова, но на его лице живописно и красочно было написано всё. Почему-то казалось, что он уже и список имён состряпал. Вот пока возвращался из аптеки — тогда их и перебирал. Конечно, ведь не ему предстояло ходить с этим ребёнком, рожать его, а потом носиться с ним до тех пор, пока он не станет совершеннолетним, а быть может, и после тоже. Грима лишь получил женщину, которую хотел, а теперь она ещё и ребёнка от него ждала. Мрачнее его положение могло бы быть, если бы он был закоренелым детоненавистником, но в таком случае он бы не светился от счастья, как лампочка. Однако, возможно, это и к лучшему, думала Эовин, ещё один человек в команде по воспитанию ребёнка лишним не будет.

— Вот что ты стоишь? — посмотрев на него глазками Бэмби, Эовин поджала губы так, словно собиралась расплакаться от волнения. — Обними меня, успокой, скажи, что всё будет хорошо.

Это сработало: Грима тут же пристроился рядышком с ней на полу и обнял её за плечи, притягивая к себе и успокаивающе поглаживая по волосам.

— Прости, милая, прости. Я обещаю, что я всегда буду рядом. Когда бы то ни было, когда бы я ни понадобился, тебе стоит лишь шепнуть, лишь взглянуть, и я буду у твоих ног.

«Вот спасибо, свезло так свезло, мне нужен режим ответственного папы, а не полотёрки», — проворчала про себя Эовин и прикрыла глаза, пытаясь в который раз успокоиться. Ведь прошёл от силы час, а сколько событий, сколько переживаний.

— Как так вообще вышло? Мы же всегда…

— Не всегда. На Новый год мы и не думали о презервативах.

— Какие мы везучие, — хмыкнула Эовин. — Некоторые пары годами на ППА живут, и ничего, нормально, а у нас всё через одно место. Нет, я в целом хотела детей, но не сейчас, а когда-нибудь потом. Я собиралась выйти замуж, спланировать беременность, а не вот так резко с головой в омут падать.

Грима поёрзал, и Эовин напряглась, ожидая, что сейчас он не вытерпит, сейчас он что-нибудь ляпнет.

— Одна из проблем решаема. Выходи за меня.

Вот, не вытерпел.

— Ты шутишь? — она покосилась на него с таким видом, будто он был сумасшедшим и теперь выкладывал ей все свои бредовые идеи, но Грима говорил совершенно серьёзно и выглядел соответственно. Собственно, а какой бы был из него сумасшедший, если бы он не верил своим фантазиям?

— А что? Твой дядя всё равно заставит нас пожениться. И даже если мы оба будем говорить «нет», работник ЗАГСа всё равно услышит «да».

Эовин закатила глаза. Замечательно, пронеслось у неё в голове, перевалил всё на дядю, как будто ему самому не хочется.

— Всегда мечтала о свадьбе после месяца отношений, — пробубнила она, но всё же теснее прижалась к его груди. Потом она свыкнется, станет сильнее, но в эту минуту ей очень нужна была поддержка, напоминание, что она в этом мире не одна, что как бы ни было тяжело, рядом всегда будут люди, которые смогут помочь, не прося ничего взамен. Ну, или почти ничего.

— Месяц — это не так уж и мало, — Грима продолжал гнуть свою линию и гладить её по волосам. — Ты уже знаешь, что я аккуратный и не раскидываю носки.

— Ага, даже слишком аккуратный. За разводы на кружке меня пилишь.

— Но согласись же, из чистой белой кружки пить приятнее.

— И ворчишь из-за моих волос повсюду.

— Не повсюду, только в сливе. Ты же мои волосы в сливе не видишь? Потому что я его каждый раз чищу.

— Пинаешься во сне.

— А ты бормочешь. Но зато никто из нас не храпит.

— Да, вместо нас это делают твои соседи за стенкой, — не унималась Эовин, ровным, уставшим тоном перечисляя приходившие на ум изъяны. — А ещё ты деньги крадёшь.

— Больше не буду, — так же спокойно пообещал он. — Какой смысл обкрадывать свою семью?

— Я ещё не сказала «да».

— Но не сказала «нет», — он поцеловал её в макушку и снова прислонился к стене. Его руки слегка напряглись — Грима явно надеялся услышать хоть какое-то её решение и желательно, чтобы ответ был положительным.

Как ни странно, Эовин не слишком переживала из-за предложения: конкретно в этот период её жизни брак был не самым серьёзным поступком. Оставить ребёнка — поступок куда более серьёзный. С Гримой она и развестись сумеет, а вот с ребёнком не сядешь, не поговоришь и не объяснишь, насколько велика между ними разница и что по отдельности им будет лучше, чем вдвоём. С ребёнком в порыве гнева не поругаешься. Точнее, можно, но какая же она мать после этого будет? Та самая, которую ребёнок потом станет во всех своих бедах винить? Неприятные мурашки снова поползли по коже. Оставалось надеяться лишь на то, что такие страшные мысли её посещают только сейчас, пока она всё ещё пребывает в шоке от внезапных перемен.

— Остановлюсь пока на варианте “мне надо подумать”, — Эовин немного натянуто улыбнулась и почувствовала, как он облегчённо выдыхает ей в волосы.

— Подумать так подумать. Надо вставать, а то ещё простынешь на полу. Ромашковый чай заварить? — получив кивок в ответ, Грима напоследок оставил ещё один поцелуй где-то в районе её виска, а затем поднялся и протянул руку, чтобы помочь ей встать.

*

Дрожащими руками Эовин подняла меч. Друзья, враги — все смешались в мясорубке битвы. Её цель, тень в чёрном плаще с капюшоном, была близка. Не мешкаясь, она рванулась к ней и занесла над головой оружие, чтобы одним сильным ударом расколоть скрывавшийся под накидкой череп. Но существо в капюшоне оказалось достаточно осторожным. Оно почувствовало надвигающуюся угрозу и обернулось, держа в каждой из своих облачённых в латные перчатки рук по арбузу.

— Ай, налетай! Арбуз — двадцать за кило! Сладкий как девичьи уста! Девушка, купи арбуз, не пожалеешь.

Мгновение — и вокруг уже повсюду вместо бьющихся насмерть людей и всякой нечисти были арбузы, много, много арбузов, бери не хочу. Эовин была не против купить парочку, но не могла дотянуться ни до одного из них, как ни старалась: они либо выскальзывали у неё из рук, будто были вымазаны в масле, либо попросту укатывались к своему хозяину, словно она обидела их тем, что не сжала хорошенько и не похлопала по бокам.

На подобное нахальство обиделась уже Эовин: она воткнула меч в землю и уселась рядышком с ним, хмуро подпирая щёки кулаками и наблюдая за тем, как сверкают на солнце круглые и овальные арбузы, как они перемешиваются между собой, будто танцуя, и жмутся к ногам страшной нечисти, оказавшейся обыкновенным продавцом. Один и вовсе сделал сальто, но неудачно приземлился и разбился о твёрдую иссохшую почву. Жизнь арбуза наверняка оказалась краткой и бессмысленной. Ветер поднялся, явно оплакивая его, горемычного, и Эовин в нос ударил сильный и невероятно аппетитный запах недавно почившего. Первобытное нутро, требовавшее утолить голод, взяло над ней верх, и она направилась к валявшимся кускам арбуза, надеясь, что теперь он от неё не убежит. Но стоило ей поднести ко рту вожделенную розовую мякоть, как над головой круто спикировал ковёр-самолёт с Эомером на борту.

— Проверка из налоговой! — гаркнул он изо всех сил и на полной скорости унёсся куда-то в арабскую ночь.

— Я не сплю! — тут же проснулась Эовин от кошмара и огляделась.

Никаких арбузов не было и в помине, лишь кабинет её отдела, маленького, да удаленького. На её столе беспардонно расселся глупо улыбающийся брат, и Эовин захотелось как следует огреть его дыроколом. И за шутки про налоговую, и за прерванный сон — уже три дня кряду она страдала из-за того, что очень хотела арбуз, но в конце марта единственными приличными заменителями были разве что жвачка да мороженое. Естественно, это было не то. А арбуза хотелось так, словно ещё немного — и она перелетит полмира ради него одного. И вот её мечта почти сбылась во сне, но явился Эомер и всё испортил.

— Дай-ка сниму, — брат протянул руку к её лицу и снял с щеки прилипший стикер. — И долго длится это сонное царство?

— Придурок… — буркнула она себе под нос и стала укладываться обратно, надеясь, что сон не испорчен окончательно и арбузы всё ещё ждут встречи с ней. Но не тут-то было, Эомер и не думал уходить.

— Первое апреля же, — усмехнулся он, будто не обратив внимания на то, как она демонстративно закрыла глаза. — Птички поют, что ты хахаля себе нашла. Светишься вся, сонная ходишь.

— Скажи, что за птичка такие глупости болтает, я ей пёрышки вырву, — она огрызнулась, но не подняла головы, опасаясь увидеть в глазах брата ответ, насколько далеко ушли местные сплетники в своих предположениях.

— Может, и глупости, — с беззлобной усмешкой начал брат, и Эовин еле заметно поджала губы: семья в курсе, что у неё кто-то появился, но не в курсе, кто именно. — Но спишь ты постоянно, это точно. Забуришься, как сурок, в свою комнату — и не выходишь оттуда. Ладно ещё дома, но на работе-то?

С каждым словом Эомер становился всё серьёзнее и серьёзнее, и Эовин это не нравилось. Мало того, что он испортил ей сон, так ещё и собирался промывать ей мозги в реальности. Не то чтобы его опасения были безосновательными, но он давил именно на то, о чём думать хотелось в самую последнюю очередь. Час икс — день рождения дяди — приближался, и чем меньше дней до него оставалось, тем проще Эовин впадала в панику.

— Сейчас обед, имею право.

— Сестрёнка, я же тебе добра желаю, — говорил Эомер назидательно, с толикой той житейской мудрости, какой он, видимо, набрался за те пять лет, что провёл в этом мире, пока не родилась она.

— Чья бы корова мычала, — не выдержав, Эовин подняла голову и пошла в атаку. — Сам со стероидов не слезает, а меня ещё учит.

— Это не стероиды, — возмутился Эомер, — а биологически активные добавки.

— От этого, конечно, твои таблетки сразу перестали быть дрянью.

— Надеюсь, ты меня услышала, — наконец, подытожил он, слезая со стола и сдвигая на своём пути все возможные канцтовары, затем совестливо поправил случайно задетые вещи и уточнил с самым важным видом: — Иначе ещё пара таких недель — и я отведу тебя сам, под ручку.

— С нетерпением буду ждать этой минуты, — она приторно улыбнулась и снова положила голову на руки, давая понять, что не собирается продолжать разговор.

Убедившись, что иного ответа от неё он не получит, Эомер вышел из кабинета. Эовин недовольно втянула носом воздух и, разогнувшись из позы тетриса, откинулась на спинку стула. Выигран лишь один бой, но не вся война. Вскоре её ожидал серьёзный и непредсказуемый разговор с семьёй, а она так и не придумала, как его начать. Одно было ясно: действовать нужно тогда, когда у всех будет слишком хорошее настроение и слишком заторможенная реакция, иначе для одного конкретного человека последствия из непредсказуемых превратятся ещё и в опасные для здоровья.

Тяжкие думы о грядущем прервал звук уведомления. «Зайди ко мне. Это срочно». Ещё один раскомандовался, думает, что теперь она от него не убежит. Последние дни выдались тяжёлыми, и Эовин была почти готова к тому, чтобы запрыгнуть на какого-нибудь породистого скакуна и умчаться в звенящую апрельскую даль. И всё же, выждав десять минут, она встала, сокрушённо покачала головой при мысли о своём ныне совершенно безвыходном положении и потопала к Гриме, раз уж он говорил, что дело срочное.

Несмотря на множество недостатков, положительные черты у него тоже имелись, хоть и весьма сомнительные. Раскрылись они при более близком знакомстве, а некоторые дали о себе знать буквально на днях. Так, у Гримы была замечательная память, и потому теперь рядом постоянно находился человек, который в любую минуту готов был перечислить весь тот список вещей, которые ей нельзя делать, и продуктов, которые нельзя употреблять. Даже если ей не слишком хотелось его слышать, но тем не менее. А ещё оказалось, что ему есть дело до всего и сразу, хотя за три года общения до знаменательных посиделок в караоке не было ни малейшего повода предполагать, будто этот человек вообще знает, что такое простая человеческая забота. Но, по всей видимости, Грима очень долго скрывал и накапливал в себе нормальные человеческие чувства, настолько долго, что теперь буквально душил её потоком невыплеснутых эмоций. Хоть какое-то спокойствие приносила мысль, что большая часть этого приступа гиперопеки закончится всего через полгода, а потом всё вернётся на круги своя, где пиком проявления нежности были купленные для неё зубная щётка и тапочки.

Но сейчас были другие времена, и с этим приходилось мириться. Всё-таки донимал он её из благих побуждений, хоть от вопросов из разряда «Ты ела сегодня фрукты?» или «Ты подкладываешь подушку под живот?» уже сводило зубы от злости. И всё же случались редкие мгновения, когда Эовин радовалась тому, что отцом её ребёнка стал не какой-нибудь пофигист, а вот такой приставучий и дотошный человек. То самое срочное дело красовалось на его рабочем столе, и полулитровая стеклянная банка призывно сверкала на солнце. Услышав звук открывающейся двери, Грима оторвался от своего контейнера с обедом и разулыбался так гордо, словно уже получил медаль «Отец года».

— Арбузный сок, настоящий, — уточнил он, дожевав кусок котлеты и расплывшись в совсем уж довольной улыбке, на что Эовин было совершенно начхать. Пусть сколько влезет радуется тому, какой он молодец. В конце концов, так оно и было: он смог найти дурацкий арбуз посреди весны, пусть и в виде закрытого на зиму сока, и спас её от трёхдневных страданий.

Словно дикий варвар, не знающий, что такое «спасибо», она вцепилась в банку обеими руками и огляделась в поисках того, чем можно было бы снять крышку. По счастью Грима уже протягивал ей невесть откуда взявшуюся в его кабинете открывашку.

Иногда казалось, будто у этого человека под рукой было вообще всё. Как-то раз во время посиделок на восьмое марта забыли взять штопор, так у Гримы нашёлся, хоть он и слыл непьющим. Правда, штопор в тот вечер потеряли, и ор стоял выше гор. Раньше Эовин казалось, что это проявление сволочного характера, не больше и не меньше, но теперь она видела его квартиру, где всё и всегда лежало на строго определённых местах, ванна сверкала без единого пятнышка и застрявшего где-то волоска, а кружка гордилась тем, что уже несколько лет сохраняла первозданную чистоту. У Гримы был пунктик на порядке. Да что там, целое пунктище. И крысился за штопор он не потому, что хотел ссориться, а потому что штопор должен лежать там, где ему отведено место. Но ей ссора не грозила — открывашка вернётся к своему хозяину, чего бы ей это не стоило.

Крышка, однако, была другого мнения и не хотела так просто поддаваться. Вернее, Эовин предавали её собственные руки. От нетерпения на ладонях выступил пот, и ручка то и дело норовила выскользнуть из её хватки. Грима предложил помощь, но она от неё отказалась. Это её бой, и лишь ей его заканчивать. Наконец, крышка поддалась, и Эовин, проверив, нет ли на поверхности сока плесени или чего ещё, задвинула приличия подальше и начала пить прямо из банки.

— Вкусно? — осторожно спросил он, глядя на то, как она млеет и вальяжно усаживается на стул для посетителей.

— Угу, — Эовин кивнула, расплываясь в довольной улыбке. — Где ты его достал?

— Тамара Геннадьевна консервацией занимается. Оказалось, что у неё в закромах и арбузы имеются.

— Дорого взяла? Если хочешь, я верну.

Грима скривился так, словно подобные вопросы глубоко задевали его достоинство. Кем он, по её мнению, был, мужчиной или жмотом? С другой стороны, материальные вопросы они не обговаривали, а сок был лишь опосредованно для ребёнка и в первую очередь — для неё.

— Вовек не расплатишься, — Грима издевательски улыбнулся, подмигнул ей и с чистой совестью вернулся к недоеденной котлете.

Но в Эовин проснулась благодарность. Награда должна была найти своего героя.

— Может, мы сможем как-нибудь сойтись в цене? — невинно хлопая глазами, томно проговорила она и невзначай дотянулась до его ноги под столом. Вилка с нанизанной на неё и всё ещё недоеденной, но обкусанной со всех сторон котлетой снова очутилась в контейнере, на этот раз надолго.

— Не знаю, не знаю, — Грима сцепил ладони в замок и заговорил наигранно высокомерно, строя из себя какого-то злого колдуна. — Что ты можешь мне предложить? Меня не интересуют ни серебро, ни злато, ни драгоценные каменья. Но что же ещё ты можешь мне дать? Разве что дитя в твоём чреве?

— Прошу, только не мой ребёнок, сжальтесь. Неужели нет ничего другого, совсем ничего?

— Есть одна мыслишка. Отдашь ли ты мне свою добродетель, подчинишься ли моей воле и моим замыслам, тёмным и коварным?

У Эовин вырвался смешок, но Грима опасно сощурил глаза. «Ох, какие мы серьёзные, Станиславский бы позавидовал», — пронеслось у неё в голове. С нежной улыбкой без капли притворства и игры она встала со своего места, обошла стол и, приблизившись к Гриме, взяла его за руку и потянула к себе.

— Ваше темнейшество, может уже перейдём от слов к делу?

На смену игривому тону и развалившейся сказочке про злого волшебника, требующего плату с бедняжки, пришли поцелуи и объятия. Его руки ласкали её тело, то и дело заползая под рубашку и перекочёвывая со спины на выпуклый живот. Грима и прежде любовался её телом, не раз говорил, что считает его совершенным, со всеми шрамами, растяжками на бёдрах и кривыми пальцами. Теперь внутри неё рос ребёнок, и уже становилось очевидно, что она не пополнит ряды тех беременных, кто до самых родов ходит с деликатным животиком. Как ни странно, Гриме это нравилось, и Эовин подшучивала над ним, отпуская фразочки вроде «фетиши — не порок». На деле же всё было гораздо проще. С той опекой, которой он её окружил, и останавливаться явно не намеревался, она приходила к единственному разумному выводу — он просто-напросто хотел семью, и как бы ни выглядел её живот в будущем, для Гримы он был доказательством того, что у него есть не просто молодая девушка, которая через пару недель и испариться может, но женщина, носившая под сердцем его ребёнка.

Эовин нравилась его нежность. И пускай сейчас она чувствовала, как он прикладывает усилия, чтобы быть аккуратным, медленным, терпеливым, её грела мысль, что превыше своих желаний он ставил их с ребёнком здоровье. И хоть врач сказал, что беспокоиться сейчас не о чем, беременность протекает хорошо и никаких отклоненийот нормы не наблюдается, он всё равно боялся навредить лишним движением.

Эовин нравилось, что он перестал пользоваться парфюмом. Отчего-то после того, как она узнала результаты теста, все резкие запахи стали её раздражать. Разумеется, её обоняние обострилось задолго до того дня, но она не придавала этому особого значения, списывая на раздражительность, вызванную всё тем же переутомлением. Теперь же любое недомогание воспринималось более остро просто потому, что причина была известна. Ей всегда нравился запах его парфюма, но Эовин опасалась, что за оставшиеся шесть месяцев сильный аромат так ей надоест, что опротивеет вконец. Теперь от Гримы слабо пахло гелем для душа, но к вечеру и от него не должно было остаться и следа.

В конце концов, Эовин нравилось, что у него в кабинете стоял абсолютно бесполезный диванчик. Хоть сейчас на нём едва помещались два человека, лежащие друг на дружке бутербродом, он был явно лучше стола, с которого пришлось бы три часа убирать все бумажки, а потом столько же раскладывать их обратно на свои места, чтобы любитель чистоты и порядка не ворчал, и намного лучше пола, потому что если бы она заболела, то конца и края не было бы видно его укорам и попыткам избавить её от соплей с помощью знамо где вычитанных народных средств разной степени мерзости.

Эовин раздражала его забота, и в то же время иногда случались минуты, часы и даже дни, как сегодняшний, когда ей нравилось всё, что он делает, особенно сейчас, когда его губы…

Похожий на раскат грома стук в дверь заставил их спешно оторваться друг от друга.

— Грима, открывай дверь! — это был Теоден. Он колотил в дверь с такой силой, что, казалось, ещё немного, и его кулак проделает в ней дыру, а от его разъярённого голоса внутри Эовин всё сжалось в малюсенький дрожащий и визжащий комочек.

— Если мы будем сидеть тихо… — еле слышно прошептал ей на ухо придавивший её к дивану Грима, но не успел договорить — новый, ещё более ужасающий басовитый крик раздался из-за двери.

— Эовин, я знаю, что ты там с ним! Закройте жалюзи и откройте дверь! Немедленно!

Их взгляды пересеклись и метнулись в сторону окна, открывавшего чудесный вид на окно напротив, вроде бы как в давно запертую кладовую, и парочка синхронно издала стон, полный боли, презрения к самим себе и ненависти ко дню, который так хорошо начинался.

— Дядя, это не то, что ты подумал! — не выдержала Эовин и тут же прикрыла рот ладонями.

— А что ещё он мог подумать, если он видел нас? — прошипел Грима, слезая на пол и подбегая к окну, чтобы закрыть его от посторонних глаз. Эовин удивилась, что он не стал прикрываться. Ему было страшно, так страшно, как никогда прежде не бывало на её глазах. Возможно, именно страх и затуманил его разум. И она его чертовски хорошо понимала.

— Кажется у меня начинается паническая атака.

— Считаю до трёх! Раз…

Внезапно ей прямо в лицо прилетели джинсы и трусы, и она отмерла. Грима подбирал раскиданные в порыве страсти вещи и, не особо заморачиваясь над прицелом, раскидывал их по хозяевам.

— Только паники не хватало. Натягивай скорее…

Бельё надеть, естественно, не составило труда, но джинсы упорствовали и на её чуть прибавившие в весе бёдра так быстро надеваться не хотели. Плюнув на это дело и решив, что и в рубашке может остаться, за дверью, как-никак, стоял её родной дядя, Эовин ждала, когда оденется Грима, а он делал это на удивление быстро, со скоростью сайгака приближая их к мгновению скорой расправы.

— Два!..

Грима застегнул ширинку и, отойдя поближе к своему столу, кивнул. Во взгляде его читался ужас, а губы что-то беззвучно шептали. Эовин готова была поспорить, что молитву.

— Всё-всё, дядя, я открываю, — прокричала она у самой двери, и, глубоко вдохнув и выдохнув, повернула замок и дёрнула ручку.

Дядя влетел в кабинет, держа в руке шашку, подаренную ему на шестидесятилетие. Настоящую, пусть и с затупленными краями. И теперь он этой шашкой размахивал, словно заправский атаман, и пытался достать ею стремительно убегающего Гриму.

— Ах ты ж гнида поганая, сука, пригрел змею на своей груди!

— Дядя, опусти шашку! — завизжала Эовин как резаная.

— Теоден Тенгелевич, простите! У меня серьёзные намерения! — невнятно кричал Грима, улепётывая от своего разгневанного начальства по всему кабинету и уворачиваясь от не слишком метких, но достаточно сильных ударов.

— Это у меня серьёзные намерения! Убью, скотина! Я тебе самое дорогое, что у меня есть, доверил, а ты! На девчонку малолетнюю позарился, да? Кобель! Она же тебе в дочери годится!

Наконец Грима оторвался от Теодена на расстояние чуть больше вытянутой шашки. Сделав финишный рывок, он смог забраться под стол и прикрыться стулом. Однако Теоден в бешенстве становился сильнее раз в десять. С него бы сталось и стол перевернуть, что уж там какой-то стул. Но было и такое, через что он никогда бы не переступил, и Эовин галопом кинулась к сваре, втискиваясь между дядей и горе-любовником и вставая в один ряд обороны вместе со стулом.

— Дядя! Дядя, у тебя же сердце! — запричитала она, положив руки ему на грудь и пытаясь его успокоить.

— Отойди, Эовин! Не прикрывай его! А сама-то, а? На что он тебе сдался-то? Старый, трусливый, вон, под стол залез, за девчачьей спиной прячется, — Теоден указал остриём лезвия в сторону Гримы, свернувшегося под столом калачиком, но Эовин перехватила его руку, отмечая про себя, что гнев дяди начал потихоньку испаряться, иначе она бы ни за что не смогла его удержать.

— А ты шашкой побольше размахивай, и не такой под стол залезет!

— Давайте поговорим спокойно, как взрослые люди, — подал голос Грима, осторожно вытягивая голову из своего укрытия, но тут же, как черепаха, втянул её обратно, стоило Теодену замахнуться, уже напоказ.

— Взрослые? Взрослые окна закрывают, когда таким срамом занимаются! Взрослые не скрываются, как нашкодившие малолетки! Взрослые портки надевают, а не стоят в одних трусах перед старшими!

— Ты же сам сказал, что до трёх считаешь, — Эовин стушевалась и оттянула края рубашки вниз.

— Да я припугнуть хотел! Я тебе что, Джеки Чан, чтобы двери выбивать? — удивлённый её наивности, Теоден принялся чехвостить и её тоже, но внезапно его взгляд зацепился за открытую банку сока. — А это ещё что? Так это ты для неё арбузный сок покупал?

— А вы откуда знаете, что я его покупал? — всё так же подавал признаки жизни Грима из своего укрытия.

— Но ты же не беременна, надеюсь? — не обращая на него внимания, спросил Теоден. Его тяжёлый взгляд переметнулся с банки на Эовин, и напряжённый комочек, в который превратилось всё её нутро, заорал от страха: «Мы все умрём! Мы все умрём! SOS!»

— А как ты… Ну… Вообще-то…

Дядя всё-таки вырвал из хватки Гримы дурацкий стул, но, развернув сиденье, лишь устало уселся на него и провёл рукой по лицу, будто все тяготы жизни в одночасье легли на его сильные, но уже немолодые плечи.

— Твою ж дивизию. Вы меня в могилу свести хотите?

Эовин тут же подскочила и уселась у ног Теодена. Успокаивающе поглаживая его по сжимающей шашку руке и целуя её, она, наконец, смогла забрать у него оружие и тут же откинула его подальше.

— Дядюшка, не говори так, — на её глазах закипали слёзы: и от стыда перед дядей, и от того, что весь этот кошмар вроде как остался позади. — Просто так вышло…

— Как у вас всё просто, — устало выдохнул Теоден и тут же напрягся. Грима, крадучись, как мышь, выползал из-под стола под неподвижным взглядом её дяди. Медленно, очень медленно, будто один неверный шаг — и мышеловка захлопнется, отсекая ему голову или ещё что.

— А хочешь, мы тебе снимок УЗИ покажем? — Эовин слегка дёрнула дядю за рукав, отвлекая его на себя.

— Тащите. И валидол захватите.

Спустя секунду осторожничавший Грима был уже на ногах, более того — у шкафа, и рылся в снятой с полки аптечке, а Эовин схватилась за телефон и перебирала фотографии в галерее, выискивая ту самую. В попытке зашифроваться как можно лучше она на время отдала снимок УЗИ Гриме, себе же на всякий случай оставив только фото в телефоне. Не то чтобы кто-то устраивал шмон в её комнате, но у страха глаза велики, а объявить эту радостную новость посредством случайно оставленного не в том месте и не в то время снимка казалось плохой идеей. Хуже был разве что тот вариант развития событий, который в итоге настиг их.

— Вот, — отыскав нужное фото Эовин протянула телефон дяде. Тут же подоспел и Грима с упаковкой таблеток. Теоден принял и то, и другое, недовольно поглядел на них обоих и опустил взгляд на снимок, но очень быстро всучил телефон обратно. Эовин робко улыбнулась, всматриваясь в лицо дяди. Злости в нём поубавилось, а из-под нахмуренных бровей пробивался всё ещё грозный и расстроенный взгляд, в котором Эовин видела теперь ещё и теплоту.

— А как ты догадался-то?

— Вот ведь парочка подобралась, дитё и сыч. Сидите по своим углам и ничего не знаете. Арбузный сок Тамары Геннадьевны по всему конезаводу славится тем, что его беременные берут. Она сегодня и понесла новость, мол, у Гримы Галмодовича кто-то появился, и ребёнок не за горами. Мы, конечно, подозревали, слишком уж он счастливый ходил в последнее время, но уж никак не думали, что это он с тобой вошкается. Хотя два и два сложить можно было, ты тоже с Нового года немного не в себе ходила и всё смыться куда-то норовила.

— Правда? Не в себе? — самодовольно улыбнулся немного попутавший берега и забывший о расстановке сил Грима, но Теоден тут же напомнил ему, где он находится, и, ухватившись за его галстук, притянул к себе.

— Поулыбайся мне ещё, — процедил он с угрозой и тут же отпустил наглеца. — Ну что, когда свадьбу играть будем?

— Я же говорил, — еле слышно пробурчал себе под нос Грима, поправляя галстук.

— Дядя, мы же не в XIX веке живём, — возразила Эовин, испуганно округлив глаза. К самому браку она относилась ровно, но вот о свадьбе, которую ей устроит дядя, она не думала, и теперь приближающаяся угроза вселяла своей предсказуемостью такую тоску, что впору было в петлю лезть.

— А у меня дома будет XIX век, — отрезал Теоден, явно не собираясь прислушиваться к её мнению. — Вы что, думаете, я один вас видел? Один в кладовую пошёл? Значит так: если хотите, чтобы об этом позоре быстро забыли и вспоминали только в качестве шутки-прибаутки, говорите всем, что давно встречаетесь, что наша семья обо всём знала, что вы собираетесь пожениться. Не скрывайтесь — слухи быстро разойдутся, уже завтра все будут вам косточки перемалывать. Про ребёнка пока можешь отнекиваться, хотя после арбузного сока…Теперь ты.

Теоден перевёл сосредоточенный взгляд на Гриму и без единого слова угрожающе поднял указательный палец вверх.

— Теоден Тенгелевич, я ведь правда… — Грима принялся каяться, словно последний грешник, даже на колени бухнулся и слезу пустил, но Теоден не собирался так просто прощать ему ошибки.

— Поздно, Грима, поздно, — он вынул таблетку из упаковки, положил под язык, ещё раз тяжело выдохнул, обвёл взглядом, полным глубочайшей печали, провинившуюся парочку и, шепелявя, вынес свой вердикт. — Приходи сегодня к нам, будем тебя по новой с шуринами знакомить. И знаешь, я бы на твоём месте завещание составил, на всякий пожарный.

*

— А вторая пуля, а вторая пуля, а вторая пуля в сердце ранила меня…

Теперь, когда выяснение отношений осталось позади, Эовин могла с уверенностью сказать, что всё прошло не так уж плохо, как можно было предположить изначально. В свою сторону она не услышала ни слова упрёка. Братья ни в чём её не винили, только задавались вопросом, с какого дуба она упала, не более. И чем ближе был ужин, тем больше казалось, что всё пройдёт тихо-мирно. А потом явился Грима и просто не смог удержаться от того, чтобы в порыве злорадства не поцеловать её в щёку. То, что братья ничего не высказывали ей, ещё не значило, что обстановка не накалена до предела, и потому он всё-таки получил хорошего и весьма заслуженного леща. Однако прийти к шаткому взаимопониманию, как ни крути, удалось, и теперь Грима сидел с ссадиной на скуле и разбитой губой, выводя рулады вместе с её подобревшими во хмелю близкими.

Эовин же, изрядно вымотанная событиями последних дней, отодвинула тарелку в сторону, положила голову на сложенные перед собой руки и тихонько задремала под нескладное пение квартета. Впервые за много лет ей было безразлично, что горланят за столом. Хотелось лишь спать.