Нуониэль. Часть первая [Алексей Николаевич Мутовкин] (fb2) читать онлайн

Коневод и рыцарь с трудом удерживали обессилевшего пленника. Руки Акоша, залитые потом и кровью как большие скользкие рыбы, выскальзывали из объятий Вандегрифа и Закича. Кровь буйно струилась из беспалых кистей. Бандита крутило и клонило вниз. Ещё чуть-чуть и сознание вот-вот покинуло бы его.

– Решай, рыцарь, будешь его убивать или нет. Чтобы этому кабану выжить, придётся мне чуток поврачевать, – заметил Закич, тщетно пытаясь ухватиться получше, чтобы не дать Акошу упасть. – Решай, господин, а то поздно будет.

Ломпатри выкинул столовый нож. Он поднял скамью и сел, смахнув испарину со лба. Теперь его лоб рассекала полоса из сажи и крови.

– Хорошо, главарь, – начал Ломпатри. – Можешь не говорить, куда дел детей. А раз твой хозяин столь силён, что ты боишься его пуще смерти, то будет тебе смерть.

– Он волшебник! – выкрикнул Акош и залился громким, злодейским гоготанием.

– Значит, волшебник, – спокойно произнёс Ломпатри. – В таком случае, тебе стоит умереть незамедлительно.

– С превеликим удовольствием оставлю вас гнить в этой поганой провинции в ожидании гнева моего хозяина, – сказал Акош, шепелявя, от обилия кровавых слюней.

– Мот, Молнезар, Влок, Кер, – обратился рыцарь к мужикам. – Зовите остальных. Этот человек причастен к похищению ваших детей. Даю голову на отсечение, что он один из тех, кто вёл их по степи, издеваясь и унижая. Кто знает, может быть, этот разбойник самолично совершил с ними… Впрочем, делайте с ним, что хотите. Мне он больше не нужен.

Мот, Влок и Керр, занимавшиеся тем, что приводили в сознание парнишку Молнезара, переглянулись. Не нарушая своего безмолвия, они направились к Акошу, подбирая по пути, кто кочергу, кто палку, кто красный уголёк из камина.

– Нет! – тревожно проговорил Акош, всё ещё находившийся в сознании.

Закич и Вандегриф отпустили скользкие руки пленника. Тот рухнул на пол и тут же стал отползать в дальний угол горницы. Он перебирал беспалыми руками по скользкому полу, где брага, кровь, пот и еда перемешались в блестящую жижу.

– Что же вы делаете? – ревел он надорванным голосом. – Не надо! Пощадите! Это неправда! Я ничего не делал! Мужики, почто же вы! Родные! Братцы, миленькие!

– Будет тебе заместо смерти и гнева волшебника, гнев народный, – сказал Ломпатри, выходя из горницы. – Сам из людей, знаешь, что почём.

– Не надо, родненькие! Будь проклят мой хозяин! – кричал Акош, отползая от надвигавшихся на него мужиков в дальний угол горницы. – Я всё скажу, всё, что просите! Всех гадов продам – пощадите! Свет с вами! Свет с вами, братцы!

Но Ломпатри уже не слышал этой мольбы. Выйдя из общего дома, он приказал привести в дом звездочёта старосту, а также приготовить баню. Так же он назначил дозорных, которые отправились по двое наблюдать за окрестностями и, если что, предупредить рыцарей о приближении врага. Закича Ломпатри попросил подготовить коней, чтобы завтра утром отправиться в путь.

Староста к Ломпатри идти не хотел, но деревенские, не занятые главарём разбойников, силком притащили старика в дом звездочёта. Рыцари уже сидели за столом, где догорали последние свечи. Воська бегал от печки к господам, устанавливая на стол то жировые горелки, чтобы стало светлее, то подавая рыцарям снедь с брагой.

Когда за старостой закрыли дверь, то глава деревни не поспешил проходить вперёд. Я сидел на лавке напротив печки и наблюдал за происходящим.

– Что медлишь, старик? – спросил его Вандегриф. – Проходи. Расскажи нам, как своих продавал.

Дряхлый старик сделал несколько шагов вдоль стены и остался в тёмном углу. Когда Вандегриф снова прикрикнул на него, старик заговорил.

– Простите великодушно, господа рыцари, но мы народ бедный и слабый. Ничего-то у нас нету. Бандиты да разбойники бесчинствуют который год. А мы только терпим. Из года в год урожая всё меньше. Люди мрут, словно подёнки на закате. Что нам остаётся? Воевать мы не умеем. Вон, в прошлый год Сопку сожгли. А деревня жила в десять семей. Кузнец там – и того не пожалели. А у нас что? Скотину забрали. Одну чахлую корову оставили. Овёс увезли дней с десять назад. Мольбами только выпросили себе часть. Тёмные твари оставили не более пяти мер. А с этим разве зиму протянешь?

– Сегодня господин Ломпатри оценил ваш стол, – перебил его Вандегриф. Рыцарь сидел рядом с Ломпатри и чистил свой мизерикорд от запёкшейся крови. – И птица, и плоды, и брага. Не рассказывай нам сказки.

– Мы уже с десять лет не рассказываем сказок, господин, – ответил Бедагост.

Вандегриф грозно посмотрел на старосту. Воська остановился посреди комнаты, так и не поставив на стол очередную горелку.

– А ну повтори? – тихо и грозно сказал Вандегриф.

– Десять лет, с тех самых пор, как упал Дербенский Скол, мы не рассказываем сказок, мой господин. Даже деткам нашим рассказываем только о том, что в мире делается. Про Скол, про разбойников, про мага.

– Про мага? – переспросил Вандегриф.

– Вы с главарём Акошем, как бы сказать, беседовали о нём. Разбойники промеж собой кличут его волшебником.

– Какая невероятная досада! – выругался Ломпатри, сидевший до этого в безмолвии. – Ну ладно бездари, бегающие по лесам и убивающие друг друга! Но вы-то так можете верить в эту ерунду? Вы же крестьяне. Вы должны верить только в дождь, солнце, урожай, тепло домашнего очага и в свои пенаты. Ты хоть знаешь, кто такие маги, старик?

– Конечно, я знаю, кто такие маги! – обидевшись на вопрос, ответил староста Бедагост. – В нашей деревне, может, и не бывало кузнеца, но у нас жил свой собственный звездочёт. В вашем большом и защищённом рыцарском замке есть звездочёт? А у вашего короля во дворце? Навряд ли! А у нас был! У него учились мальцы. И гостей он принимал разных. И маги к нему приходили и жрецы. А один раз к нему из-за моря приплыл один Серый монах. Так вот! Эти братии я хорошо знаю. Благо Мирафим, светлого ему бытья, человек был общительный и всегда рассказывал нам о своих гостях.

В горницу вошёл Закич. От него шёл пар, а красно лицо расплывалось в довольной улыбке.

– С молодым жаром! – сказал ему Бедагост.

– Чёчи пачи! – ответил ему Воська, как, видимо, полагалось отвечать в его родных краях, и тоже улыбнулся.

– С лёгким паром! – сказал Вандегриф.

Я поднялся с лавки, слегка поклонился вошедшему, и уже открыл рот, чтобы произнести: «Ни дирими ну ари?» Тут я понял всю глупость своего намерения и снова сел. Окружающие это заметили. Они уставились на меня, будто бы поняли, что я только что хотел сделать. Но я вспомнил не только вежливое приветствие выходящего из бани человека, но и его ответ: «Ар пар дирим», – что означает: «счастье, оно в самой бане». Закич поклонился мне в ответ и отправился в одрину. Там он бухнулся на кровать, ближнюю к горнице. Как странно всё же, что память возвращается мне такими незначительными осколками былого, не являя ничего существенного, что облегчило бы мне понимание своего прошлого! Возможно, я не готов вспомнить ни одной из важных деталей? Ведь, вспомнив что-то одно, я тут же ухвачусь за это, и моему разуму откроется и всё остальное. Я уверен, что, вспомнив хоть что-нибудь из прошлого, что-нибудь столь важное, без чего невозможно существовать, я смогу вспомнить всё.

– Маги – это сборище никчёмных бездельников из богатых домов Илларии и Местифалии, – произнёс Ломпатри.

– Не сборище, а гильдия, – донёсся из одрины голос коневода.

– Закич! – прикрикнул на него рыцарь. – Отправлялся бы ты за конями ходить, а не в перёд господ в бане сидеть.

– Да коль затоплена! – спорил Закич. – Остынет ведь, пока вы тут лясы точите. А мне после этой заварухи и врачевания выживших, ой как охота помыться!

– Старый Мирафим всегда говорил, что неважно, кто в конце окажется прав – маги или жрецы. Стремление к неведомому обеих братий должно служить на благо людям, – сказал Бедагост.

– Тогда твой Мирафим ещё глупее, чем я о нём разумел, – фыркнул Ломпатри.

– Пока ты, господин рыцарь о нём думал, я читал его труд «Размышления о перенаправлении солнечных лучей», – снова заговорил Закич.

– Закич! – рявкнул Ломпатри.

– Хотите, я его стукну? – спросил Вандегриф. Но Ломпатри как-то странно посмотрел на своего черноволосого товарища.

– У господина Ломпатри, из благородной провинции с благородным вином, особое отношение к простолюдинам, – язвительно заметил Закич.

– Не надо его бить, – спокойно ответил Ломпатри.

– Вот-вот, – снова отозвался Закич. – Не поднимай бич на кормящих тебя.

В горнице повисла тишина. Ломпатри, Вандегриф, Закич и Воська, как и все, кто бывал в Атарии, ни раз слышали прозвище Бич Кормящих. Эта странная кличка, стараниями провокаторов, стала для рыцаря Ломпатри вторым именем. Даже другое имя – Белый Единорог – доставшееся Ломпатри тяжёлой кровью на полях сражений за короля, не смогло заменить ему в народе эту нелицеприятную кличку. И даже стяг, с изображением белого единорога заставлял крестьян перешёптываться не о великом генерале последней войны, а о терзателе и мучителе людей.

Никто ничего не говорил достаточно долго. Наконец, Вандегриф закончил чистить мизерикорд и стал выводить кончиком клинка рисунки на залитой воском столешнице.

– Разбойники увели семь чад, – начал черноволосый рыцарь. – Ни восемь, ни шесть, а ровно семь. Они не взяли мужиков, которых можно использовать на тяжёлых работах в штольнях. Они не надругались над девушками и женщинами. Бандиты выбрали детей, одну девку, и забрали их с собой. Для разбойников – это не просто рабы. Это особый груз. И уважаемый всеми господин Ломпатри, в прошлом генерал королевского войска, стяжавший славу на ратных полях всего Троецарствия, считает, что в деревне есть кто-то, кто помог бандитам осуществить подобный план.

Воська поднёс рыцарям по чашке с брагой.

– Пойди в общий дом, Воська, – сказал ему Ломпатри. – Найдёшь там мой кафтан. Принеси мне как есть. Не чисти, не зашивай. Немедленно!

Воська откланялся и вышел прочь.

– Мы люди бедные… – снова начал староста Бедагост, но не успел продолжить: Ломпатри выхватил у Вандегрифа мизерикорд, подскочил к старику, схватил его за грудки и приставил острый клинок к горлу.

– Ты не бедный старик! – закричал он. – Ты трус и обманщик. Они вели с тобой переговоры. Ты сдал им детей. А когда увидел, что появилась парочка рыцарей на горизонте, решил стравить нас. Когда бы мы перерезали друг другу глотки, ты бы забрал с поля боя своих детей, а нас и в могилы бы не положил.

Староста, вначале испугавшийся, вдруг нахмурился. Глаза у него загорелись блеском слёз, а морщинистое лицо покраснело.

– Не положил бы! – гневно ответил Бедагост. – Завтра утром на нашем погосте на две могилы больше будет! И всё из-за вашей пирушки! Мы не воины! Разбойники перебили бы всех в деревне и всё равно забрали бы то, за чем пришли. И вы бы сейчас не в деревне сидели, а среди головёшек, пожарищ и печных труб под открытым небом. А наши головы, насаженные на копья, смотрели бы на вас с околицы! Всю деревню загубить или откупиться несколькими детьми? Хорош выбор для старика, который уже не каждый день из дому нос кажет, всё сидит у пенат, смерти ждёт. Но в могилу я бы тебя не положил, потому что ты не лучше этих разбойников. Думаешь, я с ними закодычничал? А я скажу, что это, может быть, и ты сам их на нас навёл. Уж больно скоро ты появился опосля этого происшествия. Я хоть и слеповат, но вижу более тебя, великий воитель.

Ломпатри припёр старика к стенке и приготовился вонзить ему в шею холодную сталь.

– Ты сидишь, – продолжал староста, – пьёшь нашу брагу, ешь нашу снедь в то время, как над нашими детьми издеваются, молодую жену Молнезара обесчещивают. И с каждым часом это горе крепчает. И жизнь каждого в Степках пропитывается этим горем. А ты «давишь муху» второй день, улыбаешься и называешь себя благородным рыцарем! Что это – честь? Пустая болтовня! Скажи прямо, что твоя честь? Где её потрогать? Где увидеть? И убери свой меч!

– Честь в крови! – ответил Ломпатри, припав к старику так близко, что тот почувствовал кислое от браги дыхание рыцаря.

В этот миг дверь хлопнула, и в горнице оказался Воська. В руках он держал изорванный кафтан Ломпатри. Рыцарь подошёл к слуге и достал из внутреннего кармана своего парадного одеяния латунный футляр – указ короля Хорада о возвращении Ломпатри всех титулов и наделов.

– Вот где честь! – сказал Ломпатри старику, и спрятал указ за пазуху. – Воська, кафтан зашить и отстирать!

Воська снова откланялся и поспешил в одрину. Ломпатри с минуту смотрел прямо на Бедагоста, который так и стоял у стены, будто бы рыцарь продолжал держать его за грудки.

– Живы ваши дети, – буркнул наконец Ломпатри, и сел на лавку между дверью и догорающим каганцом. – Я их вам верну. Завтра уйдём и приведём тебе детей, девушку и того, кто их похитил.

– Но бандиты могут придти отомстить за тех, кого ты убил сегодня.

– Бандиты не мстят. У них каждый сам за себя. А вот этого главаря убивать ещё рано. Живым от него больше пользы.

– Не зря я его подлатал, – заметил Закич из соседней комнаты. – Многовато для одного дня! Сначала малец этот Молнезар с шишкой на голове, потом этот ваш главарь. А ведь мне ещё перевязку зверушке делать!

– Не сильно его деревенские? – спросил Ломпатри.

– Насилу усмирил! И упёртые эти степковые! Посадили его в погреб. Караулят, – отвечал Закич.

– Старик, – продолжил Ломпатри, обращаясь к Бедагосту, – предупреди своих, чтобы не трогали беспалого. Он нас ещё к своему хозяину отвести должен.

– Нет, нет! Только не к нему! – со страхом в голосе проговорил Бедагост. – Только не к магу! Не надо с ним связываться! Это погибель! Я слышал, на что способно это чудовище. Идёт слух, что он настолько ужасен, что его никто не охраняет, и при этом ни один из бандитов не смеет на него напасть. А ведь среди бандитов подобное – обычно дело.

– Бедагост, – начал Вандегриф, подойдя к двери и готовясь выпроводить старосту в сени, – господин Ломпатри победил во множественных сражениях. С ним я – верный правому делу рыцарь. С нами добрые друзья. И говорят, рыцарь Гвадемальд с войском скоро вернётся. Этот жалкий человечишка не запугает нас своими фокусами!

– Но это не человечишка! – с полными страхами глазами заметил Бедагост, открывая дверь. Из сеней дунул холодный ветер, затушив каганец и даже стоящие на столе у противоположной стены свечи. Рыцарям и старику стало не по себе. Я почувствовал это по тому, как они смотрели друг на друга. Света из прикрытой печи хватало, чтобы разглядеть очертания их лиц. – Побёг я, побёг! – затараторил староста и скрылся в темноте.

– Ладно, – нарушил молчание Закич, встав с постели и войдя в горницу. – Что греха таить? Ломпатри, извини меня за эти речи о биче и о кормящих. Тёмные меня попутали. Кровь, смерть. В бане тёр себе руки долго. Тёр, что есть мочи. До крови, думал кожу сотру. Никак отмыться не мог от этого пира. До сих пор перед глазами половые доски в крови. Извини, господин. Ну или хоть прости, коль сможешь!

– Извиняю, Закич. А теперь и нам в баню можно.

– И я схожу, – ответил Закич. – Наперво зверушке перевязочку, а опосля к вам; ещё разок искупаться!

– Коневод! – осадил его Ломпатри за то, что обзывает благородного сказочного господина.

– Всё, всё! Молчу! – ответил Закич и прошёл со мною через одрину в дальнюю комнату, где Воська уже зажёг несколько лучин. Там Закич снял с меня старую повязку. Прямо у меня за спиной, за тонкой деревянной стенкой находились сени. Было слышно, как Ломпатри и Вандегриф выпроваживали Бедагоста.

– Синий вереск, – сказал мне Закич, разворачивая маленький кулёк и выкладывая его содержимое на новую повязку. Опять будет жечь.

– Вы видели это? – донёсся из-за стены голос Вандегрифа. Рыцарь старался говорить шёпотом, но его сильный бас доносился и сюда, за тоненькую стенку. Закич прислушался.

– Что именно? – спросил его Ломпатри.

– Тусветный поймал стрелу, – загадочно произнёс Вандегриф.

– Поймал. Но я бы посоветовал вам пересмотреть своё отношение к этому существу.

– При всём моём уважении, господин рыцарь, я останусь при своём мнении и поясню, почему я считаю его недобрым. Я никогда не видел и даже не слышал о том, чтобы кто-то, когда-то поймал стрелу. Даже байки такой нет! Господин Ломпатри, это не просто безупречная тренировка и мгновенная реакция. Он знал, куда тот выстрелит и когда он это сделает. Он овладел разумом лучника!

– О чём вы говорите, Вандегриф! – сказал Ломпатри таким тоном, будто тот рассказывал ему нелепые сказки.

– Помяните мой сказ, господин Ломпатри, – продолжал Вандегриф. – Это волшебство. Полено ведь сказочное существо. От них всегда проблемы. Упаси нас свет от таких спутников! К тому же…

– Что ещё? – спросил Ломпатри, открывая дверь вон.

– Теперь вот он встал, когда Закич пришёл с бани. Нуониэль хотел что-то сказать. Зверушка вспомнила, что надо говорить в такие моменты. Память возвращается к нему. И настанет время, когда он всё вспомнит. Кажется мне, вы не очень этого жаждите. И тусветная тварь скрытничает! Как вы узнаете, что он всё вспомнил?

– Когда он всё вспомнит, он меня убьёт, – хмуро ответил Ломпатри.

Вандегриф ничего не ответил. Они с минуту стояли тихо, а потом всё-таки вышли из избы, хлопнув дверью.

Закич смотрел на меня стеклянными глазами полными страха. В руках он держал повязку с горсткой жёванного синего вереска.

– Будет жечь, – быстро сказал он и приложил к моей простреленной шее весь синий вереск, что собрал за день. Моё тело пронзила оглушающая боль. Перед глазами, как молнии пронеслись картинки битвы в общем доме, тьма и странный меч, который падает на чёрные камни, блестящие от ночного дождя. Такого меча я никогда раньше не видел. Возможно, он был из моих странных снов, в один из которых я снова провалился.

Глава 8 «Женщины»

В хрониках часто попадаются записи о том, как по Стольному волоку на белом коне двигался в некий город рыцарь такого-то имени из такого-то края. Несведущий читатель, смотрящий на жизнь из окна библиотеки, представит себе дорогу средь чистого поля и одинокого рыцаря с хоругвью, восседающего на породистом жеребце. А те, кто не раз ночевал под открытым небом, напротив, увидят и оруженосца, и слуг, трясущихся в обозах, и с десяток солдат, и штук пять вьючных лошадей. Они почувствуют на своей коже холодный ветер и палящее солнце. Вспомнят нескончаемый дождь или метель, острый как бритва косогор или дорогу, превратившуюся в кашу по весенней оттепели. Они вспомнят гнус, зуд во всём теле, иссохшие и растрескавшиеся губы. Их ноздри вновь наполнит этот приторный, следующий за ними повсюду запах костра. Такие люди по вони, исходящей от сырых одежд встречного путника, могут сказать, какое дерево тот жёг минувшей ночью. Эти люди – солдаты, ремесленники-торговцы, пастухи, охотники. Попадаются среди них и разные чудаки: из тех, что пытаются найти смысл бытия, шатаясь по далёким краям в лохмотьях, жуя хлеб честных тружеников, разглагольствуя при этом о людских пороках и слабостях. Сухую вонь ночных костров нюхал и откровенный сброд – разбойники и конокрады разных мастей. Такие шатаются по свету до тех пор, пока не встретят на своём пути бывалого человека. Он-то и поймает проныру за руку в собственном кармане. Однако, в Троецарствии, да и по правде сказать, во всей Эритании, есть кое-кто ещё, кому хорошо известен разъедающий глаза дым походного костра. Таких называют по-разному: на западном берегу Найноэльского моря, в Троецарствии – скитальцами, на юге в Айседолисе и Лойнорикалисе – странниками, севернее в Симпегалисе – каликами перехожими. Даже диковатые жители Варварии, известные своей страстью к путешествиям и кровавым приключениям, особо выделяют таких бродяг. Они называют их хожалыми. Скитальцы появлялись то там, то тут, говорили мало, спрашивали тоже. Ходили слухи, будто бы это некая тайная организация, проворачивающая свои грязные делишки под носом ничего не подозревающих людей. Но большинство считало такие слухи бреднями. Скитальцы встречались людям всегда разные – старые и молодые, сильные и почти калеки. Эти необычные люди постоянно искали нечто важное – такое же неосязаемое, как то, что ищут одухотворённые чудаки и такое же реальное, как прибыль, за которой пускаются в дорогу ремесленники-торговцы. Такие люди запросто могли устроиться на ночлег, как в лагере охотников, так и в лагере бандитов. В Троецарствии даже слепой мог выявить скитальца среди прочих путников. Встретить такого в чужих краях считалось большой удачей. А получить от скитальца совет о том, где и как лучше перейти лежащий на пути кряж – благословением Всемогущих, о которых в Троецарствии, впрочем, почти позабыли.

В Дербенах скитальцами не пахло. Шёл девятнадцатый день листобоя, и два атарийских рыцаря третьи сутки шли на северо-запад по дербенской пустоши. Знающие эти края вышли бы из Степков строго на север – по Стольному волоку, который через полсотни вёрст повернул бы западнее. Но нездешние рыцари скитальцев в пути не встретили, а советоваться с чернью из своего отряда не стали. Краем уха Воська уже не раз слышал, как деревенские мужики промеж себя поносили рыцаря на чём свет стоял, когда теряли лапти в залитой водою низине или рвали штаны о колючий тёрн и засохший чертополох.

Кроме двух рыцарей, Воськи, Закича и нуониэля, в отряде стало на семь человек больше. Все степковые. У каждого из этих крестьян нашлась веская причина отправиться на поиск детей. По правде сказать, не ограничь бы Ломпатри число новых рекрутов, за ним последовала бы вся деревня. Но после долгих пререканий со старостой, рыцарь стукнул кулаком по столу и сказал своё последнее слово: «семеро»! Когда же Ломпатри стал выбирать годных мужчин, выяснилось, что только один из них имел представление о военном деле. Им оказался тот самый Навой – сухой бородатый мужик. Осознав, что годных людей ему в отряд не сыскать, Ломпатри плюнул на всё, и наказал крестьянам самим выбрать тех, кто отправится отбивать детей у бандитов. И только через два часа жители Степков пришли к согласию. Выбрали семерых мужчин. Теперь отряд состоял из двенадцати человек и пятнадцати лошадей. Телегу решили оставить в деревне, ведь вести нынче на ней некого. Нуониэль чувствовал себя гораздо лучше: последний раз он потерял сознание в день кровавого ужина в Степках. После этого сказочное существо, щурясь от боли, терпело процедуры Закича, но оставалось в рассудке. Коневоду и Воське пришлось помучиться, чтобы усадить господина нуониэля на лошадь: похоже этот странный господин в жизни не ездил верхом. В остальном, он стал, как и все прочие – солдатом, способным держать меч. Его отличало только молчание. Он ни разу не пожаловался на плохую погоду, холод, сырость, зуд, усталость или вонь. Да, с пробитым стрелою горлом много не наговоришь. Но по лицу нуониэля было видно – мог бы говорить, всё равно смолчал бы. Куда больше хлопот доставлял коневоду-лекарю новый член отряда, не приписанный к солдатам: тринадцатый мужчина на шестнадцатой лошади – главарь разбойничьей шайки Акош. Закич перевязывал его беспалые руки на каждом привале. Ломпатри, держащий пленного на поводке, выставлял рядом двух крестьян с топорами и только тогда давал Закичу сменить повязки на посиневших, дрожащих от холода кистях бедняги. Главарю ой как хорошо досталось от степковых, когда Ломпатри отдал его им на растерзание. Не поспеши Закич тогда вызволить его – бедолагу затоптали бы вусмерть.

Три дня назад отряд вышел в направлении Диковки – маленькой деревушки на северо-западе Дербен. Это отдалённое поселение раскинулось на пологих холмах у пригорья, на пути к злополучному форту «Врата», откуда рыцарь Гвадемальд, наместник короля Девандина в Дербенах позорно отступил с остатками своего войска. Местности Ломпатри не знал, и в принятии решения о том, куда двигаться, искал помощи у карт. Добытая Закичем в одной из спалённых деревень карта оказалась совершенно негодной. Её, скорее всего, нарисовал какой-нибудь крестьянин по памяти и лишь для того, чтобы не заплутать отправляясь на охоту. А вот карты нуониэля оказались на удивление точными. По ним Ломпатри и стал ориентироваться. Рыцарь не рассчитывал на долгий поход. Он помнил отчаяние Гвадемальда и его намерение вернуться в Дербены с целой армией в ближайшее время. Для Белого Единорога всё приключение мнилось не больше чем разведывательным манёвром перед основным натиском. Однако даже он, своим глубоким умом не мог понять некоторых вещей. Неясным оставалось, как именно Гвадемальд потерял свой форт. Тогда, сидя в тёплой, уютной палатке с наместником Девандина, Ломпатри попал под очарование рассказа угрюмого рыцаря и толком не подумал спросить о сражении за твердыню. Теперь, в грязи и холоде дороги, он пытался понять, как же безмозглым разбойникам удалось взять твердыню, которую защищали верные своему господину солдаты. В россказни про великого колдуна, который руководит всем, что происходит в Дербенах, Ломпатри не верил.

– Эй, Главарь, – дёрнув за поводок, окликнул Акоша рыцарь. – Расскажи о своём могучем господине.

Тогда они пересекали низкий луг, лежащий между двумя жиденькими борами. Длинные, перезрелые травы, полузасохшие, а затем вымоченные дождём, переплелись в тугой ковёр. Под ним стыла огромная лужа, занимающая весь луг. Она чавкала под копытами лошадей, источая ильное зловонье. Все кроме рыцарей и пленного Акоша спешились, боясь, что лошади застрянут в этом болоте. Компания еле волочила ноги.

– Он великий маг, – хмуро ответил Акош. – Если ему что надо – он своё получит.

– Так значит, деток всё-таки он приказал похитить! – заключил Ломпатри. – А зачем ему деревенские? Раз он такой могучий, наколдовал бы себе из воздуха детей! Или он великий только потому, что ему прислуживают такие собаки как ты?

– Хороша собака! Ишь как бока тебе поджарила.

– Значит, одних собак он посылает на важное дело – похитить детишек, а для тебя, опустившегося солдата, не находит лучше задания, чем дозорничать где-то в глуши. Не шибко тебя ценят!

– Гляну я, – ответил Акош, – тебе не терпится увидеть моего хозяина. Ты встретишься с ним.

– Господин Вандегриф, – окликнул своего спутника Ломпатри. – Что скажете по этому поводу?

– Господин Ломпатри, мне кажется, что нашему пленнику ещё тогда нужно было отрезать язык. Уж больно нечестиво он разговаривает с рыцарем, – отозвался черноволосый громила, вальяжно развалившийся в седле своего породистого жеребца. Левой рукою он держал поводья, а правую не снимал с узорчатого рога, неизменно висевшего на его поясе.

– Не злитесь, господин Вандегриф, – сказал Ломпатри. – Он всего лишь калека: ему нет большей радости в жизни, чем уколоть человека, пусть и словом. Я говорю о другом. Похоже, великий и таинственный колдун держит в подчинении всю долину, не выходя из форта. Как это возможно?

– Это волшебство! – отозвался сзади крестьянин Мот. – Это злое волшебство, господин Ломпатри.

– Нет, простофиля, – улыбаясь, ответил рыцарь. – Это называется голубиной почтой. Негодяй сидит в горах и пишет своими кривыми ручонками маленькие записочки. Потом он цепляет их к лапкам голубей, а те летят во все концы к таким пронырам, как Акош. Ну а здесь, в долине, его верные слуги выполняют всё, что он пожелает.

– Позвольте, неужели Акош умеет читать? – спросил Закич, поднимая в воздух застрявшую под кочкой ногу.

– О нет, Закич! Не переживай, – успокоил его Ломпатри.

– Если честно, то я действительно расстроился, – сказал коневод. – Два года учился грамоте у жрецов, а теперь оказывается, что какой-то бывший солдат умеет читать не хуже меня!

– А меня удивляет, что маг может писать, – сказал Ломпатри. – Эх, Закич, дурья твоя башка! Акош и не видел приказов своего хозяина. Ему их кто-то передавал. И ему и таким же, как он главарям местных шаек. Вот этого чтеца нам и надобно найти. Сначала я думал, что чтец в Степках, ведь эта деревушка в самом центре провинции. Но, единственный, кто там букву от цифры отличить мог – это господин Вандегриф. Вот и выходит, что так называемый чтец, засел где-то недалеко. А ну-ка, местные, что тут у вас поблизости есть?

– Степи есть, – сказал Мот. – Леса да подлески.

– Дичи много луговой, птицы! – добавил Атей, молодой парень, у которого за спиной висел простенький лук и два колчана деревянных стрел.

– В лесах много добра! – отозвался третий – Еленя, парень ещё моложе Атея. На голове у него была берестовая шапочка с полями. – По осени грибов много есть. Мхов и трав разных на лекарства.

Тут Елене прилетел подзатыльник от его отца Навоя. Берестовая шапочка слетела с головы в лужу.

– Не тебя кликали! – грозно сказал ему Навой, а потом обратился к рыцарям:

– Руины здесь есть. Вот за леском этим, – он указал вперёд, на темнеющую у горизонта полосу деревьев. Кер, ты бывал там по промыслу.

– А то! – ответил крестьянин Кер. – Мы с Атеем прошлой весной там на косулю ходили. Да, есть руины. Их уже тогда какие-то пришлые облюбовали. Не знаю откуда. Мирные люди. Мы у них воды брали. Говорили, что, мол, на следующую осень приходите торговать. Обещались платить царскими деньгами. Вот мы с Молнезаром прихватили с собою сорок, – он показал на объёмную связку соболиных шкур, свисающих с его лошади. Авось поблизости будем? Или на обратном пути, как деток воротим, заскочим к пришлым и поторгуемся.

«Вот значит оно как, – подумал Ломпатри. – Выходит, крестьяне уверены в успехе нашего похода настолько, что не прочь и поторговать между делом. А я думал в Дербенах дела хуже некуда. Как ловко они всё-таки разжалобили меня своим плачем!»

Остаток дня, Ломпатри не проронил ни слова. За время его странствий он выполнял разную работу, но вот охранять крестьян, идущих на ярмарку, ему ещё не приходилось. Сейчас он мог бы скакать по южным лугам Дербен, где синие цветы и травы уже превратились в сухой, жёсткий, серый ковёр, рассыпающийся в пыль под копытами резвых лошадей. Он ехал бы домой, в свой замок. Но не в последний раз Белого Единорога мучили сомнения относительно дербенского начинания.

Когда они вышли из затопленной низины к березняку, уже начало смеркаться. Здесь, на меже, решили заночевать. Лагерь поставили быстро: семеро крестьян под руководством Воськи в миг установили красную палатку Ломпатри и развели костёр. Рыцарь и глазом моргнуть не успел, как оказался в тепле. Лёжа на шкурах в своём красном шатре, слушая возню крестьян снаружи и жуя кусок солонины, Ломпатри вспомнил охоту на своей родине, когда его слуги, точно так же как и дербенские крестьяне, в мгновение ока ставили палатки, разжигали огонь, расставляли деревянные стулья и насаживали на вертел свежую дичь. Не мешкая, Ломпатри передал командование Вандегрифу и погрузился в грёзы о родине.

Первым делом черноволосый рыцарь выставил часовых и послал Закича с Навоем вглубь березняка в дозор.

– Ну что, солдат, послали нас в самую тьму тусветную, – сказал Закич, когда они с Навоем отошли от лагеря настолько, что ни костра не стало видно, ни крестьян слышно.

– Тьма тьмою, да токмо не тусветная, – ответил Навой, пытаясь разглядеть хоть что-то дальше вытянутой руки.

– Благодать-то какая! – вздохнул Закич, глядя вверх, где в сети голых веток, теснилось тёмно-синее небо, испещрённое голубоватыми звёздами.

– Без факела тут не походишь! – пожаловался Навой. – Давай хоть сверху глянем.

Они выбрали старую берёзу и полезли на самую верхушку. Оттуда им отрылся вид почти на весь бор. Разведчикам с трудом удалось определить, где находится их собственный лагерь: над макушками деревьев поднимался едва заметный столбик тёплого воздуха. Казалось, будто бы скинувшие листья берёзы не выпускали серый дым наружу, как сито не пропускает сквозь себя рожь. И свет пламени, и дым и запах костра оставались там, под чёрными ветками. А здесь, под тёмно-синим небом, Закичу показалось, что нет ни разбойников, ни тревоги за похищенных детей, ни рыцарей с их честью, ни крестьян с их глупостью.

– Погляди-ка, – окликнул коневода Навой и указал на запад. Закич перелез на другую ветку и посмотрел на горизонт. Там, над самой землёй виднелась луна, но не круглая, а угловатая, с неровными краями и чуть меньше обычной.

– Гранёная Луна, – сказал Навой. – Первый раз она появляется в ночь на двадцать первый день листобоя. Но с гор и высоких деревьев её можно увидеть и сегодня – в девятнадцатый.

– В наших краях раньше грудня, её не видать, – сказал Закич, стараясь спрятаться за ветки, чтобы тусклый свет далёкой луны не попал на него.

– Ты веришь в проклятье света Гранёной Луны? – спросил старый солдат, тоже переползая на ветку пониже.

– Мы-то можем спрятаться от этого света, а вот Троецарствие – нет.

– Вот с Гранёной Луны и прилетел Дербенский Скол. От этой госпожи достался нам такой подарочек, будь он неладен.

– Ты видел его вблизи? – спросил Закич.

– Нет. Только издали. Да вон он, – ответил Навой, указав на север. Но Закичу ничего не удалось разглядеть во тьме, а подниматься выше, где сияние Луны усиливалось с каждой минутой, он уже не хотел.

Обратной дорогой Закич думал о Гранёной Луне и словах крестьянина. Луна появлялась только зимой, огибала небосвод и исчезала на востоке. В безоблачную погоду она заливала мир своим холодным светом, тающим во мраке ночей. Простой люд боялся этого света, исходящего от странного небесного тела. Попасть в эти голубые тающие лучи считалось дурным предзнаменованием. Сколы, падающие время от времени с небес, тоже не приносили людям ничего хорошего. И чем крупнее падал Скол, тем больше несчастий он приносил. Кто-то рассказывал Закичу, что однажды крохотный Скол упал на курятник и убил двух наседок. Потом, где-то «небесный скакун», как их иногда называли, рухнул в озерцо. Любитель понырять был больше того, что лишил жизни бедных куриц. Тогда он сгубил всю рыбу, и деревня еле протянула следующую зиму. Огромный Дербенский Скол уже десять лет терзает несчастную провинцию. Но если все эти Сколы прилетали с Гранёной Луны, от неё, скорее всего, уже ничего бы и не осталось. Или она стала бы совсем маленькой. Только вот никто из стариков ни разу не сетовал на то, что раньше эта луна походила на толстяка, а теперь исхудала. Даже наоборот, жалуясь на жизнь, иной старец и буркнет, что, мол, теперь и свет Гранёной Луны стал таким ярким, что аж просачивается между брусьев в избы по ночам.

Когда Закич и Навой добрались до лагеря, остальные уже отдыхали. Из-под стоянки убрали опавшие листья. Их нагребли так много, что получилась целая стена аж по пояс, опоясывающая костёр, красную палатку Ломпатри и маленькие навесы крестьян, которые те соорудили из веток, кож и шкур. Ломпатри и Вандегриф сидели на стульях со спинками, которые Воська усердно таскал на своём горбу вместо походного рюкзака все эти дни. Вандегриф, несмотря на прохладу, оголился по пояс, но мизерикорд и резной рог не снял – они всё также висели у него на широком кожаном поясе. Ломпатри облачился в свой пурпурный кафтан, который Воська за эти три дня успел привести в сносный вид. Когда радивый слуга успел превратить изуродованный в драке парадный кафтан своего господина в красивый наряд – загадка. Только вот сам Ломпатри даже не заметил того превращения, благодаря которому его единственный кафтан снова сиял красотой фасона и отливом дорогой материи. Ведь для того у господ и есть слуги, чтобы всё и всегда было в полном порядке.

– Ну что, дозор? – окликнул Закича Ломпатри. Он явно пребывал в бодром расположении духа, сидя на стуле в своей любимой одежде и держа в руке полную кружку браги.

– Глушь, – ответил Закич. – И что это ты, рыцарь, так ожил?

Ломпатри только улыбнулся в ответ. Закич и Навой прошли к костру. Здесь кусочек леса превратился в тёплое, сухое местечко. Листья, которые сложили стеной, не давали холодном лесу, нарушить скромный уют стоянки. Даже вонь костра ощущалась не так едко, как обычно. И только Закич захотел спросить, куда подевался нуониэль, как сказочное существо ступило через стену из листьев и подошло к молодой берёзе, у корней которой привязали Акоша. В руках нуониэль держал новенькие шкуры соболей.

– Эй! Полено! – закричал крестьянин Кер и встал со своего нагретого бревна, постеленного лисьей шкурой. – Не тронь товар! Аль запачкаешь!

Но нуониэль только показал на Акоша, а затем накинул соболей пленнику на плечи.

– Ах! Измарал, всё измарал! – хватаясь за голову, закричал Кер, подскочил к берёзке и сорвал новые шкуры с плеч Акоша. – Да я за них по серебрянику взять могу.

– Отдай шкуры, отец! – громогласно произнёс Ломпатри. Всех крестьян, у которых уже были дети, он так и кликал отцами. Его голос звучал так, как много лет назад над полем битвы, когда он отдавал приказы сотникам. Кер пришёл в оцепенение от командного голоса Белого Единорога. Нуониэль взял шкуры из рук крестьянина и снова накинул на спину главаря разбойников.

– И не клич господина нуониэля поленом, – уже обычным тоном, добавил Ломпатри. – Он всё ещё господин и всё ещё наш гость, а ты всё ещё холоп.

При этих словах Вандегриф как-то странно помялся в своём походном троне и уставился в костёр. Закич и другие крестьяне это заметили, потому что в этот момент над лагерем повисла особенно пустая тишина.

– Господин нуониэль говорит, что пленник замерзает, – сказал Воська, – не переставший глядеть на нуониэля. Господин нуониэль говорит, что мы должны сохранить пленнику жизнь.

– Эки дела! – воскликнул молодой Молнезар. – Откуда это тебе, старик, известно, что этот «ни ель» говорит, когда он даже рта не открыл?

– Господин нуониэль руками всё показывает, – ответил Воська, искренне не понимая удивления парня. Сказать по правде, Воська так и не понял, почему никто из его спутников не мог растолковать знаки нуониэля. Иногда старому слуге даже становилось стыдно, что он понимает сказочное существо, а другие нет. Воська прекрасно знал, что глупее него на свете нет человека. И способность толковать слова нуониэля ему, с одной стороны, льстила, а с другой пугала его. Льстила, потому что он оказался не так уж и глуп, если может играть роль толмача. Пугала, оттого, что его могли уличить в колдовстве. Но более всего Воську мучил всё-таки стыд. Он с юных лет только и делал, что ходил за рыцарем Ломпатри и не привык делать ничего другого и быть более полезным, чем требовалось от заурядного слуги.

– Да тебе, Воська, впору у жрецов учиться, – засмеялся Вандегриф.

Старое лицо слуги налилось кровью и засияло застенчивой улыбкой, такой, что всем от неё стало весело. Даже Кер плюнул на шкуры и вернулся на своё место в хорошем расположении духа. Ломпатри глянул в свою деревянную кружку, и Воська ту же секунду кинулся наливать ему очередную порцию браги.

– Самое главное в пути, господин рыцарь, это стул со спинкой, – сказал Ломпатри Вандегрифу.

– Видать, слуга, который о них позаботился, важнее, – ответил рыцарь.

– Выпьем за стулья! – поднимая кружку, объявил Ломпатри.

– Делаю вам встречное предложение, господин Ломпатри Сельвадо наместник короля Хорада и правитель Айну, поднять кубки за вашего слугу Воську.

– Будьте благосклонны к простолюдинам, – поднял его на смех Ломпатри. – Если мы это сделаем, то старик помрёт от смущения.

Крестьяне засмеялись, а вот Закич даже не улыбнулся. Он хорошо знал Ломпатри и его отношение к мужикам. Тем более для себя Закич ещё не решил, сколько вымысла в том доносе на Ломпатри, из-за которого его лишили титула, а сколько там правды. Донос изобиловал примерам жестокого обращения с крестьянами. Хожалый коневод и так не раз слышал в трактирах разговоры о нелёгкой доле мужиков в Айну, провинции, славившейся своим вином на всё Троецарствие.

– И всё-таки! – настаивал Вандегриф.

– За Воськины стулья, – снисходительно произнёс Ломпатри и стукнул своей кружкой о кружку Вандегрифа.

Слуга снова покраснел и смущённо опустил глаза. На этот раз выражение его лица оказалось столь комичным, что вся компания залилась продолжительным хохотом. Вандегриф тоже смеялся, но отказ Ломпатри выпить именно за старика, а не за то, что рыцарь от этого человека получает, оставил дурное послевкусие.

Брага выплёскивалась из кружек, кулаки стучали по коленкам, слёзы брызгали из глаз. Но вскоре все утихло. Лица крестьян снова стали хмурыми. Ломпатри пришёл в недоумение; он всё ещё желал веселиться. Он смотрел то на одного крестьянина, то на другого, но все они отворачивались. Только Молнезар, поначалу всё глядящий в костёр, посмел заглянуть Ломпатри в глаза.

– Всенежа, она мне стул отодвигала, когда я к обеду оборачивался, – сказал молодой Молнезар. – Дивная она.

– Помнится мне у дома Мондов подобный обычай в ходу, – сказал Ломпатри.

– Нет, господа Монды, никогда так не делали, – ответил Вандегриф. – Все их обычаи сводятся кпочёсыванию живота и зеванию перед тем, как лечь спать.

– Не лестно же вы отзываетесь о своих родственниках, Вандегриф. Если мне не изменяет память, ваша двоюродная сестра была выдана замуж за Квиника.

– Квиник такой же Монд, как я Сельвадо, – отмахнувшись, сказал Вандегриф. – Кроме него самого, Мондом его никто и назвать не решается. Разве, что только вы. А на самом деле Монд была только его бабка, да и то по матери.

– В вашем положении, господин рыцарь, я был бы рад любым связям с именитыми домами, даже таким незначительным, – заметил Ломпатри.

– Мне достаточно связи с правителем Айну, даже не смотря на то, в каком он сейчас положении.

– Это положение скоро изменится, – сказал Ломпатри, и стал копаться у себя за пазухой. Он долго не мог достать оттуда то, что хотел, и вскоре даже поставил кружку на землю, чтобы помочь себе.

– Подземные твари, этот тайный карман всё никак… – бубнил он, копаясь за пазухой. – Как только я подойду к границе Атарии и предъявлю королевскому кордону это, – он наконец вытащил из тайного внутреннего кармана футляр со свитком, – моё положение будет столь высоким, что я сам женю вас на дочери любого из господ.

– Уж уберегите меня от Мондов! Они просто наплевательски относятся к нашей отчизне. Что ни девушка, отдают её замуж в Варалусию. Тамошние лорды скоро вешаться начнут от невест из Атарии.

– Вот с помощью вас мы это и исправим!

– Господин Ломпатри, вы вынудите меня остаться в Дербенах! – засмеялся Вандегриф.

– Ладно, господин Вандегриф, больше ни слова о Мондах. Замечу только, что многочисленные брачные узы этого дома с домами Варалусии укрепляют дружбу наших королевств.

– В таком случае мы можем своих дочерей сажать на корабли и отправлять прямиком в Варварию. Послушайте меня, Ломпатри, если бы брачные узы что-то решали. Каждый новый брак ещё пуще всё усложняет! А когда кто-то погибает, каждый открывает свою родословную и начинает искать родственные связи, чтобы отхватить часть добра, принадлежавшего покойному.

– Мрачновато вам представляется всё это дело, Вандегриф, – заметил Ломпатри, пряча указ короля обратно в тайный карман, – Это оттого, что вы лишь во втором поколении господин. Вот когда у вас будут дети…

– Господин Ломпатри, неужели вам кажется, что титул и благородство я считаю вещами, осложняющими жизнь? Здесь дело вовсе не в высоком положении.

– Дети, дети, мой дорогой друг, – не унимался Ломпатри.

– Моя короткая родословная в данной беседе, скорее плюс, нежели минус. А вот ваше фамильное древо, которое даст фору любой семье Атарии, играет с вами злую шутку.

– Это начинает быть интересным! – обрадовался Ломпатри. – Что же мне такого неизвестно, что ведаете вы, господин Вандегриф, не обременённый столь многочисленными родственными узами?

– А вы посмотрите перед собою, – попросил его черноволосый рыцарь.

Белый Единорог оглядел свой небольшой лагерь. Крестьяне сидели тихо, слушая диковинную речь иноземных господ.

– Неплохо устроились, – заметил Ломпатри. – Даже слишком. Так не бывает.

– Люди, – подсказал ему Вандегриф.

– Что «люди»? Мужики. Неотмуштрованные. Боем не закалённые. Что здесь делают – неясно. Ах да! Благородный порыв – мгновение чести в жизни от начала до конца порочной и грязной.

– А сколько их, детей?

Ломпатри посмотрел на Вандегрифа так, что тот понял недоумение своего собеседника.

– Верно, господин Ломпатри, семеро девочек. А солдат у вас новых тоже семеро.

– Всё сходится, – заключил Ломпатри.

– Как же это оно сходится, если у двух девочек отцов нет. У одной, у Тисы, отец пленён уже давно, а у другой, у Драги, отец в ином мире. Да и у Влока сразу две дочки вышло.

– Так, – сказал Ломпатри, отхлебнув браги и указав на Мота. – Ты, отец! Как звать?

Мот торжественно встал и назвался.

– Ты тут самым юрким выходишь, – продолжил Ломпатри. – Назначаю старшим по ополчению. Вы все ополченцы у меня теперь!

Пока рыцарь объяснял крестьянам, кто они такие и как им дальше жить, Вандегриф отошёл в сторону к лошадям и с руки покормил своего породистого дэстрини овсом. Из-за стены из листьев до него доносился голос Ломпатри. Потрепанный дорóгой воевода, под действием браги, вспоминал свою былую прыть и пытался командовать жалкой кучкой людишек, не подстать тем когортам и фалангам из ражих солдат в одинаковых шлемах, какими ему доводилось руководить в былые времена. В тот момент Вандегрифу показалось, что лучшие дни легендарного Белого Единорога давно миновали, и этому стареющему рыцарю больше не суждено совершить ни единого подвига. Черноволосый рыцарь огляделся. Вокруг стоял тёмный осенний лес, пустой и тихий. Настолько тихий, что Вандегрифу стало не по себе. Уже слишком вольно и хорошо было честной кампании, слишком безопасно.

– Кого спасаешь? – спросил Мота Ломпатри.

– Всех спасаю, – опешил Мот.

– У тебя кого забрали, дурья твоя башка?

– Так всех забрали! – ещё больше переживая, отвечал крестьянин. – Дочурку мою Унди забрали.

– Что ты мне путаешь? – озлобился вдруг Ломпатри. – Родственников называйте! Родственников!

– Не судите, господин рыцарь, – совсем обиженным голосом, сказал Мот. – Как же мы так делить будем? Ведь все же с одной деревни! Все из Степков.

Ломпатри приложил руку ко лбу и покачал головой.

– Уж не судите строго, – продолжал Мот, заметив, что рыцарь расстроился. – Мы народ глупый. Слов мудрёных не разумеем. Кто тут родственники, кто нет – сказать затрудняемся. Но если поглядеть прямо…

– Прямо!? – удивился Ломпатри.

– Да, прямо! – обрадовался Мот, увидев, что может рассказать рыцарю всё, как есть. – Вот дочь у меня Унди. Но вот Чурая – это моя нестера: ребёнок Кера. Он ведь на моей сестрице Сияне женат. А Чурая она не такая как Унди, нет! Совсем тихая девочка. Тише воды ходит, добрая, голосок тоненький. А Унди совсем иная – за ней глаз нужен от зари до зари. И вечно уйдёт с холма по волоку; ищи потом до полуночи. И всё с Атеем норовит в охоту пойти. А как её отговоришь? Сама от горшка два вершка, а уже на промысел рвётся. А сам Атей, он ведь как, тоже вроде как этот «родственник», по-вашему. Только уж как называть его не знаю, но если хотите, то пусть родственником и будет. Он ведь Всенежин брат. Всенежу тоже украли. Она из них самая старшая будет. Красавица, какой свет не видывал. Мать её была баба-бабой! Миловидная, как господа сказали бы, но ничего такого. Да и отец её с лица был грубоват. А на Всенежу посмотришь – и на мать похожа, и на отца. Вылитые родители! Но смесь получилась! Когда по прошлой осени Идар смешал старый сидр с новой брагой, вся деревня упилась в смерть. Вот так и Всенежа – родители нормальные, а она такая красавица вышла, что на все Дербены другой такой не найти. Так вот она Молнезарова жена, а Атею сестрой получается. Но Атей ведь ещё и нетий Влока. Нетий кровный. А у Влока забрали Квету и Долину. Эти две лисички-сестрички всё время не разлей вода. Причём умные не по годам. И всё время что-то мастерят, и всё время что-то придумывают. Но не во Влока они такие. Влок наш что – пень! У стога сена разума более будет! Так все думали, что лисички-сестрички умные от матери! Но Влок наш тупой, тупой, да сам не промах: жену взял на двадцать годов моложе. Но это у него уже вторая. Первая давно померла, а детей ему не родила. И думали все гадали, как эта жена, Котёной звать, сама ещё чуть ли не девочка, родила двух таких лисичек. А староста наш, будь он неладен, сразу заприметил, что это они умные в дядьку своего в Навоя. Навой-то у нас самый опытный. Его и в Степках и в Буерах так солдатом и кликали. Так вот Навой будет моим шурином, то бишь братом жены моей Сияны и дядей как Унди моей так и Драги, дочери Юрены и покойного Идара. Драга ещё совсем маленькая. Но вот как ходить научилась, сразу заделалась всем помогать. И так пособляет всем, аж завидно глядеть. То не пустая ребячья помощь будет, а настоящая. Нужен тебе молоток, так ты её смело на другой конец деревни послать можешь – она принесёт, будь покоен! Всех на «я» называла. Подойдёт ко мне и: «Дядька Мотя, дай пособлю, говори, чего требуется! Деда Влокя, дай пособлю с коровой». Мать Юрена у неё тоже хозяйственная. А как же? Идар-то помер, хозяйство всё на ней теперь. А Юрена будет сестрой Венду. И получается, что и Венд будет Драге тоже вуем, или дядькой по-вашему. Но у него и своя дочурка есть – Тиса. Так она и Драга выходят друг другу стрыечками. Ну и мне каким-то боком, коль по вашим законам судить, Тиса тоже будет неким родственником. Дитя она тихое. Коль батеньку её убили бы, так понятное дело. Но ведь Венд вроде как и не умер, а нет его так и нет. Тоже бандиты увели. Так она всё в себе чаще сидит. Сядет за столом в Общем Доме, и давай зёрнышки считать. Много кучек из зёрнышек понаделает! А ты у неё и спросишь: «Тиса, дитятко, сколько ж зёрнушек насчитала?» Она тебе в ответ: «Вот кучка на сотню зёрнушек, дядья Мот, вот на две сотни зёрнушек, а это, дядя Мот на все пят сотен зернушек». Спросишь: «И кто же тебя, родненькая, так счёту обучил? Небось папка?» А она глазки опустит и скажет: «Дяденька Навой научил. Папки нету». Сама малёхонькая, а понимает, что папку Венда не убили, а только увели. И может, ещё вернётся. А если ещё взять, что дед её, отец Венда, был братом отца Атея, то получится…

Тут Мот задумался. Думал он долго, но так ничего и не смог придумать. Но даже если бы он и озвучил родственную связь, которая получилась между похищенным Вендом и Атеем, то роли это бы не сыграло: захмелевший Ломпатри смотрел на него осоловелыми глазами. Мот глянул на своих друзей. Все они сидели молча, уставившись на костёр. Тут в лагерь вернулся Вандегриф. Он сел на свой деревянный стул со спинкой и удивлённо посмотрел на Ломпатри: его благородный спутник сильно захмелел.

– Господин Вандегриф, – шёпотом позвал своего друга Ломпатри. – Я ничего не понял.

Черноволосый рыцарь даже не хотел начинать объяснения. Ему уже давно стало ясно, что Ломпатри будет сложно понять и принять за правду то, что и у простолюдинов есть родословные. Вандегриф хлопнул своего друга по колену и заговорил:

– А что же вы, господин Ломпатри, всё никак не возьмёте в жёны какую-нибудь знатную красавицу?

– Бросьте, Вандегриф! Зачем вы спрашиваете? Наверняка вы знаете всю эту историю.

– Я знаю, а вот ваши ополченцы, – он нарочито подчеркнул это слово, – не знают.

– Будь вы неладны, господин Вандегриф, – сказал Ломпатри, полный хмельного смущения. – Я был женат.

– Бедное создание! – вставил вдруг Закич. – Кто же эта несчастная, которой довелось терпеть тебя денно и нощно?

– Терпеть ей было суждено недолго. Бедная моя Илиана!

– Ах, вот кого ты поминаешь почём зря! – заметил Закич.

Взгляд рыцаря неожиданно прояснился. Пелена хмеля на мгновение сошла, а глаза блеснули светом. То ли блеском накатившей слезы, то ли сиянием приятных воспоминаний.

– Она была молода, – продолжил Ломпатри. – Гораздо моложе меня. И когда я встретил её, я ни разу не подумал о выгоде этого союза. Я не подумал о расширении своих земель или о дивном счастье, которое имеют все, у кого жена на колено моложе. Единственное, что пронеслось в моей голове, когда я взглянул на Илиану: я хочу, чтобы мои дети росли похожими на неё.

Рыцарь вздохнул и поправил лисью шкуру, спавшую с плеча.

– Наша провинция славится богатыми охотничьими угодьями, – снова заговорил Ломпатри мечтательным голосом, полным тепла былых воспоминаний. – Я не разрешаю охотиться на крупного зверя, но на мелочь – ходи хоть каждый день. Я и сам порой выезжал. Жаль, не так часто, как хотелось бы. Знал бы по молодости, что так коротка жизнь, чаще бы махал рукой на всякие дела и отправлялся бы в леса с дружной компанией и любимыми моими псами. А в тот раз мы на волка пошли. Воська не даст соврать. И вот Илиана как чувствовала, что я хочу её с собой взять. Так и стала напрашиваться. Возьмите, говорит, меня с вами, господин рыцарь; я мешаться не буду. И ведь как знала, что я сам не предложу, а коль попросит – возьму. Выехали мы утром, когда лес подёрнут туманом. На ней зелёное платье и лисьи шкуры, вот как эти, – и Ломпатри хлопнул себя по плечу. – Верхом сидела по-дамски: на одну сторону ноги. Благо, сёдла имелись тогда такие. А я смотрю, моя Илиана вперёд глядит, ан нет да нет, на соколиного мастера да и обернётся. Мастер отправил сокола в небо, а как обратно тот лететь начал, моя Илиана к мастеру подходит, забирает рукавицу, клобук и выходит вперёд нас. Все дыхание затаили, а моя Илиана руку вытягивает, вот так, и с небес на эту тонкую руку в грубой рукавице опускается охотничий ястреб. И сколько грации в этой руке! Сколько красоты в моей Илиане! Но именно этот момент, когда птица села ей на руку, я запомнил ярче всего. Как жаль, что следующая зима выдалась столь суровой. Даже в замке, где камины и очаги горели постоянно, ветер и сырость ощущались так ясно, будто сидишь в землянке. Моя Илиана уже носила первенца, но этот ветер с моря. Это всё ненавистный ветер! Острый морской ветер. Потом траурная процессия с длинными чёрными флагами. И скорбь. И она, и не родившийся младенец… Затем началась война, и стало совсем не до семейных дел. Когда наступил мир, пришлось восстанавливать виноградники. Но важнее всего то, что после Илианы, у меня так и не появилось желания связывать себя брачными узами. А потом вот это болото, – он махнул рукою.

Вандегриф понял, что рыцарь имел ввиду свою кочевую жизнь в изгнании.

– Когда вернётесь в Атарию, король Хорад подыщет вам прекрасную партию, – подбодрил его Вандегриф.

– Но сначала я женю вас, как и договаривались, – указывая пальцем вверх, сказал Ломпатри. – Что же до короля, то когда я был в почёте у его величества, он только и думал о том, как соединить мой дом и дом Фендира Дивания. Я лучше сам возьму в жёны одну из дочерей Монда, чем позволю господину Фендиру разгуливать по моим виноградникам, как по своим собственным.

– Ну, господин Ломпатри, скажем, дочь Монда вы всегда успеете в жёны взять, – заметил Вандегриф.

– Ха! – загоготал Ломпатри. – Чудесно сказано! Однако, как человек, собирающийся хлопотать о вашем счастье, я должен знать всё о ваших сердечных делах.

– Дорогой друг, я уже давно не думаю о брачных узах. В молодости я ходил влюблённым в одну купеческую дочь; прекрасную, златовласую девушку с хорошими манерами. Каково же было моё удивление, когда отец заявил, что жениться мне возможно будет только на благородной женщине. В тот момент в моём воображении нарисовалась худая, бледная особа, взращённая в глухом замке, где нет света, и кругом воняет плесенью. Да, да, мы, купеческие молодцы, так и представляли этих благородных девушек. Для нас они все слыли бледными поганками со слабым здоровьем, вечно жалующиеся на погоду и нехватку нарядов для балов. Я рвал и метал, узнав о том, что наше юношеское счастье обречено. Но в глубине души я всё понимал. Понимал, какой чести удостоился мой отец. То, что судьба подарила нам, нельзя уничтожать. Поэтому, я уехал в наш новый надел и разорвал все связи с прошлым. Потом до меня дошли слухи, что моя златовласка вышла замуж, рожает детей и толстеет, сидя на сундуках своего муженька и на приданом папаши.

– Трагично, – сочувственно произнёс Ломпатри.

– Не столь трагично, как у вас, господин рыцарь, – ответил ему Вандегриф, а потом обратился к Воське:

– Воська, ты живёшь на свете дольше всех нас. Что ты думаешь обо всём этом?

– Ох, господин рыцарь, я всего лишь старый человек, который старается сделать так, чтобы всё было в порядке, – ответил Воська, который то и дело подливал себе в кружку браги из кожаного бурдюка.

– Не юли, Воська, – поддержал Вандегрифа Ломпатри, – я знаю тебя всю жизнь, а ты ни разу не говорил со мною о женщинах.

– Так разве дел мало – болтать о праздном? – спросил слуга.

– Костёр, ночь, кругом бандиты и дикие звери, нам недолго осталось, мой старый друг. Когда как ни сейчас рассказать о самом сокровенном?

– Ох, господин Ломпатри, – начал Воська, – это сталось так давно, что и припоминается с трудом. Лет пятнадцать мне было али и того меньше. Звали ту пигалицу Кириной. Была эта Кирина рыжая, кудрявая, и бешенная, как корова весной на первом выпасе. Её так все Савраской и кликали. И ходил я за нею днями и ночами. Дни напролёт сох по ней. Всё, что ни скажет, всё делал. Хочет цветов полевых – Воська уже бежит, несёт. Возжелает сластей – Воська в город два дня пути в один конец собирается, у отца соболя просит на обмен. А потом Воська воротись из города, а она уже другому куры строит. Ждал я, ждал ейной милости, да токмо и дождался, что пообещалась она за хлопца с другой деревни выйти. Понял я тогда, что это непорядок. Негодно так жить, чтобы всё делать, а тебе в ответ кукиш с маслом. Не выходит так в жизни, чтобы человеческое сердце на всё соглашалось, во всём чтоб человек уступал, всё делал на совесть и по доброте душевной, а его за это как поганую псину из хаты прогнали бы. Махнул я на всё рукою и пошёл прочь. А как в Айну очутился, так сразу и поступил в замок на службу. Старый господин меня быстро определил в услужение к своему сыну господину Ломпатри. С тех пор, если и вспоминаю о былом, то только с улыбкой. Ведь негоже, когда ты всё для человека делаешь, а тебя, с позволения сказать, по лицу бьют.

– А как же ты, коневод? – спросил Вандегриф у Закича, желая быстро перевести разговор с Воськи и его неудачных сравнений. – Раз пошёл у нас такой разговор задушевный, то и ты рассказывай.

– Мне и хвастаться нечем, – ответил Закич.

– Так не пойдёт, Закич, – прикрикнул на него захмелевший ещё больше Ломпатри. – Тебе не отмолчаться! Уверен, что у такого пройдохи как ты история будет почище любой кабацкой байки.

– Готов поспорить, что ты несемейный, – предположил Вандегриф.

– Он тот ещё кутила, – махнув рукою, сказал Ломпатри, – Его под венец вести – всем миром тащить придётся: упираться будет руками и ногами.

– Это воробей стреляный, – сказал опытный Навой. – Навидались таких на войне.

– Хватит! – остановил их Закич, не выдержавший потока обидных догадок. – Женатый я.

Заявления коневода всех удивило. Немолодой, но и не старый Закич всегда походил на одинокую птицу, жаждущую приключений.

– И что же тебя заставило совершить столь невероятный подвиг? – спросил Навой, рассмешив всю компанию.

– Колбаса, – нехотя ответил Закич, выдержав длинную паузу.

– Что? – удивился Вандегриф.

– Я женился из-за колбасы, – объяснил Закич, ковыряя палкой угольки в костре.

– Как из-за колбасы? – ничего не понимая, спросил Вандегриф.

– Чего же тебе не ясно, рыцарь? Колбаса – вещь хорошая. Вкусная вещь. Я колбасу люблю. А Зарина, она была хорошей девушкой, дочерью мясника. Он вертел такие колбаски, что за две версты от его дома, чуя этот сладкий запах, любой начинал хотеть есть. Ты мог быть сколько угодно сытым, но, улавливая аромат этих колбасок, ты уже не принадлежал себе. Женившись на дочери этого мясника-волшебника, в моём доме появилось столько колбасы, сколько я бы и за год не съел. Весь подвал, сени, горница и даже одрина оказались враз завешаны коричневыми колбасными рогульками, блестящими от масла и перевязанными бечёвкой с обоих концов. Даже от волос моей жены пахло колбасой. Спросонья я часто не мог понять, кто это рядом со мною – жена или колбаса. Я ел колбасу три раза в день. Продавал её народу с радостью, потому что был уверен – им понравится, и они вернутся за добавкой.

– Говорил же я вам – пострел! – заявил Навой. – Жениться ради колбасы! На такое могут пойти только самые отчаянные из нас.

Снова весь лагерь залился громким смехом. Крестьяне опять позабыли о своём горе и потешались над рассказом коневода. Тут Закич вскочил с места и швырнул палку в костёр. Вверх взмыли оранжевые искры.

– Отчаянные? – озлобленно спросил он. – Да, отчаянные. Порасторопнее некоторых! Я женился ради колбасы. И где я теперь? В гнусных Дербенах! А вы? Вы, каждый ради своей собственной колбасы положили свою жизнь! Я здесь сам! Это мой выбор – сидеть и нюхать этот костёр! А вы все, как последние слабаки держитесь, каждый за свою колбасу и шагу от неё не ступите. Ты, – и он показал на Ломпатри, – только и делал, что ныл всю дорогу: «ай-ай-ай, меня предали!» Держался за свою честь и достоинство? Нет! Ты прятался за юбкой своего короля. Мог бы уже давно заявиться к обидчику в дом и доказать ему в честном бою, кто прав, а кто виноват. Но нет! Мы не станем тыкать короля носом в его собственное дерьмо, потому что тогда, он ещё раз лишит нас нашего сладкого титула. Нашей колбасы. Или убьёт.

– Не смей так отзываться о короле Хораде! – закричал Вандегриф, вскочив со стула и швырнув прочь кружку с брагой.

– Не очень-то заступайся за своего короля, рыцарь, – продолжал Закич. – Ты от Ломпатри недалече ушёл. Тоже горазд на каждом углу глотку рвать, крича о чести! Где твоя честь? Дай потрогать? Когда любимый тобою король отправил тебя вернуть Ломпатри, ты долго взвешивал, какая колбаса вкуснее пахнет: золото Мастелида или благодарность его величества. И где спала твоя честь, когда ты на конюшнях прятался от разбойников, которые уводили степковых детей?

– Да кто тебе позволили такое! – заорал Вандегриф и выхватил мизерикорд. – Смерть предателям короля! Смерть порочащим рыцарскую честь!

– Успокойтесь, господин рыцарь, – закричал Воська, кинувшись между Закичем и Вандегрифом. – Закич устал и несёт полную ерунду. Что он знает о королях и чести? Ничего! Всё будет в порядке, господин Вандегриф. Он не хотел обидеть нашего доброго короля. Ведь, правда, Закич? Он и вас не хотел обидеть!

– А ты бы вообще помолчал, глупый старик, – оттолкнул его Закич. – Ты терпишь издевательства Ломпатри всю жизнь, только чтобы тебя не выперли из услужения. Боишься оказаться на улице без гроша в кармане. Уж лучше быть рабом в Варварии и получать плетью по спине, чем терпеть чванливого рыцаря, который тебя в грош не ставит! Хуже твоей Савраски. А ты, рыцарь Вандегриф, можешь проткнуть меня своим благородным оружием, если считаешь, что я не прав, говоря о тебе. Впёрёд!

Закич встал перед Вандегрифом, раскинув руки в стороны. Но рыцарь ничего с ним не сделал. Он плюнул под ноги и заткнул свой мизерикорд за пояс.

– Когда ты рождаешься никем, а потом тебя начинают называть рыцарем, жизнь обретает смысл, – спокойно начал Вандегриф. – Для тебя обретает смысл. Ведь смысл жизни есть без того, знаем мы о нём или нет. Но когда ты пожил и простолюдином, и благородным, ты видишь что к чему на этом свете. Я это вижу. И более тебя, и более господина Ломпатри. Не примите это за хвастовство. Каждая капля моей чести добыта не родословной, а благородными деяниями. И за каждую каплю я сражался, каждую каплю лелеял и хранил бережно. Каждый свой вздох я взвешиваю: а не убудет ли от этого вздоха чести мне и роду моему? Прятался на конюшнях! Четыре дюжины безмозглых кабанов с гнилыми зубами и с шутками про конский навоз приходят туда, где им не рады. В Степки. Но кабанам нет дела до радости крестьян. Они достают мечи, подобранные с мёртвых королевских солдат, и требуют отдать самое дорогое. Требуют отдать детей. Это дети! Кабанам плевать, кого забирать! Им нет дела до крестьян. Нет дела до деревни, до времени года, до мечей, подобранных с бездыханных тел, до жизни и до смерти. Им вообще нет дела на этой земле. Думаешь, я испугался? Мне доводилось сражаться в неравных боях. И тогда в конюшне я был готов к бою. Если бы они сунулись ко мне и к моему Грифе, я дал бы им бой. Они бы это сражение надолго запомнили! Но я бы пал в том бою. Да, я силён, но я не всесилен. Рыцарь стоит двенадцати солдат, а солдат стоит трёх ополченцев. Я не вышел на открытый бой, но я и не побежал. И заметь они меня, я не ушёл бы из деревни. Не сел бы на Грифу и не ускакал бы прочь! Зная, что ни один скакун не догонит моего друга Грифу, я бы стал сражаться. Убежать с поля боя – это бесчестие! Не вступить в бой – мудрость.

Вандегриф замолчал и сел на стул рядом с Ломпатри, который, как ни в чём ни бывало, глядел в костёр.

– Меня от вас тошнит похлеще, чем тошнило от колбасы, когда я сбежал из дому, – сказал Закич и прыгнул через стену из листьев. Сидевшие у костра услышали, как он отвязывает свою лошадь Дунку, седлает её и скачет куда-то в даль.

После этого беседа больше не клеилась. Крестьяне один за другим засыпали, а Ломпатри и Вандегриф продолжали молча сидеть у костра, распивая брагу.

– И кто же тебя так счёту обучил, родненькая? – произнёс Ломпатри после долгого молчания.

– Что? – спросил Вандегриф.

– Этот Мот, – объяснил Ломпатри. – Он рассказывал про маленькую девочку, у которой нет отца. Она что-то ему ответила, но я не уловил главного.

– Не стоит много думать на ночь, господин Ломпатри, – сказал Вандегриф. – Поутру, вспоминая полночные мысли, будете казаться себе глупцом.

– И всё же…

Черноволосый рыцарь встал и взял у Воськи кожаный бурдюк с брагой. Он хлебнул горячего и утёр усы рукавом.

– Папки нету, господин Ломпатри, – сказал он своему другу. – Девочка ответила, что папки нету.

Нуониэль этой ночью видел сон, в котором он находился рядом с той, кому принадлежало его сердце. Он помнил её имя и то, как она выглядит. Но утром, когда холодный воздух разбудил его, всё снова забылось, а на сердце осталось лишь чувство совершившегося счастья.

Все ещё спали. Нуониэль поднялся и снял с шеи повязку. Прикоснувшись к ране, он с облегчением вздохнул – она затянулась. Вот и всё: тяжёлое ранение, чуть не лишившее его жизни, осталось в прошлом. Теперь о нём напоминал лишь грубый шрам на шее и невозможность сказать ни слова своим спутникам.

Тут нуониэлю показалось, что лошади ведут себя неспокойно. Он подошёл к стене из листьев и глянул туда, где ночевали животные. Лошадки стояли уже отвязанными. На них восседали сурового вида незнакомцы. Один из них, тот, который забрался на породистого жеребца Вандегрифа, увидев нуониэля, спешился, сделал шаг вперёд и снял со спины тугой лук. Ловким движением руки он наложил на тетиву стрелу и прицелился нуониэлю прямо в горло.

Глава 9 «Почём учение?»

«Подземные твари! Вертепы! Провались всё пропадом! Как они нас выследили? Как мы их пропустили? Почему дозорные не были на своих постах? Сброд! Сброд, а не солдаты! Тупоголовые холопы!» – негодовал про себя Ломпатри, но вслух сказал только то, что обычно говорит, когда ему плохо. Нуониэль разбудил его сразу после того, как конокрады тихой сапой отошли от лагеря, а затем рванули прочь. Лучник, целившийся в нуониэля, по какой-то причине решил не стрелять. Возможно, разбойник боялся поднять шум, а может быть, перед нуониэлем стоял простой крестьянин, смелости у которого хватило лишь на подлую кражу, но никак не на убийство.

Как только воры, выйдя из подлеска к затопленному лугу, пришпорили коней, нуониэль поспешил в красную палатку и разбудил рыцарей. Поначалу, Ломпатри не понял, в чём дело – голова у рыцаря раскалывалась, как перезрелая тыква. Даже Вандегриф, ещё непривыкший к свежему, бодрящему походному воздуху по утрам, скорее пришёл в себя после полночных возлияний. Крестьяне, проснулись в тот момент, как пришпоренные ворами кони застучали копытами по подмёрзлой земле. Когда рыцари выползли из палатки, крестьянин Мот уже обнаружил пропажу и закричал об этом на весь лес. Но очень скоро стало ясно, что криками делу не поможешь.

– Моя Илиана, видела бы ты это болото! – процедил сквозь зубы Ломпатри, стоя подбоченившись у тлеющих головёшек посреди лагеря. Если бы такой случай произошёл на войне, Ломпатри не мешкая приказал бы отхлестать часовых железными розгами. Теперь он не мог этого сделать: не потому что не шла война, а потому что не нашлось розог.

Вандегриф рванул обратно в палатку и через миг снова оказался возле Ломпатри. В руках он держал свой резной рог с медными оковками. Он поднёс рог к губам и дунул в него со всей силы. По округе раскатился тяжёлый гул. Кто-то из крестьян даже закрыл уши руками – столь громко трубил Вандегриф. В последующей тишине, повисшей над лагерем, слышалось даже шипение остывающих углей в давно потухшем костре. Вандегриф снова затрубил в рог, ещё громче и протяжнее. Затем снова наступила тишина, и все стали прислушиваться. Навой подскочил к черноволосому рыцарю, взял у него рог и ринулся из подлеска на затопленный луг. Там он, со всей мочи, задул в костяной полумесяц. Когда он перестал трубить, компания услышала стук копыт. Не прошло и минуты, как в лагере появился конь. Только не дэстрини Вандегрифа, который как по волшебству всегда возвращался на звуки резного рога, а лошадь Дунка, на которой восседал её хозяин – коневод Закич.

– Что случилось? Почему такой шум? – спросил Закич, видя, как все взволнованы.

– Труби! – крикнул Вандегриф Навою, и тот снова стал звать породистого жеребца.

– Тебя где носило? – закричал на коневода Ломпатри.

– За колбасой ездил в ближайшую деревню, – буркнул Закич.

– Не забывайся коневод! – закипел Ломпатри.

– Пустое, господин Ломпатри, – успокоил Белого Единорога Вандегриф. – Сейчас необходимо разыскать наших коней. Это самое ценное, что у нас есть.

– Ваш четвероногий друг действительно дорого стоит, – ответил ему Ломпатри и похлопал себя по бокам, как будто бы ощупывал свои карманы. Только вот на его несвежей льняной рубахе карманов не оказалось.

– Воська! – тревожно позвал Ломпатри своего слугу. – Кафтан.

– Так ведь этого, – залепетал Воська, уже понимая, что дело обернулось катастрофой, – как я ваше благородие спать укладывал, я кафтан и снял. Я всегда вещи в порядке держу и кафтан, как платьё парадное сразу же сложил и спрятал в поклажу на коне.

Ломпатри тяжело вздохнул. Его так и распирала злоба и отчаяние. Он взял лошадь Закича под уздцы и скомандовал:

– Слезай!

– Полегче, дружище, моя Дунка не любит, когда её трогают благородные рыцари, – ответил Закич.

– Поди прочь, простофиля, – зарычал Ломпатри, схватил Закича за ногу и просто выдернул из седла; силы рыцарю было не занимать. Коневод не успел понять, что произошло, а Ломпатри уже сидел верхом на Дунке, нащупывая стремена. В этот момент нуониэль сделал Воське несколько знаков, и старый слуга подбежал к рыцарю готовому рвануться в погоню.

– Господин Ломпатри, господин нуониэль говорит, что у воров много луков и стрел.

– Латы, – сухо скомандовал Ломпатри.

– Господин, не извольте серчать, – замялся Воська, – но ведь кожи на ремешки я так и не сыскал. Старые снял, а новых так и не нашёл. А пока кафтан ваш парадный чинил, так про латы, старый дурак, позабыл вовсе.

Ломпатри смолчал, но спутники видели – гнев переполнял его. Рыцарь спешился и со всей своей непомерной силы ударил слугу по лицу. Старик отлетел аршина на три, прямо в кучу сухих листьев. Все присутствующие так и ахнули. «Всевышний! Батюшки свет! Ну, это уж слишком!» – послышались голоса нахмурившихся крестьян, побежавших подымать Воську на ноги. Но Ломпатри обратил внимание только на смех. Это радовался Акош, привязанный к молодой берёзе. Ломпатри ринулся к нему, сорвал с пленного соболиные шкуры и швырнул их прямо на тлеющие угли.

– Плакал твой важный свиток, Единорог! Теперь так и сдохнешь простолюдином! – злорадствовал главарь разбойничьей шайки.

Мощным ударом ноги, Ломпатри превратил лицо Акоша в кровавое месиво. А ведь свежие шрамы, полученные после драки в Общем Доме в Степках, только вчера перестали кровоточить. Рыцарь метнулся к палатке, вытащил оттуда свой меч, снова подскочил к пленному и замахнулся над его головою. Вандегриф в последнее мгновение успел схватить Ломпатри за руку с поднятым мечом.

– Он нам нужен! – крикнул черноволосый рыцарь, удерживая Ломпатри от убийства пленного.

Навой трубил не переставая. Внезапно старый солдат что-то крикнул и метнулся к остальным. Вандегриф увидел, как сквозь подлесок к лагерю скачет его караковый жеребец.

– Грифа! Верный друг! Ты вернулся, Грифа! – обрадовался Вандегриф, и кинулся навстречу своему товарищу.

За собой конь тащил конокрада: в какой-то момент тот выпал из седла, но кожаные штаны зацепились за стремя, порвались по шву и утянули за собой беднягу. Так конокрад и тащился за скакуном, цепляясь голой задницей за каждую кочку, корешок, и камень. Вандегриф уже приготовился проучить конокрада, но, как только подошёл ближе, понял, что учить уже некого. В том, что боевой конь тащил за собой, оказалось сложно различить человека. Породистый дэстрини, способный разбить строй хорошо экипированных пехотинцев или нести в седле рыцаря, чьи доспехи весят пуда четыре, скакал на звук рога галопом и напрямик. Скорее всего, резвый Грифа даже и не заметил болтающегося позади человечишку. Конокрад превратился в месиво из крови, кусков собственного мяса, лоскутов кожаной брони и торчащих из ран сломанных костей, вперемешку с травой, землёй и ветками. Когда Вандегриф, ногой перевернул несчастного на спину, тот, дрожа как осиновый лист, посмотрел на рыцаря единственным уцелевшим глазом. Беззубый рот со свёрнутой набок нижней челюстью жадно глотал воздух, издавая свистящие звуки. Из-под тела вытекала тёмная кровь, размачивая сухие листья, покрытые инеем. Жизнь была готова покинуть это истерзанное тело в любой момент.

– Он в моём кафтане? Нет! Я из него выведаю, куда отправились эти подонки! – обрадовался Ломпатри и поспешил на помощь к Вандегрифу. – Сейчас узнает, конокрад, почём пуд лиха!

Подойдя ближе, он, как и черноволосый рыцарь, понял, что этот бедняга своё уже получил. Неведомая сила свершила своё правосудие над злодеем, учинив над ним столь жуткое насилие. И крестьяне, и рыцари, стоящие над умирающим конокрадом поверили, что чудовищная смерть пройдохи – это воздаяние за свершённое злодеяние. Ни на миг, присутствующие не сочли кражу коней и смерть вора событиями несвязанными роком, случившимися одно за другим лишь по воле случая.

– Разведите костёр, принесите воды, – начал командовать Закич, склоняясь над умирающим. – Не стойте же! Перенесём его в палатку.

Когда Вандегриф положил руку Закичу на плечо, тот понял, что выполнять его просьбы никто не собирается. Закич и сам всё понимал. С первого взгляда было ясно – помогать бьющемуся в агонии вору бесполезно.

– Конец ваш достоит бытия вашего, – сказал Вандегриф. Его слова хором повторили все присутствующие. Закич тоже повторил их, ибо конокрад только что сделал последний вдох, а выдохнуть уже не смог. Несчастный замер, испугано глядя на этот мир единственным глазом, и отошёл в мир иной. В Троецарствии, да впрочем и во всей Эритании, верили, что смерть придёт к человеку в обличии, соответствующем образу его жизни, совершённым поступкам. Если человек жил праведно, то и смерть являлась в подходящий момент, когда он лежит на смертном ложе в окружении многочисленных родичей, восхваляющих его жизненный путь. Коль воин умирал в славной битве, духи темноты и смерти – ночницы, забирают душу в другой мир. Доблестные воины встречали смерть с облегчением, не обременённые мучениями и страданием. Души трусливых воинов, убивавших исподтишка, уносились с ночницами, испытывая страшные мучения, угрызения и боль. Поэтому и говорили в народе: «конец ваш достоит бытия вашего», имея в виду как смерть добрую, светлую, так и холодную, некрасивую.

Похоронить конокрада решили здесь же. Пока крестьяне собирали лагерь, а Закич врачевал Воську и Акоша, рыцари взялись за погребальные дела. Они вырыли могилу у потухшего костра, завернули труп в мешковину и опустили в сырую землю. В могильный холмик они воткнули две палочки, привязав к ним посередине ещё одну, смыкающую тростинку. Вандегриф посоветовался с Закичем насчёт поклажи, и решил использовать Грифу как вьючного коня. Отдать свою Дунку одному из рыцарей Закич не захотел. Коневод-лекарь-травник-разведчик сразу заявил, что один из коней требуется для перевозки раненого Акоша. «Уж лучше мой Грифа будет вьючным, чем станет конём столь презренного человека», – сказал тогда Вандегриф и отправился взваливать на спину своего верного четвероногого товарища красную палатку и остальные вещи. А Ломпатри всё это время сидел и смотрел на свежую могилку. Никто так и не узнал, о чём тогда думал рыцарь, но выглядел он умиротворённо. Неистовство, с которым он обрушился на своего слугу, уступило место почти монашескому спокойствию. Крестьяне перешёптывались, гадая, что решит их командир. Опасались, что сейчас рыцарь бросит их и кинется в погоню за важным для него царским указом. Или же направит в погоню за конокрадами весь отряд. Но когда Ломпатри встал, он переговорил с Мотом и Навоем о грядущем переходе через лес к руинам, где обосновались какие-то «мирные люди», как назвал их давеча Кер. Решению командира следовать изначальному плану удивился даже Вандегриф.

К четырём часам компания вышла из березняка. Лучи крадущегося над горизонтом солнца начинали тускнеть, от неба веяло безоблачной прохладой, а мягкие тени разрастались, накрывая низину, в центре которой виднелись обветшалые белокаменные строения. Одно из них в самом центре отличалось своим размером: крупный белый дом, потерявший один угол – белые булыжники осыпались вниз и давно превратились в поросший мхом и травою холмик. На крыше массивного строения колосилась сухая жёлтая трава и одно тоненькое деревце. Отсюда ввысь возносилась и башня с основанием из тех же древних белых булыжников и с деревянной надстройкой, которую смастерили недавно. Над башней кружили голуби – скорее всего там стояли их клетки. Притаившись за оголевшими ивами, рыцари некоторое время наблюдали – не происходит ли чего необычного. Из труб двух маленьких домиков шёл белый дымок, он поднимался ввысь расширяющимся столбом, тающим на фоне холодного неба. Если кто и находился в этом поселении, то наружу носу не казал.

Действовали по плану. Ломпатри и Вандегриф взяли свои мечи и побежали через поле к главному дому. Вместе с ними отправился и Атей со своим любимым луком и колчаном белопёрых стрел. Прочие остались ждать, когда рыцари доберутся до строений. Дербенский осенний воздух сыграл с искателями приключений злую шутку: поселение оказалось куда дальше, чем им виделось поначалу. Силуэты домов, столь чётко вырисовывались сквозь тонкий, прохладный воздух, будто бы они находятся совсем рядом. Но бежать рыцарям пришлось чуть ли не вдвое больше, чем они прикидывали. Что же до большого белого дома, то он оказался не просто крупным, а поистине огромным. Это строение скорее напоминало не дом, а целый храм. Стенами ему служили плотно подогнанные валуны в человеческий рост.

Как только рыцари приблизились к этому древнему храму, остальная компания поспешила за ними. Атей спрятался за одним из валунов, откуда стал наблюдать за пиком башни. Если оттуда вылетит почтовый голубь, птицу надо подстрелить: рыцари не хотели, чтобы каждая ворона в Дербенах знала про отряд. Сами рыцари отыскали вход в храм. Вандегрифу предстояло забраться на башню и взять голубиную почту под охрану. Только после этих мер предосторожности Ломпатри мог без опаски вступить в контакт с местными жителями, кем бы они не оказались.

Рыцари приблизились к входу. Этот портал внутрь оказался подстать самому строению – огромная арка, заколоченная дубовыми брусьями. Сквозь такую тяжёлую арку мог бы верхом проехать рыцарь с поднятой вверх хоругвью. В брусьях была вырезана дверь, висевшая на двух ржавых петлях. Вандегриф потянул за ручку двери, а Ломпатри юркнул внутрь. Когда Вандегриф проследовал за ним, они очутились в огромном холле, залитом дневным светом, проникающим сюда из высоких оконцев и из дыры в том месте, где обвалился целый угол строения. Огромные валуны, от разрушенного угла рассыпались по всему холлу и пролежали на своих местах добрую тысячу лет, а то и больше. Здесь тоже росла трава, кусты и даже небольшие деревца, тянущиеся в сторону неба, видневшегося за обрушенным углом. У противоположной от входа стены располагался алтарь в виде возвышения и статуи, изображавшей женщину в длинных одеяниях. Женщина раскинула руки, как если бы находилась между двумя дерущимися мужчинами и препятствовала бы их дальнейшей ссоре. Её длинные каменные одеяния ниспадали к ногам и волнами расходились в стороны, окутывая весь алтарь. У ног женщины на мшистом камне, так же отчётливо, как и тысячи лет назад, виднелось длинное слово, сложенное из рунических символов. Величина статуи поразила рыцарей, но опытные воины не отвлекались на любования. Вандегриф, не мешкая, юркнул к ступеням, ведущим на хоры, а оттуда по деревянной лестнице добрался до башни и исчез в проёме возле самой крыши. Ломпатри ещё раз оглядел холл – не притаился ли тут кто, а потом побежал проч. На дворе у входа в храм он стал дожидаться остальных.

Местечко выглядело тихим и даже умиротворённым. Похоже, здесь и впрямь жили мирные люди. И если бы не уверенность Ломпатри в том, что голубиная почта принадлежит бандитам, то он бы уже давно сложил свой меч в ножны и позвал бы Воську, чтобы тот налил ему немного браги, запить головную боль, терзающую его с самого утра.

Спутники рыцарей подошли к руинам, когда Ломпатри уже обошёл кругом развалины храма. Прямо за ними находилась небольшая каменная постройка – конюшни. Вся заштопанная дубовыми брусьями, как заплатками, она походила на старые штаны нищего фермера. Когда вся компания собралась между этими конюшнями и храмом, состоялось первое знакомство с местными обитателями. Дверь конюшен отворилась, и оттуда показался молодец лет чуть более двадцати. В руках он держал деревянное ведро с помоями, источающее свирепое зловонье. Растрёпанные волосы, худоба и впалые глаза выдавали в нём натуру весьма ранимую, покорную и несчастную. Не заметивгостей, он сделал несколько шагов и вылил помои в выгребную яму. Потом он на мгновение застыл и кинул взор на компанию путешественников. Новоприбывшие удивили парнишку. Он встал истуканом и уставился на Ломпатри своими впалыми глазами. Предводитель спасательного отряда крестьян действительно выглядел странно – на его плечах была льняная рубаха грубой кройки, а в руках сиял искусный длинный рыцарский меч.

– Мир вам! – крикнул парнишке Закич, сделав шаг в его сторону.

Парень, выронив из рук деревянное ведро, попятился назад.

– Мы из Степков будем. Идём поклониться святым местам на севере, – прокричал ему Закич, делая ещё несколько шагов навстречу. – Мы не желаем никому зла.

Последние слова испугали парня настолько, что он без оглядки рванул прочь.

– Солдат! Отец! – скомандовал Ломпатри Навою и Моту, – Главарю мешок на голову и спрячьтесь где-нибудь. Остальные, держаться вместе и быть начеку!

Ломпатри метнулся следом за пареньком. Резвый малый пробежал саженей двадцать, перемахнул через заросшую канаву и юркнул в кусты. Рыцарь чуть ногу не свернул, преследуя трусишку – под ногами здесь была кочка на кочке, будто бы подо мхом и травой россыпью лежали груды округлых камней. Несколько раз споткнувшись, но удержав равновесие, Ломпатри всё же нагнал парня – тот остановился у ряда голых ив. Рыцарь приготовился схватить беглеца за руку, но понял, что здесь есть кто-то ещё. Ломпатри крепче сжал свой меч. За ивами на большом каменном выступе сидел пожилой, лет на пять старше самого Ломпатри. На незнакомце была плотная кожаная мантия с капюшоном, а в руках он держал длинную тростинку, которой выковыривал у себя под ногами камушки из-подо мха. Угадав сословие, к которому принадлежал этот человек, рыцарь успокоился и опустил оружие. Он учтиво поклонился незнакомцу.

– Господин Ломпатри Сельвадо, владыка провинции Айну и наместник короля Хорада – законного владыки королевства Атария, – гордо представился он.

Незнакомец стянул с головы капюшон, поднялся и еле заметно поклонился Ломпатри в ответ.

– Моё имя Наимир, господин, – умиротворённым голосом произнёс он. – Я жрец и ответственный за этот учёный поход. Прошу простить, если мой слуга Челик не проявил должного уважения и гостеприимства.

– Это мне стоит принести извинения, за то, что нахожусь в такой близости от вас с обнажённым мечом, – ответил Ломпатри. – Но, боюсь, я не совсем вас понял. Вы сказали «учёный поход»?

– Прошу вас, господин, пройдёмте в дом. Наверняка вас утомил долгий путь. Разделим же вечернюю трапезу, а я поведаю вам о походе: рассказ не из коротких.

Рыцарь огляделся. Это странное место дышало тишиной, берущей своё начало из давно забытых времён. Много сотен, а может и тысяч лет назад, на этом самом месте стоял большой каменный дом, такой же, как и храм с башей для голубиной почты. Но теперь, от этого дома остались лишь поросшие мхом каменные хребты, по которым ещё можно определить, где возвышались древние стены. В стенах этих, среди кустов ив и бузины лежали огромные плиты, похожие на широкие столы или невероятных размеров каменные кровати. Могло показаться, что это руины дома каких-то великанов, не знавших ничего, кроме камня.

Жрец Наимир, ловко переступая с кочки на кочку, добрался до канавы с мостиком из нескольких досок и проследовал к одному из домишек. Остальные участники похода, увидев, что Ломпатри спокойно идёт с незнакомцем, не представляющим опасности, вздохнули с облегчением.

Над крышей жилища поднимался столб белого дыма, а от стен веяло теплом и запахом тёплого супа. Когда жрец и рыцарь остановились у крыльца, к домику подтянулись и остальные спутники Ломпатри.

– Местные – изрядно пугливый народ, – обратился рыцарь к Наимиру, заметив, как тот оглядывает собравшихся путников. – Кто вор, кто жрец – не различат! Боятся и всё тут.

– Признаюсь, мы особо и не искали встречи с местными крестьянами. Однако вы, я смотрю, напротив, – ответил Наимир, растерянным взглядом рассматривая всю компанию и в особенности нуониэля. Невиданное существо стояло среди прочих в своём длинном зелёном плаще и с непокрытой головой. Веточки лиственницы, ещё хранящие желтоватый оттенок ниспадали ему на плечи, покрытые лисьей шкурой. Свой меч в берестовых ножнах он заткнул за пояс.

– И то верно, уважаемый жрец, – весело отвечал Ломпатри каким-то странным голосом, совсем не своим, а более высоким, чуть дрожащим. – Но они хорошие люди. Направляются за Сивые Верещатники, а я им сопровождающий. Путь не близкий, а ночевать в глуши уже порядком надоело. Они ни в какую не хотели идти к этим руинам, но я их уговорил. Признаться, радует, что вы вовсе не бандиты. Ну а то, что вы настоящие, уважаемые жрецы – этого счастья мы и ожидать не смели.

Закич, а может и кто ещё из путников, заметил в Ломпатри эту странную перемену. Его былая твёрдость и резкость суждений исчезла, дав место подозрительной нерешительности и, даже некой глупости. Он разговаривал с жрецом, будто юнец с порочной девой: лебезил взглядом, нёс околесицу и вообще выдавал в себе человека, явно мелкого и покорного. Сколько Закич знал Ломпатри, а не помнил за ним восторженных откликов о ком-либо, и тем паче о жрецах. Только вот нынче, когда этот ражий рыцарь стоял перед представителем касты просветлённых людей, всё воинственное и сильное, что было в рыцаре, присмирело, отдавая честь силе иной. «Да что уж там наше ремесло! Мечом махать, – как бы говорил Ломпатри. – Пред вами, жрецами, пишущими книги и изучающими великое Учение, мы всего лишь так, трава в поле; никакого толку, есть, да и ладно». Закичу потребовалось время, чтобы понять – Ломпатри всего лишь притворяется, пытаясь войти в доверие. Играть учтивого простофилю у рыцаря получалось совсем недурно.

Поначалу жрец Наимир отнёсся к такой вычурной учтивости достаточно холодно, ведь всё внимание хозяина развалин сосредоточилось на нуониэле, и реагировал Наимир на речь рыцаря лишь кивками и рассеянной улыбкой. Ломпатри уже представил жрецу всех присутствующих, кроме нуониэля. Его он оставил напоследок.

– А это наш господин нуониэль, – коротко сообщил он жрецу и замер, глядя хозяину развалин прямо в глаза.

– Ну что же мы стоим, – засуетился жрец, – пройдёмте в дом – представлю вас остальным, а потом и отобедаете с нами. Ваши крестьяне могут располагаться на отдых, да хоть в старом храме. Там есть пустые кельи. Крыша прохудилась, но всё лучше, чем под открытым небом.

– С нами путешествует ещё один рыцарь – господин Вандегриф. Сейчас он в дозоре, но вечером, я вам его обязательно представлю. А теперь, господин нуониэль, Воська – ты с нами, – сказал радостно Ломпатри, – пройдёмте за уважаемым жрецом Наимиром.

– Извините за возможную грубость, господин рыцарь, – внезапно остановил его жрец, – но ведь это…

Наимир снова кинул взгляд на нуониэля.

– К сожалению, я не знаю имени нашего спутника, – пояснил Ломпатри.

– Это невероятно! Сколько лет живу на свете, а ни разу не видел нелюдя, – спокойнейшим тоном сказал жрец Наимир. – Доводилось слышать о карликах из заморских земель, а на казнях всё пьяницы и полоумные, выдающие себя за колдунов. Но чтобы так, прямо своими глазами увидеть!

– Господин нуониэль не причинит вам вреда, – извиняющимся тоном сообщил Ломпатри. – Мы вместе проделали долгий путь, преодолели невзгоды и напасти плечом к плечу. Мой друг спас мне жизнь, заплатив за это высокую цену. После ранения в горло он еле остался жив, однако потерял способность говорить. Единственный человек, кто понимает его теперь – мой слуга Воська.

Нуониэль учтиво поклонился жрецу и, повернувшись к Воське, сделал несколько жестов.

– Господин просит вас нести свет сквозь тьму, – сказал Воська жрецу.

Тот сначала немало удивился такой просьбе, но затем приободрился и улыбнулся той улыбкой, которая озаряет лица только самых счастливых людей.

– Хоть это и старомодно, но всё же неожиданно приятно! – воскликнул он, сияя улыбкой. – А насчёт горла – вы не пробовали настой ископыти? Хотя где её нынче достанешь!

Быт жрецов не особо отличался от крестьянского, который путники наблюдали в Степках. Простота во всём и никаких излишеств. Разве что самую малость: отсутствовали те безысходность и нужда, которые накрыли и Степки и прочие уцелевшие деревни этой забытой всеми провинции. Печи в доме не было; топили и готовили пищу на старый манер побережья Сарварского моря – в очаге посреди комнаты, на пьедестале из камней. Пьедестал был взрослому человеку по пояс, так что открытый огонь горел посредине комнаты во всех смыслах – он находился на одинаковом отдалении от каждой из стен и на равном расстоянии, как от пола, так и от потолка. Правда, над самим пламенем зияла чернота дымохода, куда улетали особо яростные язычки пламени, издавая время от времени протяжный гул. В помещении стоял крупный стол – простой валун с плоской поверхностью, устланный льняной тканью, испачканной въевшимся свечным воском. Сидеть за ним оказалось совершенно невозможно, ведь поставить ноги под стол не получалось. Так и сидели за ним в раскоряку, упираясь коленками в холодный камень. Отдыхали жрецы за складными ширмами на деревянных досках, покрытых соломой. Доски лежали прямо на грубо-оструганных половых брусьях. Вдоль всего пола чернели широкие щели, в которые легко проходил палец, а то и все пять.

Помимо жреца Наимира и слуги Челика в руинах обитали ещё трое. Один из них – неприметный юнец Ейко. Когда компания вошла в дом, Ейко сидел в самом углу и чистил картошку, причём с таким усердием, что очистки разлетались во все стороны, прилипая к каменным стенам и к его румяному лицу. За каменным столом сидел пухленький молодой человек лет двадцати пяти. Перед ним на столе лежал исписанный наполовину пергамент и стояла бутылочка чернил. В дальнем углу, укутавшись в такой же кожаный плащ как у Наимира, сидел человек постарше.

– Вот это и есть наш учёный поход, – объявил Наимир, взмахнув руками. – Уважаемый Бова назначен хранителем библиотеки, – продолжал Наимир, указывая на пухленького писаку.

Бова, удивлённый столь большой компанией, всё же привстал и вежливо поклонился.

– Премного рад! – расплывшись в улыбке, поприветствовал всех Бова. Однако его улыбка в мгновение исчезла, когда, разглядывая вошедших, он увидел нуониэля. Тот, как и остальные, молча откланялся на приветствие жреца.

– А вот и уважаемый Печек, – сказал Наимир, проходя дальше в комнату и указывая рукою на сидящего на кровати жреца. – В его обязанности входит сбор сведений о Сколах и, конечно же, детальное изучение Дербенского Скола.

Уважаемый жрец Печек встал, без особого энтузиазма поклонился, чихнул и снова уселся на кровать, натягивая поверх плаща овечью шкуру.

– Последнее время ему нездоровится. Сырость, – тихонько пояснил Наимир, но Печек его услышал.

– Дело не в сырости, – буркнул больной. – Всё из-за…

Он не успел договорить, потому что тоже различил на голове одного из вошедших желтеющие ветки лиственницы.

– Уважаемые друзья, это господин Ломпатри. Он любезно согласился провести ночь в нашем храме, – сказал Наимир.

Тем временем слуга Ейко выронил из рук картофелину и вперил глаза в нуониэля, который вежливо поклонился и ему. Наимир махнул на своего слугу рукой.

– А это Ейко. Помогает по хозяйству, – торопливо сказал Наимир. – Продолжай, Ейко! Чего уставился?

Тут Воська пробился в центр комнаты и принялся говорить как можно громче:

– Перед вами благородный рыцарь…

– Воська! – резко прервал его Ломпатри. Слуга немедленно стушевался. – К чему эти придворные красоты?

Все трое жрецов ещё раз поклонились рыцарю. Тут слуга жрецов Ейко медленно приподнялся с пенька. Теперь он уже пялился не на нуониэля, а на Ломпатри.

– Рыцарь! – благоговейно прошептал он, хлопая ресницам. – Настоящий!

Слуга уже и думать забыл про диковинное существо с веточками на голове, которое стояло в метре от него. Теперь всё внимание сосредоточилось на этом рослом человеке с могучими плечами, сжимающим в кулаке рукоять меча, на клинке которого отражалось оранжевое пламя очага. В своих старых сапогах, потёртых кожаных штанах и льняной рубахе, по верх которой висел золотой медальон – символ его сословия, Ломпатри не походил на рыцаря из легенд и сказок. Но для Ейко, ни разу в жизни не видевшего настоящего рыцаря – меча, медальона и широких плеч незнакомца хватило, чтобы в его сердце запылал пожар вдохновения и всепоглощающего восхищения.

– Сядь Ейко, – сказал Наимир. – Я думаю, мне стоит прояснить, что друг нашего доброго рыцаря – это не человек, но опасаться его, конечно же, не стоит. Несмотря на то, что жрецы не заинтересованы в изучении различных сказочных существ, с уверенностью могу сказать, что перед нами представитель нуониэлей. Естественно, Учение отрицает наличие у сказочных существ человечности и разумности, но, мы, уважая нашего высокого гостя, господина рыцаря Ломпатри, обещаем не подвергать нуониэля никаким расспросам и опытам.

Пухленький жрец Бова в голос засмеялся. Остальные тоже поняли шутку, но выказали свои чувства лишь сдержанной улыбкой. А тем временем день подходил к концу. После знакомства в домике жрецов, Ломпатри направился к крестьянам. Степковые заняли небольшую комнату в старом храме: в помещении с маленьким входом и прогнившей деревянной крышей. Всё же тут и теплее и суше, нежели под открытым небом. Ломпатри не попал под очарование иллюзии, которая охватила других участников похода – будто бы они пришли в место, где им рады и где нет врагов. Когда жрецов не было поблизости, Белый Единорог выглядел хмурым и сдержанным. Никаких громких приказов он не отдавал. Но самого молодого из крестьян – Еленю, которого, из-за его берестяной шапки, Ломпатри так и кликал «Шляпа», рыцарь тихо попросил заниматься приготовлениями к ночлегу за всех. Жениха, как он называл Молнезара, мужа похищенной Всенежи, Ломпатри приставил помогать Елене и, мимоходом, приглядывать за домом жрецов. Отцам – Керу и Влоку приказал взять главаря Акоша и идти подменить на башне Вандегрифа. Закичу пришлось в сумерках разыскивать Пострела – так назвал лучника Атея рыцарь. Атею Ломпатри велел оставаться в укрытии и наблюдать за всеми передвижениями. В случае появления бандитов действовать на своё усмотрение, а при заварушке – открывать огонь на поражение, не раскрывая себя. Если уж дело пойдёт совсем плохо, тихой сапой уходить к березняку, где дожидаться остальных или же, если никого не останется в живых, возвращаться в Степки. К счастью, всё обошлось. Пострел, напуганный предписаниями Ломпатри, спокойно вздохнул, завидев, как к нему впотьмах подбирается Закич.

Когда все выполнили свои задачи, Ломпатри и Вандегриф направились разделить со жрецами вечернюю трапезу. Также рыцарь взял с собой на ужин нуониэля, Закича и Навоя. Оружие рыцарь приказал сложить. Рыцарские мечи, полуржавый меч Закича, топор Навоя и изогнутый меч нуониэля оставили в келье, а Моту и Воське Ломпатри наказал следить за оружием не смыкая глаз. Когда Ломпатри с путниками направился в сторону дома жрецов, Вандегриф незаметно шепнул Воське, чтобы тот находился поблизости и держал ухо востро.

Войдя к жрецам, Ломпатри сразу же представил хозяевам Вандегрифа, как благородного рыцаря и своего верного помощника. Наимир усадил пятерых гостей за неудобный стол, где уже трапезничали его друзья жрец Бова и жрец Печек. Помощника Челика он отправил на конюшни, а слуге Ейко наказал подавать снедь гостям. Стол у жрецов не блистал изобилием, но утомлённые многодневным переходом путники обрадовались тому, что есть. А было и всего ничего – отварной картофель, репчатый лук, вяленая рыба да свежий яблочный компот. Однако всё это подавалось в тёплом доме под прочной крышей, не пропускающей дождя и за крепкими стенами, защищающими от назойливого осеннего ветра.

– Ведь я вас знаю, – начал разговор Наимир, обращаясь к Ломпатри. – Я, как впрочем, и все в Троецарствии, много слышал о вас. Несколько лет назад ваше имя гремело во всех дворцах и замках! Ломпатри Белый Единорог!

– К концу войны никто не хотел сражаться против воинства, на чьих хоругвях гарцует белый сказочный зверь, – добавил жрец Печек, которого всё ещё пробирал озноб.

– Войне конец, и слава за это королям, – ответил на это Ломпатри. – Сейчас всё в руках наших правителей. Если они снова рассорятся, лучше от этого никому не станет.

– Это верно, – согласился Наимир. – Этой несчастной провинции не хватало только войны.

– Вряд ли война доберётся до здешних краёв, – сказал пухлый Бова.

– А война она если есть, то сразу везде, – подытожил Закич. – Крестьян снимают с полей и отправляют за тридевять земель на убой. Горожан-ремесленников записывают в стражники и ссылают в замки и твердыни. Ты думаешь, не грянь та война, было бы сейчас в Дербенах так уныло?

– Мы могли бы часами спорить о войне, молодой человек, но смысла в этом не будет, – сказал Наимир. – Мы все находимся там, куда нас привела судьба. Следует думать о будущем, а не лить слёзы по ошибкам прошлых лет.

– А ты, жрец, это здешним расскажи, – усмехнулся Закич, кивая на Навоя, который скромно сидел с краю. – Или тебе недосуг размышлять о крестьянах? Учение лоб теснит?

Наимир очень удивился тому, как Закич с ним разговаривал. Уже давно к этому, важному человеку, не обращались столь панибратски.

– Простите моего спутника, – извиняющимся тоном, вступил Ломпатри, – он совершенно лишён воспитания.

В этот момент в жреце Наимире произошла перемена. Он бросил на Ломпатри один короткий взгляд, но рыцарь успел прочитать в нём неуважение. Еле-заметная улыбка проявилась на губах жреца, но этого оказалось достаточно для рыцаря, чтобы понять: Наимир считал, что от Белого Единорога остался лишь бродячий рыцарь без чести и без сил, как физических, так и духовных. К жрецам зашёл погостить, как теперь был уверен Наимир, опустившийся размазня, считающий представителей касты некими небесными существами, наделёнными нечеловеческой мудростью. Такого наивного воздыхателя можно использовать и в своих целях. Но в каких, Наимир пока не решил.

– Ох, что вы, что вы! – успокоил жрец рыцаря Ломпатри. – Мне не привыкать к бодрым речам простых людей.

– Простых людей, – фыркнул вдруг Закич. – Посложнее ваших будем…

– Закич! – прикрикнул на него Ломпатри, приготовившись стукнуть кулаком по столу, но вовремя остановившись. – Не затем пришли, чтоб ссориться!

– Действительно, давайте продолжим знакомство, – попытался смягчить обстановку пухленький жрец Бова. – Откуда, вы сказали, путь держите?

– Мы идём из Степков, – ответил Ломпатри. – Держим путь по Стольному Волоку за Сивые Верещатники поклониться святым местам.

– По морю надо, – буркнул жрец Печек, налегая на лук, чтобы поскорее избавиться от озноба и насморка.

– Ну что вы, уважаемый, – улыбнулся Наимир, – нынче за проезд на корабле берут столько золота, что за жизнь не скопишь! А коль увидят, что нездешний – и того больше. Вдесятеро! А бывает, что и просто не пускают, сколько бы не предложил путешественник! Скажут: «нет мест», и гуляй переулочками!

Рыцарский медальон Вандегрифа красовался на фоне толстой кожаной туники, украшенной бронзовыми заклёпками и узорами из кожаных лоскутков. Медальон Ломпатри теперь скрывала простая льняная рубаха-косоворотка. На плечах – несколько шкур, сколотых булавками. Бывший командир армий Белый Единорог не создавал впечатления человека обеспеченного. По правде сказать, на рыцаря он походил только своим внушительным ростом и гордой осанкой. Жрец Наимир сразу понял, что денег у этих путников совсем нет. И если они действительно хотели попасть за Сивые Верещатники к неким «святым местам», то, возможно, и впрямь пошли бы через все Дербены. Вот только путешествие по морю вышло бы безопасней, и разумней. Всегда можно что-нибудь придумать, во избежание перехода по забытой всеми провинции, кишащей разбойниками. Только вот времена наступили тяжёлые: всем приходилось делать то, что при прочих обстоятельствах человек никогда бы не сделал. Рыцарю, сидеть за каменным столом и лукавить, а жрецу – и того хуже.

– Но ведь ваш путь не такой уж и прямой, как вам хотелось бы, – заметил Наимир.

В ответ Ломпатри улыбнулся, проглотил тёплую, вкусную картофелину и запил ёё ароматным яблочным компотом.

– Как говорится, нет прямых путей в Троецарствии, – сказал он, поставив чашу на стол. – А как же вы? Расскажите о своём учёном походе.

– Буду премного рад! – улыбаясь, ответил Наимир, чувствуя гордость за себя и за своё дело. Он совсем расслабился и захотел ещё больше возвыситься в глазах опустившегося рыцаря. – Уважаемые Бова и Печек, как и ваш покорный слуга – жрецы. Мы находимся в здешних краях с одной единственной целью, которую, впрочем, преследуют все жрецы Троецарствия, где бы они ни находились. Мы составляем Учение.

– Закон, объясняющий всё и всегда, который можно проверить везде и всякому, – медленно выговорил Закич, чавкая при этом сладким луком.

– Оо! – удивился Наимир, – Какая потрясающая осведомлённость об Учении, молодой человек!

Это замечание выбило Наимира из колеи. Только он начал напускать на себя важность перед заискивающим и наивным Единорогом, как простолюдин одной левой вернул его на землю, в этот дреной домишко с неудобным столом-валуном.

– Два года тяжкой работы, а потом надоело, – пояснил Закич. – И чего же мы ищем?

– Уважаемый Печек увлечён всем, что связанно со сколами, – сказал Наимир, но уже без энтузиазма. – Он не мог упустить возможности увидеть воочию и Дербенский.

– Хотя видел я его, до сих пор, только издалека, – проговорил Печек, гундося из-за заложенного носа.

– Его не покидает надежда пойти и посмотреть поближе. А вот уважаемый Бова интересуется светом. В этом направлении, признаюсь, у нас поле непаханое. Природа света всё ещё непостижима для нас.

– Как свет связан с Дербенами? – спросил Вандегриф, жующий вяленую рыбу с кружочками лука.

– Видите ли, господин рыцарь, в Дербенах когда-то жил один звездочёт, – пояснил Бова. – Он тоже из Степков. Когда мы сюда шли, я думал сразу наведаться в эти Степки, но как-то не пришлось. А вы ведь проходили там, верно?

– Помер твой Мирафим, – ответил Бове Закич. – Одна пустая хата осталась.

– Ой, – удивился Бова, – какая утрата! Но откуда вам известно его имя?

– Кто же не знает его «Размышлений о перенаправлении солнечных лучей», – объяснил Закич. – Наиудивительнейшая книга.

Бова вскочил со стола, уронив и тарелку со снедью и кружку с компотом. Он глядел на Закича испуганными глазами и пятился от стола, как будто увидел духа. Ни Ломпатри, ни Наимир не предвидели этого. И если Намимр опешил, то Ломпатри выглядел спокойным и не встревал в происходящее.

– Где она! – закричал Бова, жадно хватая тёплый воздух жилища. – Отвечай!

– Уважаемый, – обратился к Бове Наимир, – Не переживайте, сейчас мы во всём разберёмся. Молодой человек, известно ли вам, что эта звездочётова книга – уникальная вещь, раскрывающая смысл того, что такое свет и каково его место в мире. Это, я бы сказал, артефакт наших дней.

– Нет! Пусть он сначала ответит! – кричал Бова, прильнувший спиною к дальней стене жилища.

– А парнишка-то непростой, – усмехнулся простывший Печек, которого сложившаяся ситуация начинала веселить.

– Спокойнее, уважаемый Бова, – снова урезонил жреца старший товарищ. – Молодой человек, расскажите нам всё, что вы знаете об этой книге.

– А тут и рассказывать нечего! – спокойно ответил Закич. – По троецарствию как-то ходил один экземпляр этого произведения. Копию сделал Вессибини Тучо из Илларии. Писал он, конечно же на иллраском. С таким знанием нашего языка, как у этого прохвоста, он и пива бы в трактире не смог заказать, окажись в здешних краях. Так что островитянин, скорее всего, не понял и половины того, что написал звездочёт. Я читал пару других вещей этого Вессибини, и, поверьте мне, этот негодяй точно гнал отсебятину в тех местах книги, где Мирафим использовал какие-нибудь замысловатые выражения. То, что рукопись вдвое толще перевода меня не удивляет.

– Молодой человек, кто вы? – выпучив глаза, спросил жрец Наимир.

– Я коневод! – улыбаясь, ответил Закич, и опрокинул кружку яблочного компота.

Внезапно всех оглушил звук падающей на деревянный пол перегородки, за которой находилась одна из лежанок жрецов. Это пухлый Бова, спотыкаясь обо всё подряд, крался вдоль стены, пристально глядя на Закича. Вторую перегородку он тоже уронил, даже не заметив этого.

– Коневод Коневодович! – шипел молодой жрец Бова. – Толстенькая ему книжечка! А знаешь ли ты, куда эта книжечка подевалась? Я точно знаю! Мне всё рассказали в письме из атарийской библиотеки! Украли книжечку ту! И слухи ходят, будто бы украл её один пройдоха, настолько глупый, что и года не протянул в учениках!

– Я протянул два года, и это был не я! – подняв палец вверх, затараторил Закич, но было уже поздно. Бова закричал что-то невнятное и накинулся на Закича, повалив того на пол. Разнимать их тут же бросились Наимир и Навой. Получилась свалка. Печек, увидев, что крестьянин схватил жреца Наимира за руку, решил подключиться к драке и швырнул в Навоя луковицей. Навой получил сильный удар полбу. В тот же миг вскочил Вандегриф и обнажил свой мизерикорд.

– Господин Вандегриф, не надо! – жалобно простонал Ломпатри, схватив за руку Вандегрифа. И тут же раздался шум и треск. Входная дверь слетела с петель. В жилище вломился Мот, с топором и Воська, державший в руках связку с мечами. Споткнувшись о порог и задевши плечом косяк, слуга рыцаря наделал шуму больше, чем сама драка. В довершение всего, мешковина связки разошлась по шву и всё оружие, с невероятным грохотом горного обвала, рассыпалось по полу. Всем заложило уши. Драка прекратилась. Наимир поднял с Закича своего молодого друга. Навой помог подняться на ноги коневоду. Противники вяло, но всё же сопротивлялись своим примирителям и норовили вновь сцепиться.

– Верни реликт, холоп! – прорычал пухлый Бова.

– Нету! – рявкнул в ответ Закич.

– Продал, гад?

– Коль продал, не шастал бы тут с вами коневодом! – ответил Закич, глянув при этом на Ломпатри. – А ну, пусти!

Он высвободился из рук Навоя и процедил сквозь зубы: «благородненькие наши», утёр нос и направился прочь. Но выйти на свежий воздух не получилось: в дверях на корточках сидел Воська и пытался собрать оружие.

– Явится к мирным жрецам с оружием! – заговорил Навой, – Какое бесчестие!

– Да, зачем же столько мечей? – удивился Печек, утирая текущий нос платком и разглядывая кучу оружия на полу.

– А затем, – спрятав мизерикорд, ответил Вандегриф, – что никакой у вас тут не учёный поход. Вы заодно с бандитами. И у нас есть доказательства. Протрите глаза, господин Ломпатри! Неужели вы не видите, что это за люди! Уж не знаю, какие они там жрецы, но совесть им теперь до смерти не отмыть!

– От чего же нам её отмывать? – удивился Бова.

– От крови, тварь ты тусветная! – ответил Закич. После этого все глянули на нуониэля, который спокойно сидел за столом у стены и безмолвно наблюдал за происходящим.

– Воистину, об учёности нашего похода судить дано далеко не всякому. А вот кто в этом доме тварь тусветная, ясно и слепцу! – резко заявил жрец Наимир, глядя нуониэлю в глаза.

– Вы пришли без приглашения! Вы обнажили мечи, сидя за нашим столом, – продолжал жрец. – При этом, мы оставались учтивыми хозяевами. Но вы не остановились и стали обзывать нас тусветными тварями, тогда как одно из волшебных существ как ни в чём ни бывало путешествует вместе с вами. Хотя на деле, по законам Учения, этого древоволосого вообще не должно существовать. Что вы себе позволяете?

– Не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством, уважаемый жрец, – спокойно отвечал Ломпатри, – но всё же, при обращении к людям моего положения, стоит использовать слово «господин».

– Господин? – совершенно неприятным тоном переспросил его Наимир. – Я не вижу перед собой господина. Я даже знамени не видел во дворе. Золотой медальон? Сразу после войны такие продавали в каждом переулке. Грош цена! А ещё я слышал, что царь Хорад очень любит правила, и любой господин, не соблюдающий эти правила быстро может пойти по миру.

– Перед вами рыцарь Ломпатри, и извольте… – начал Вандегриф, но Наимир перебил его.

– Я жрец, достопочтенный друг! Я верю словам устным, но доверяю только словам писанным. Или у вас есть бумага, подтверждающая рыцарский титул?

Тут к Наимиру кинулся крестьянин Мот. Он схватил жреца за грудки и стал толкать в очаг. Волосы Наимира загорелись.

– Они забрали наших детей, – кричал Мот, – Девчата пяти-девяти лет от роду! Девчина невеста! Сколько дней они в лапах бандитов? Нежто вас не тревожит, что станется с ними?

Бова и Навой кинулись унимать Мота. В этот миг, из-за дымки на горизонте, вышла Гранёная Луна. Её холодные лучи устремились в дом жрецов и ударили прямо в то место, где шла борьба. Крестьяне тут же метнулись прочь от очага в тень, а Наимир так и остался стоять в холодных лучах, хлопая себя по горящим волосам. Когда Наимир потушил свои грязные кудри и заметил на себе холодные лучи света, он метнулся в тень.

– Не думал, что представитель касты может верить в проклятье Гранёной Луны, – серьёзно заметил Ломпатри. – А вы много скрываете уважаемый жрец Наимир.

Жрец не ответил. Ютясь в тёмном углу жилища, он исподлобья смотрел на рыцарей, крестьян и свет луны.

– Вы не заурядный жрец, – продолжал Ломпатри, уже совсем не заискивая перед Наимиром. – Так же, как и я не заурядный рыцарь. Есть ли у меня бумага, подтверждающая мой титул? Какая разница! Бумага, как и волосы, легко горит. Раз! И нет её. И ничего она уже не скажет. А я буду говорить о себе как о рыцаре, даже если меня нагим выгонят под этот лихой, холодный свет. И это несмотря на то, что всей душой верю в это проклятье.

– Гранёной Луне всё равно, кто во что верит, – наконец сказал Наимир. Голос его звучал теперь спокойно, а в тоне слышались нотки раскаяния. – Вы очень прозорливы, господин Белый Единорог. Что тут сказать! Я даже не упомню, когда всё это началось. В одно мгновение мы перешли границу, после которой всё человеческое стало для нас чуждым. Когда случилось так, что свои собственные интересы стали для нас важнее того, что действительно имеет значение? Сегодня ночь на двадцать первый день месяца листобоя. Сколько мы здесь? Уже более двух лет. А может быть, это началось раньше? Может быть, я стал думать о себе больше, чем о других тогда, когда взялся писать трактат?

Жрец подошёл к столу и снова занял своё место, рядом с Печеком.

– Гранёная Луна, – продолжал жрец, гладя себя по опаленным волосам, – она появляется в начале зимы. Её проклятый свет пугает крестьян дюжину дней и ночей. Много лет назад всё произошло так же как и сейчас. Я сидел во дворике учёного дома. Тучи ползли низко-низко, задевая за крыши домов и верхушки деревьев. От туч отрывались большие куски и туманом оставались на земле. Но внезапно, порыв ветра рассёк это серое марево, и голубые звёзды засияли в тёмной прорехе над головой. Я не успел опомниться, как появилась она – Гранёная Луна, походившая на замок из белого камня, плывший по небесам. Весь дворик залил холодный свет. Не помню, что делал после. Тогда я решил, что никому не скажу, что попал под этот свет. Теперь, двадцать пять лет спустя, в день прихода Гранёной Луны, появляетесь все вы. И я чувствую с вами столь сильное зло, что сама Гранёная Луна кажется мне теперь не такой страшной. Что же это? Ваше прошлое? Ваши намерения? Ваш нелюдь? Не знаю. И не хочу знать. Да, я – жрец, видящий смысл жизни в Учении и получении знаний, не хочу знать о том зле, которое вы принесли с собой! Я расскажу вам всё, что случилось с нашим походом. Возможно, тогда вы оставите нас в покое. Итак, с тех пор, как я прочитал разбойнику приказ похитить этих детей, я не могу найти покоя. Я сижу в руинах дни напролёт и притворяюсь, что работаю. На самом деле я только и делаю, что обдумываю свой поступок. Я жрец и мне не положено верить в сказки и колдовство. Но, возможно, тень Гранёной Луны двадцать пять лет назад наложила на меня проклятье, которое проявилось теперь в том, что мне пришлось стать невольным пособником злого деяния.

– Скажи, куда отправили пленниц, и мы уйдём, а все твои проклятья исчезнут, – сказал Ломпатри.

– Они отвели их в форт «Врата». Это на горной цепи Чнед, – ответил Наимир.

Тут раздался ужасный вой, будто кого-то резали. Это слуга жрецов Ейко взвыл за очагом! Он поднялся с полу и, сжав кулаки, вознёс руки к закопченному потолку. В свете красного пламени силуэт воющего слуги выглядел устрашающе. Через мгновение Ейко сорвался с места и исчез, прыгнув в дверной проём.

– Солдат! Найти! – скомандовал Ломпатри. Крестьянин Навой кинулся в погоню. – Господин Вандегриф – удостовериться в выполнении!

Вандегриф немедленно снялся с места и поспешил за Навоем. Жрец Наимир в этот миг издал протяжный стон и схватился за опалённую голову.

– Какой ужас происходит! Какой ужас! – хныкал жрец. – Кто проклял это место? Кто проклял нас?

– Возьмите себя в руки, уважаемый Наимир, и расскажите всё сначала, – попросил Ломпатри. – Воська, поставь дверь на место!

Пока Воська и Мот ремонтировали дверь, Закич, нуониэль и Ломпатри сидели за столом с тремя жрецами и слушали историю об их учёном походе. Жрецы явились в Дербены из стольного града Вирфалии Идрэна два года назад, для того, чтобы изучить Дербенский Скол. Наивные служители Учения полагали, что вернутся домой месяца через три, с наступлением холодов. Но когда выяснилось, что провинция разграблена, деревни опустошены, а леса полны бандитов, вернуться несолоно хлебавши показалось единственным правильным решением. Несмотря на это, жрецы решили остаться верными закону, объясняющему всё и всегда, и который можно проверить везде и всякому. Вместе со своим слугой Челиком, трое жрецов решили перезимовать в Дербенах. Они обустроили забытые всеми руины в нескольких днях пути от Дербенского Скола. Послав весточку в Идрэн, жрецы испросили у касты всё необходимое для жизни в глуши. Каста благосклонно отнеслась к инициативе своих членов. Жрецам выдали всё, что они хотели, включая и голубиную почту. К почте прилагался и простодушный слуга Ейко. Вскоре лагерь жрецов обнаружили бандиты. Каким-то чудом стоянку последователей Учения не разграбили в тот же день, как это сделали со многими деревнями провинции. Разнюхав, кто да что, шайка разбойников ушла, а через дней шесть вернулась с одним странным типом в белой мантии. Этот тип, с двумя мечами на поясе, оказался гораздо умнее прочих головорезов. Он приказал жрецам сдать голубиную почту в его подчинение. В обмен на услуги почты, жрецы получали свободу действий и свободу передвижения по провинции, а так же возможность исследовать Скол. Надеясь, что наместник короля Девандина рыцарь Гвадемальд в скором времени положит конец самоуправству разбойников, Наимир согласился. Тип в белой мантии ушёл, забрав с собой Ейко и несколько клеток с голубями. Простодушный слуга с месяц таскался за разбойниками, обучая голубей новым маршрутам. Он побывал и у осаждённого бандитами форта «Врата», и в лагере рабов у Дербенского Скола и в других важных для разбойников точках. Когда Ейко вернулся, голуби с приказами стали прилетать чуть ли не каждый день. Наимир читал приказы безграмотным гонцам от бандитских шаек, разбросанных по провинции. Все приказы исходили от кого-то, кто подписывался руническим символом, смысл которого Наимир не знал. Но Наимир слышал, что разбойники именуют его не иначе как Великий Господин. Как бы там ни было, Наимир и сам не заметил, как стал координатором полномасштабной войны с армией Гвадемальда. Только вот сделать что-либо жрец уже не мог. Мало-помалу, учение отошло на второй план. Теперь трое жрецов просто боролись за выживание в суровых Дербенах, дрожали от страха перед разбойниками, навещавшими их почти каждый день, а по вечерам обсуждали приказы, которые приносили голуби, гадая, сколько ещё протянет Гвадемальд против этого хитроумного и коварного Великого Господина. Потом, в начале листобоя Форт «Врата» в горах Чнед, разделяющих Сивые Верещатники и Вирфалию, пал, а через несколько дней, из форта пришёл приказ – добыть с десяток деревенских детей и доставить их к Великому Господину.

Выслушав жреца, Ломпатри опустил тяжёлую голову на свои мозолистые ладони и погрузился в мучительные раздумья.

– Детей увели не так давно, – размышлял он. – Зачем им дети?

– А зачем дети двум рыцарям и сказочному существу? – ответил вопросом на вопрос Наимир.

– Я думал, жрецы прозорливее.

– А вы тоже не усложняйте то, что и так ясно, – сказал Наимир. – Разве тут не всё понятно, господин рыцарь?

– Выглядит всё яснее некуда, – ответил Ломпатри. – Но, как говорит мой король – если перед тобой красота без изъян, ты смотришь не в окно, а на картину. А у всякой картины есть автор.

– С такими думами Учением лучше не заниматься, – пробубнил жрец.

Наимир рассказал Ломпатри, что разбойники приходили за приказами по утрам. Рыцарь решил, что следующую шайку необходимо дождаться.

Вернувшийся Вандегриф доложил – слуга Ейко как сквозь землю провалился.

– Крестьяне рвутся вдогонку за своими детьми, – шептал Ломпатри сам себе, потирая ладони. – Нуониэль вот-вот вспомнит былое. Ещё и эта Гранёная Луна пошла, будь она неладна! А приказ короля Хорада лежит сейчас в потайном кармане пурпурного кафтана, накинутого на плечи конокрада. И в каком конце паршивых Дербен скачет этот негодяй?

– Что вы сказали, господин Ломпатри? – поинтересовался Воська у своего хозяина.

– Где у вас тут выпивка? – громко спросил рыцарь.

– Есть ещё бочонок эля, от господина Гвадемальда. Открыть? – спросил его Воська своим весёлым голосом, будто бы всё складывается хорошо.

– Бедная моя Илиана! Открывай! – вздохнув, ответил утомлённый рыцарь.

Глава 10 «Скиталец»

Владыка провинции Айну упился до поросячьего визга. Жрецы поставили путникам отменного яблочного сидру, который рыцарь выпил в одно горло. Бочонок гвадемальского эля Воська так и не откупорил: хозяин и без этого был «в полном порядке». Ломпатри потребовал отвести его в развалины храма. Там он сел на принесённые Воськой шкуры и стал созерцать величественную статую женщины с раскинутыми в стороны руками. Глядя на огромное каменное изваяние, освещаемое Гранёной Луной и пламенем от переносных латунных каганцов, Ломпатри рассказывал Вандегрифу, что будет дальше.

– Мой верный Вандегриф, не осталось у нас друзей, – мычал Ломпатри так, что его товарищ едва различал слова. – Не доверяю я в ратном деле ни касте, ни гильдии. Что жрецы, что маги: говорят много и красиво, но их слова меркнут под блеском обнажённых клинков. Колдун из форта ведёт странную игру. Он знает, что Гвадемальд вернётся с новыми силами и попытается отбить твердыню. Как думаете, Вандегриф, возможно ли с маленькими детьми дойти до форта в это время года?

– Не бывал в тамошних землях. Сказать сложно. Одного ребёнка ещё можно доставить. Это если верхом да с подставами. А вот чтоб сразу несколько штук.

– Гвадемальд ещё далеко, – продолжал Ломпатри, уставившись на огромное изваяние девы, – а мы по уши в самых Дербенах.

– Я поговорил с этим Наимиром, – сказал черноволосый рыцарь. – Обычно утром приходит небольшой отряд из пяти – семи человек.

– А что у нас?

– У нас мало припасов, нет коней. Люди устали, из оружия, только два приличных меча, ваш да мой. Остальное – труха.

– Даже меч нуониэля? – спросил хмельной Ломпатри.

– Этот не считается. Никогда не знаешь, против кого этот меч будет направлен. Как я понял, вы с ним были на ножах до того, как он потерял память.

– Этот жрец сказал, что нуониэль – нелюдь, хотя сам поступал совсем не как человек.

– Я видывал сказочных тварей, – сказал Вандегриф. – Не доверял им и доверять не собираюсь. Они – не мы. Следуют порывам чувств без оглядки на разум. У них нет принципов.

– Вандегриф, господин, – рявкнул Ломпатри из последних сил; он сильно захмелел. – Господин нуониэль спас мне жизнь. Да, он не из наших, но пока к нему не вернулась память, я склонен считать его…

– Я понимаю вас, господин. Не уверен, хватило бы у меня благородства и чести поступить так же: заставить себя считать его ровней.

– Какие у нас ещё преимущества перед врагом?

– У нас только один лучник, и тот из охотников. Положение – верная смерть.

– Но? – спросил его Ломпатри. – Вы, господин, хотели сказать ещё что-то.

– Я хотел сказать, что я рыцарь. И на вашей груди тоже золотой медальон. Я свой на тёплую постель в трактире не поменяю.

– Знали бы вы, господин Вандегриф, сколько раз я хотел променять свой медальон на кусок хлеба. Сколько раз я прикидывал количество ночей, и пайков, которое получил бы за него на постоялых дворах. И вот он мой медальон. У меня на груди. Я вам вот как скажу: мародёры ещё морды друг другу бить будут за него, копаясь в моей могиле!

Ломпатри залился диким гоготом. Потом он допил яблочный сидр и занюхал его белым рукавом льняной рубахи.

– Слушайте мою команду, господин рыцарь, – скомандовал Ломпатри. Вандегриф тот час встал по струнке. – Нам нужны лошади и припасы. Берите всех Отцов и Пострела. Устроите разбойникамзасаду у разрушенных ворот. Это два столба в чистом поле, за яблоневым садом. Видать, раньше они служили воротами. Теперь забора или стены уже давно нет, но подъезжают к руинам всё равно через эти ворота; я видел, что земля там утоптана подкованными копытами. По ту сторону от этих столбов – огород. Земля там неровная, кустарники, мусор. Там спрячетесь. Пострела посадите дальше, чуть позади остальных. Когда разбойники подойдут к воротам, стрелой убейте последнего. Сами же в этот момент вступайте в схватку. Вы и в одиночку справитесь с этой мразью, но крестьяне всё равно должны сражаться – это их война. Пусть Солдат ведёт Отцов в лобовую. Вы же, верхом, нападайте с фланга. Отцов берегите: накажите не разбегаться перед всадниками, а держаться вместе. Постарайтесь, чтобы без убитых и раненых. Лучник у нас нестреляный, вы с ним перед боем погуторьте, напомните, какие разбойники твари тусветные, и что они могут сделать с похищенными детьми. Приукрасьте так, чтобы он точно выстрели в человека. Но скажите, что если всё же не сможет, пусть бьёт коню в круп, чтоб не убить. В круп, но не в подвздох! Шляпа и Жених пусть сидят с Главарём на голубятне – топоры наготове. Воська и господин нуониэль – при мне. Мы вступим в битву со стороны развалин, одновременно с крестьянами. Жрецов запереть в жилище. У двери поставьте коневода. До приказа не выпускать. Прошу к исполнению!

– Сочту за честь! – ответил Вандегриф по форме. – Это будет бой не из лёгких. Точное количество разбойников неизвестно. В отряде только один знаком с военным ремеслом. Если цель разбить врага и сберечь крестьянин, мы могли бы сначала заманить…

– Прошу к исполнению, господин Вандегриф, – приказным тоном повторил Ломпатри. – Делайте, как я велю, и учитесь. У меня были сотни подобных ситуаций, сотни засад, десятки переправ и бесчисленное множество сражений. Беречь крестьян – не цель. Это способ ведения боя.

– И всё же терять людей сейчас… – начал Вандегриф, но Ломпатри тот час перебил его.

– Я был командующим целого войска! – крикнул захмелевший рыцарь. – Девять из десяти солдат под моим началом умирали! При этом я считался лучшим. В Троецарствии люди умирают! Так что спуститесь с облаков и возьмите в руки меч; вы становитесь мягким.

Вандегриф, не ответив, откланялся. Когда он был уже у портала, Ломпатри снова обратился к нему.

– Господин рыцарь, что вы думаете об этом типе, в белой мантии и с двумя мечами на поясе, о котором говорил жрец Наимир?

– Сдаётся мне, господин Ломпатри, это один из Белых Саванов, воинов из Варварии.

– Мой прадед рассказывал о них, – ответил Ломпатри, не отрывая взгляда от скульптуры.

– Значит, вашему прадеду Геринелю Сельвадо очень повезло, – произнёс Вандегриф.

– Я не позволяю никому предполагать, что победы моего деда – это всего лишь везение: мой прадед – великий воин. Но здесь я с вами не поспорю – ему очень повезло. Всем, кто пережил те нашествия, повезло несказанно. Завтра нам тоже пригодится везение. Бандитов может статься гораздо больше, чем говорили жрецы. Да, господин, всё хотел узнать у вас: что здесь начертано? – спросил Ломпатри, указывая на замшелую руническую надпись под статуей.

– Письмена старые, господин рыцарь. Узнаем, – пообещал Вандегриф, с грустью вздохнул и скрылся за дверью.

Предрассветная мгла только-только начала редеть, а все приготовления к бою уже завершились. Отцы – крестьяне Мот, Кер и Влок – мёрзли в заиндевелой траве, сразу за распаханными делянками жрецов. Чуть поодаль от них за деревянными бочками для навоза прятались Вандегриф и Навой. Лучник Атей тоже схоронился так, что никто его не видел. Но каждый из отряда знал – парнишка где-то рядом и держит свой лук наготове. Вандегриф, как и наказал командир, всё растолковал молодому стрелку. Тот слушал рыцаря молча, а потом обещал всё сделать правильно. Молнезар, которого теперь все кликали Женихом, охранял калеку Акоша. Вместе с сыном Навоя Еленей, они мёрзли на башне, не спуская глаз с Главаря. Только пламя из железных корзин спасало их от холодного ветра, властвующего на такой высоте, откуда были видны горная цепь Чнед и силуэт самого Дербенского Скола. Нуониэль с Воськой коротали время в разрушенном храме. Воське пришлось развести костёр возле своего господина: Ломпатри, несмотря на холод, продолжал сидеть возле огромного изваяния и рассматривать каменную плиту с рунической надписью. Нуониэль расположился возле входа – огромной арки, заколоченной дубовыми брусьями. Оттуда он наблюдал за двумя каменными столбами – развалинами врат; они хорошо просматривались сквозь потерявший листву яблочный садик. Отсюда виднелся и теплящийся костерок Закича, который мёрзнущий коневод развёл прямо у крыльца жилища жрецов. Коневод сидел у двери запертой на засов, подложив под мягкое место потрёпанных соболиных шкур Кера, которые тот уже и не думал продавать жрецам. Сами жрецы со слугой Челиком, грустили взаперти, ожидая своей участи. Настроение у служителей Учения было скверным. Только пухлый жрец Бова старался не унывать. Он сидел поодаль от всех, прислонившись спиной к входной двери, за которой в такой же позе расположился коневод.

– Проснулись голуби, – сказал Закич, не зная, что уши Бовы находились в двух вершках от его собственных ушей.

– Аж но проснулись? – спросил его Бова из-за двери.

– Воркуют, – ответил Закич, не удивившись, а даже обрадовавшись, что в утреннем морозце он оказался не так одинок, как думал.

– Это с прохлады. Звукам на прохладе вольнó. Летят быстро и далёко, – мечтательно отвечал Бова.

– Отколь знаешь?

– Был у нас в граде стольном Идрэне жрец один. Трактат – три сотни листов! И всё о звуках да о голосах. Писал, что по холодам звуки далече слышны, а по зною наоборот, где рождаются, там и мрут. Никуда не летят. Наши его Ушаком прозвали.

– С чего же они его так?

– Видать с того, что об ушах всё писал, – рассмеялся Бова. – А у нас в касте у каждого своя кличка была.

– Тебя-то как кликали? – спросил Закич.

– Ан сам не смекнёшь! – усмехнулся Бова.

– Бовка-толстяк? – предположил Закич.

– Угадал! Бова Пухлый. Злой ходил! Аж самому теперь страшно. Нынче как вспомню – даже совестно.

– Чего же тут совестного? Тебя мать как нарекла? Бовий или Бова, если кратко. Так что же тут совестного, если тебя прочие зовут не по правде, а по прихоти своей?

– Да в том-то и дело, брат, что человек не таков, каким его родные прозвали, а таков, каким его кличут чужие люди, – сказал Бова.

– Эк ты сказал, – удивился Закич.

– Как трактат закончил и «жреца» получил, зараз перестали «пухлым» величать, – продолжил Бова.

– Как озаглавил?

– Трактат Бовия Базиля «Свет и Цвет», – гордо произнёс Бова, улыбаясь, как ребёнок, при виде мамы. – Ты уж не серчай за то, что я на тебя так кинулся из-за мирафимовой книги. Уж очень хочу прочесть эти «Размышления о перенаправлении солнечных лучей». Хоть одним глазочком!

– И то верно! Звездочёт Мирафим хорош, – согласился Закич. – Даже в переводе Вессибини Тучо.

– Перевод был всего в одном экземпляре. Жаль, что пропал. Всё бы отдал, чтобы сравнить его записи с моим трактатом.

– Помню там одно такое место, – начал Закич, – где Мирафим описывает чудо-устройство-приспособление. Назвал он вещицу ту «Дальнозор». С помощью того устройства увидеть можно всё, что пожелаешь. Слушай как! Мирафим брал чистый горный снег и превращал его в пар на огромном очаге. Затем пар тот, неким образом собирал в бочку. В бочке пар превращался в воду. Воду эту чистую-пречистую Мирафим разливал в несколько тарелок, разных форм. Тарелки те ставил на мороз до тех пор, пока вода не обернётся льдом. Лёд у звездочёта выходил прозрачный, как сам воздух. Позже, он этот лёд из тарелок доставал. Получались у него экие выпуклые ледяные блины. Расставлял он их на ребро в одну линию и накрывал чёрной материей. Выходила, значит, у Мирафима некая труба, в которой сидели эти ледяные блины. На обоих концах трубы – дырочки. Так вот если в такую трубу с одного конца поглядеть, то всё, что с другой стороны трубы будет – всё видать. Направишь на лес, который за версту – каждое деревце разглядишь. Поставишь трубу эту столбом, ляжешь под неё и смотри на голубые звёзды. Только они не далёкими точками окажутся, а огромными блинами с луну размером!

– Ай, беда! – простонал Бова. – Чувствую, что дельно говоришь, но ничего не ясно. И представить себе не могу ни трубу, ни блины ледяные, ни тарелки. И это токмо трошки ты рассказал. А сколько там Учения во всей книге! Найти надо книгу! На словах такое и не объяснишь!

– Особенно если это слова Вессибини Тучо! – заметил Закич. Бова тут же засмеялся.

– Книга Мирафима, – мечтательно произнёс Бова. – Она ведь ценой тысячи три золотом. Если не четыре. Или даже четыре двести. Коневод, молви, ты книгу умыкнул?

– Да что же вы меня с этой книгой! – прокричал Закич, а потом сам испугался тому, насколько громко прозвучал его голос в предрассветном морозце.

– Полно! Более не стану, – пообещал Бова. – Коневод, ты не взыщи; позабыл, как звать тебя.

– Закичем.

– А чужие люди как прозвали?

– Колбасником, – махнув рукою, ответил Закич, стеснительно ухмыльнувшись.

– Закич Колбасник? – не на шутку удивился Бова. Закичу даже показалось, что он там за дверью встал и повернулся в его сторону.

– Эх! – снова махнул рукою Закич. Внезапно, у него на душе стало легко как никогда ранее, при упоминании этого обидного прозвища. – Рассказать – не поверишь! Жил у нас мясник – колбасных дел мастер. А дочка у него росла, ммм…

Ночь незаметно превратилась в утро. Небо скрывала пелена белёсой дымки, подёрнутая далёким и остывающим солнцем. На землю сошёл густой туман, а ледяная инеевая корочка, покрывавшая чернозём, потемнела и начала оттаивать. Сделалось теплее, но от сырости, пришедшей с туманом, людям стало зябко. Вандегриф и Навой, сидевшие за бочками, продрогли до костей. Тогда Вандегриф увидел, как из травы за делянками поднимается пар – дыхание крестьян. Опытный глаз мог бы заметить их с дороги даже в таком тумане. Вандегриф в полном боевом облачении попытался встать. Но доспех оказался очень тяжёлым, поэтому Навою пришлось помочь рыцарю подняться. Они пошли к Отцам, и Вандегриф приказал всем придумать себе повязки на лицо, чтобы сдерживать пар. После этого рыцарь направился к стойлам, где Навой помог ему водрузиться в седло. Теперь Вандегриф, закованный в броню, восседал на верном коне, а в руках держал свой длинный меч.

В это время парнишка Атей спокойно лежал под кустом на всхолмьи, укутанный шкурами так, что из меха торчал только нос. Стрелы и лук, без тетивы лежали перед ним. Тетиву он держал в руках под шкурами. Он щупал её пальцами и мял. Ужасы, о которых ему рассказал рыцарь Вандегриф, забылись. Теперь остались только он – молодой парень из Степков и дорога за белой пеленой тумана.

Сначала Атей услышал мерный стук копыт. И только через некоторое время из тумана стали выплывать чёрные силуэты всадников. Лучник оставался спокойным как никогда. Он продолжал лежать под шкурами и смотреть за появляющимися из тумана врагами. «Один, два, три, четыре», – считал Атей, глядя на всадников. Он аккуратно откинул шкуры и принялся натягивать тетиву на лук. «Пять, шесть, семь, восемь, – считал он, глядя на дорогу, пока его руки сами выполняли работу по приладке тетивы. Приготовив лук, Атей провёл ладонью по рукояти топора – вытер росу, выступившую на ней. «Девять, десять», – продолжал он шёпотом. Атей тихонько приладил один колчан себе на спину, а другой положил у ног. Затем он сел, опустив на землю одно колено, и наложил стрелу на тетиву. «Одиннадцать, двенадцать, трин… – считал Атей и вдруг остановился. Казалось, веренице разбойников не будет конца. Тот, что шёл первым, поравнялся с воротами. Ещё чуть-чуть, и он подъедет к дому жрецов, где сидит Закич. Внезапно первый всадник остановился у двух каменных столбов, как бы не решаясь проехать сквозь эти древние ворота. Остальные продолжали движение, но натыкались на тех, кто остановился перед ними. «Двадцать пять, – прошептал лучник. – Ох, Атейка! Ох, быть беде. Так они всех одолеют. Текать надобно. Коль сразу рванёте, братцы, то до леска-березняка успеете. Атейку молодца лихом не поминайте». Встав во весь рост, Атей прицелился в последнего двадцать пятого всадника и выпустил стрелу. Она просвистела в вершке от разбойника. Тот очень удивился странному звуку, стал озираться по сторонам, как внезапно проснувшийся человек, у которого домашний кот свернул со стола кружку. Но лучник уже пустил следующую стрелу, которая угодила разбойнику прямо в грудь. Некоторые всадники в конце колонны, тоже услышавшие первую стрелу, заметили Атея и двинулись на него.

– Эх, братцы! Ножки быстрые, пяточки белые! – закричал Атей, попятившись назад и снова прицеливаясь в разбойников.

Тем временем братцы уже высыпали из своего укрытия и понеслись сломя голову на врага.

– Куда! Куда! – кричал Атей, продолжая стрелять. – Уходите, окаянные!

К этому моменту ещё три стрелы лишили разбойничьих коней седоков. Колонна разделилась надвое: одни выступили на Атея, а передняя часть осталась у ворот и приготовилась контратаковать наступающих на них крестьян. Ещё мгновение и разбойники направили бы коней прямо на пеших воинов с топорами, растоптав их прямо на делянках жрецов. Но к воротам уже подоспел Вандегриф на своём родовитом коне. Этот конь был не подстать тем, на которых восседали властители этой всеми забытой провинции. Грифа – верный друг атарийского черноволосого рыцаря бил копытами по земле так яро, что дрожало всё вокруг. Нашлось ещё пыли да песка, что за тысячу лет не осыпался с древних развалин. Попадали в яблоневом саду примёрзшие к веткам яблоки. Дрогнули и кони разбойников, завидев свою стремительную погибель. Грифа летел сквозь белый туман чёрной стрелой, поднимая за собою вихрь сухой дорожной пыли, что ещё с лета лежала где-то там внизу под заиндевелой осенней листвой. Вандегриф держал свой тяжёлый меч за гарду. Рукоять он ремешком привязал к запястью. Так, его длинный меч стал смертельным продолжением руки.

– Акир за Атарию! – протяжно кричал Вандегриф, приближаясь к стану врага. Но разъярённые бандиты не знали, что в соседнем государстве была такая маленькая провинция Акир, и что отец Вандегрифа придумал этот боевой клич, чтобы прославить свои обретённые тяжёлой службой владения на всё Троецарствие. Бандиты, настигнутые врасплох, не растерялись. Привыкшие жить одним днём, эти кавалеры злодейки-судьбы воспылали яростью; в их сонных глазах сверкнула жизнь. Та самая жизнь, которой придаёт сладость его величество случай. Кровь забурлила, мечи блеснули, кони встревожились. Теперь – вперёд! В бой! В неизвестность, где жизнь – это богатство, а смерть – нищета. Однако то, что бандитам виделось как славная перебранка, на деле обернулось тяжёлым испытанием. Авангард колонны из шести всадников уже подошёл к самым воротам. В этот момент в разрушенные ворота из тумана влетел Вандегриф. Первый всадник из разбойничьей колонны стоял поодаль от остальных пяти воинов. Не успели те пятеро моргнуть, как грудь их товарища пронзил длинный рыцарский меч. Несчастный вылетел из седла, так и оставшись висеть на мече, словно кусок мяса на палочке, который сейчас поднесут к костру, чтобы прожарить до хрустящей корочки. Второй разбойник тоже не успел ничего предпринять: Вандегриф приподнялся в седле, а его Грифа взмыл в воздух. Конь с облачённым в доспех рыцарем, у которого на мече наколот взрослый мужик, с лёгкостью перемахнул через разбойничью лошадь, сбив всадника. Бандит получил мощный удар запястными суставами статного жеребца прямо в грудь и оказался на земле. Там, его глаза застлала чья-то кровь, и через миг, когда Грифа наступил задней ногою на его шею, бандит испустил дух. Когда Вандегриф пронзил грудь ещё одного противника, руку рыцаря повело назад: конь продолжал скакать, а второй труп крепко сидел в седле своей кобылы. Вандегриф изо всех сил дёрнул руку, и высвободил меч из власти насаженных на него разбойников. Так случилось, что в это время рыцарь находился среди врагов и один из них очень удачно попал прямо под рывок меча. Он уже занёс над Вандегрифом свой полуржавый стальной обрубок, когда рыцарь, продолжив движение, снёс врагу и руку с мечом, и плечо, и голову один махом. Крови хлынуло – будто взорвалась бочка избродившего красного вина. Куски разбойника попадали на окровавленную листву, вселив своим видом ужас в сердца оставшихся бандитов. Рыцарь, с наезду убивший четырёх, помчался дальше в поле. Вся ярость безраздельных хозяев Дербен обратилась теперь против Отцов, наступавших с грядок.

– Пора! – сказал Воська, глядя на сражение из-за приоткрытых дверей храма. Он глянул на нуониэля, стоявшего рядом – тот был готов. Но Ломпатри продолжал сидеть перед статуей, глядя на холодный каменный лик.

– Чего же он тянет? – спросил Воська в нетерпении. В этот момент нуониэль обнажил свой тонкий изогнутый меч. Сделал он это не так грациозно, как тогда, в поле, когда путники делили ночлег с разбойниками. Сейчас нуониэль держал клинок неуверенно, близко к телу, как будто первый раз взял его в руки. Воська испугался. Слуге показалось, что нуониэль хочет зарезать его. Но сказочное существо распахнуло двери и выбежало в поле, навстречу битве крестьян с разбойниками. Воська мешкал, глядя то на нуониэля, то на сидящего во тьме рыцаря. Собравшись, наконец, с силами, старый слуга кинулся на помощь сражающимся.

Тем временем Вандегриф спешил в поле, туда, где бежал парнишка лучник. Его преследовали трое. Рыцарь находился ещё далеко, когда один из всадников нагнал Атея и, ударом меча по спине, сбил его с ног. Вандегриф поднял свой меч как можно выше и заорал во всё горло, пытаясь привлечь внимание врага. Те сразу же бросили лучника и разделились, рассчитывая, что Вандегриф погонится за одним из них, а остальные зайдут к нему сзади и, видимо, повторят свой трюк с ударом по спине. Но Вандегриф направил своего коня к лежащему на земле пареньку. Рыцарь заметил, что тот ещё двигается, но долго наблюдать за парнем сейчас нельзя – приходилось следить за тройкой лихих наездников. Вандегриф осадил коня, спешился и, сняв ремень с запястья, взял меч как полагается – обеими руками. Всадники развернулись и повели своих коней на рыцаря с трёх сторон. Черноволосый рыцарь сразу понял, что эти трое – тёртые калачи и не раз сражались вместе: они вели коней с разной скоростью, так, чтобы сначала нанёс удар один из них, потом сразу же подоспел другой и атаковал с другой стороны, и в заключении, чтобы подоспел третий, нанеся ещё один удар оттуда, откуда не ждали. Вандегриф поднял Атея, посадил его на Грифу и дал в руки поводья.

– Господин… – заговорил парнишка, еле шевеля языком, как если бы он был пьян.

– А ну пошёл! – рявкнул рыцарь, и хлопнул коня по крупу. Затем он поднял меч над головой и снова прокричал боевой клич:

– Акир за Атарию!

Возле развалин в эти минуты шла ожесточённая битва. Пятеро всадников из середины колонны прорвались вперёд к яблоневому саду и жилищу жрецов. Там, с мечом наголо, их ждал Закич. Всадники заметили обороняющегося и на миг остановились. Один из них – усатый, в остроконечном латунном шлеме, подбитом мехом, скомандовал остальным прочесать все руины. Те мгновенно кинулись в разные стороны. Усатый помчал коня на Закича. Но на полпути перед ним вырос Ломпатри со щитом и мечом. Рыцарь стоял без доспеха – золотой медальон сиял поверх белой рубахи. Всадник не успел отвести коня, и тот налетел на рыцаря со всей своей прытью. Ломпатри только этого и ждал: он поднял щит и ударил им по коню, надеясь свалить животину. Но, то ли рыцарь вчера перебрал яблочного сидру, то ли годы лишили его ног былой стойкости: от столкновения Ломпатри откинуло на спину. Конь встал на дыбы прямо над рыцарем. Когда Ломпатри понял, что происходит, железные подковы уже летели ему в лицо. В последний миг рыцарь успел закрыться щитом. Удар! Звук раздался такой, будто старую иссохшую сосну сгибали-сгибали, а она возьми и лопни прямо посередине. Но то был лишь звук: добротная вещь, созданная лучшими мастерами Атарии, устояла, оставив на нарисованном белом единороге вмятины от копыт. Конь пошатнулся и Ломпатри вонзил свой меч прямо ему под локоть. Животное слегло, придавив усачу правую ногу. Рыцарь поднялся, еле сдерживая боль в левой руке, выкинул прочь щит и подошёл к поверженному врагу. Тот, придавленный конём, пытался дотянуться до своего меча, лежавшего совсем близко. Ломпатри сначала хотел пронзить разбойника своим мечом, и уже занёс клинок, но потом передумал. Он подобрал подржавевший меч врага и загнал его в плечо усачу по самую рукоять, пригвоздив павшего всадника к земле. Разбойник заорал во всё горло, но Ломпатри плевать хотел на эти воззвания о помощи: рыцарь уже направлялся в туман, туда, где кипела схватка крестьян и бандитов.

Через десять минут всё закончилось. Закич, Воська и нуониэль стояли посреди чернозёма, все грязные, в чужой крови. Кругом лежали трупы лошадей и разбойников. Кто-то из крестьян бесцельно ходил вдоль грядок, держа усталыми руками окровавленные топоры. За тающей завесой тумана проскакал ошалевший разбойничий конь. Ломпатри и Навой ходили возле развалин древних врат и проверяли лежавшие там тела.

– Сюда! Скорее! Молнезар! – закричал крестьянин Мот. К нему тут же поспешили земляки. Мот склонился над одним из тел. Это был Кер. Из храма прибежал Молнезар. Он упал на колени перед телом брата и, не веря своим глазам, стал рвать себе волосы. Когда Мот и Закич кинулись его останавливать, Молнезар издал протяжный вой, сорвавшийся в итоге на горький плач.

В том бою погиб и Влок – дядя лучника Атея и отец двух похищенных девочек Кветы и Долины. Остальные отделались ссадинами, царапинами и ушибами. Лучник Атей, которого к воротам доставил верный конь Вандегрифа, получил ранение серьёзнее: меч разбойника рассёк ему спину. Увидев еле дышащего крестьянина, Закич сразу скомандовал Воське кипятить воду, а Моту и Молнезару, доставить раненого в жилище жрецов. Первые мгновения Молнезар не понимал, что от него хотят, но вскоре сообразил, что Атей может вот-вот умереть, и принял активное участие в его спасении. По правде сказать, Молнезар сам нуждался в спасении. Закич именно это и сделал, попросив его о помощи. Сейчас парнишке не стоило думать о смерти старшего брата. Требовалось взять себя в руки и жить дальше, помогая живым товарищам.

Один из разбойников остался жив. Усатый мужик в латунном шлеме лежал, придавленный издыхающим конём. Из плеча полумёртвого разбойника торчала рукоять старого меча, а земля под поверженным забурела от крови. Он плевался кровью и быстро моргал влажными испуганными глазами, когда над ним склонился взмокший, вымазанный чужой кровью Ломпатри. Рыцарь поднял свой оживальный щит и поставил его острым концом на грудь врага. От этого у бедняги сбилось дыхание, и он стал сильно кашлять кровью. Ломпатри опёрся на щит и, сильнее надавив на грудь усача.

– Неудачный денёк, да? – спросил поверженного Ломпатри. Врачующие Атея заметили эту сцену и с интересом стал наблюдать за происходящим. Даже раненый Атей перестал жадно хватать воздух и пытался разглядеть сквозь обступивших его людей рыцаря и бандита. Поверженный усач не отвечал Ломпатри, стараясь восстановить дыхание и ещё быстрее хлопая глазами.

– Может, мне спросить тебя, с чего вдруг ваш отряд так велик? – продолжил Ломпатри. – Хотя, пустое! Я знаю! Потому что это не один отряд, а два. И с чего это ваши начинают сбиваться в стайки?

Усач хотел что-то сказать, но Ломпатри сделал ему успокаивающий жест рукой:

– Нет, нет! Не отвечай, – сказал рыцарь. – Я знаю. Вы ждёте возвращения одного милого человека. Это рыцарь. Вряд ли ты знаешь его имя. Господин Гвадемальд. Говорят, у него будет большой отряд.

Ломпатри убрал щит с груди усача и присел на корточки.

– Где ваш командир? – строго спросил Ломпатри.

– В твоей рыцарской заднице! – проговорил сквозь зубы усач.

Ломпатри взялся за рукоять меча, которым был пригвоздён к земле разбойник. Тот разразился криком.

– Думаешь, я поверю, что ты командовал этой сворой? – заорал Ломпатри. – Где варвариец? Где Белый Саван?

– Вчера, – произнёс усач сиплым голосом. – Вчера встретили конокрадов.

– Конокрадов? – удивился Ломпатри.

– Убили всех, – продолжал усач. – Главарь взял нескольких человек. С добычей двинулись в лагерь. Нам приказали дожидаться тут.

– Где вы видели конокрадов? – забеспокоился Ломпатри. – С ними был человек в пурпурном кафтане?

В ответ усач только кашлял, изрыгая порции крови, стекающие по вымазанным в земле, небритым щёкам.

– Отвечай! – приказал рыцарь, схватив усача за грудки. – Пурпурный кафтан!

Но усач уже не дышал. Он лишь таращился на рыцаря влажными глазами, пугая неподвижным открытым ртом. Ломпатри вынул из плеча бандита ржавый меч. Лезвие легко вышло из мёртвого тела. Рыцарь поднялся, выбросил чужое оружие и, опустив голову, двинулся к развалинам храма.

Давно уж полнится земля историями о великих битвах, рождающих героев и убивающих простых солдат. Мотивы скальдов потекут сквозь пальцы, перебирающие струны лютен и гитар. Они вдыхают жизнь в слова рассказчиков, как те глаголом воскрешают жестокие сраженья, что разорвали струны мирной жизни. Конец всегда один: бесславие павшим и песнь вернувшимся домой. Нельзя судить народ за то, что любит он внимать, как золото куют из стали, смешанною с кровью. Но рассказал бы хоть один певец-бродяга, как тяжело влачить по полю отшумевшей битвы труп врага. Молчат рассказчики о том, как, неудобно ухватившись за ступни, крестьяне рисовали чужою кровью линии на умирающей траве. Как сваливали в кучу бездыханных, сорвав с них сапоги, ремни и вытряхнув монеты из мошон. Как выситься курган смердящих тел, всё тяжелея под самим собой и ждёт сожжения. А те, кто выжил, радости далёки – страдают, обливаясь потом, горя́ внутри и замерзая пальцами, всё тащат с поля побеждённых, уж безмятежных. В душе на миг да промелькнёт лихая зависть тем, чьи туловища изуродованы смертельными рубцами. Им и тепло, легко и не тревожно. Они уже все братья меж собой, лежат в кургане, что сочиться загустевшей кровью, запаивая всех в одно. А тем, кому всевышние благоволили, ещё скотину мёртвую на части топорами рвать, и скидывать усталыми руками в ту же кучу, ради пиршества огня.

Погребальный костёр сложили у руин напротив развалин храма. Там, где среди скинувших листву кустов торчали из земли резные камни и то тут, то там пробегала сложенная из древних валунов стена, разрушенная временем. Здесь, где в два ряда лежали огромные прямоугольные каменные плиты, было место и для сожжения бандитов и для двух могилок тех, кого дóлжно похоронить со всеми почестями. Ровно в полдень дым от костра стал смешиваться с нависшими над лугами тяжёлыми, серыми тучами. Свежие могилы Кера и Влока венчали деревянные символы похожие на букву «н». Отправить крестьян в последний путь пришли все. Ломпатри не опасался того, что жрецы сбегут; и хоть никто и не просил их приходить, они всё равно решили не оставаться в своей хижине. Пока остальные собирали тела, Закич врачевал Атея. Молнезар и Воська помогали коневоду, безукоризненно исполняя все его поручения. Через пару часов Закич смахнул со лба испарину и сообщил Ломпатри, что рана паренька не такая и страшная, как кажется. Грубые швы со временем сделают своё дело: рана затянется. Самое главное – не допустить мертвянки. Следующие пару недель Атею придётся провести лёжа на животе в тепле и покое. Но, несмотря на опасность мертвянки, Атей настоял на том, чтобы проститься со своим дядей Влоком и шурином Кером. Его принесли к могилам на носилках. Вандегрифа искали до последнего, но так и не нашли: в том месте, где он настиг Атея, лежали только два трупа бандитов.

Самым опытным в погребальных делах оказался Навой. Может быть, старый солдат сам провожал в последний путь своих братьев по оружию на минувшей войне, а может быть, просто много раз видел, как другие делали это. Его движения были просты, а речь плавна и спокойна. Даже жрецы, которые в обычной жизни занимались так же погребением усопших, заметили, что этот крестьянин Навой прощался с погибшими не в первый и не в десятый раз.

– Меж землёй и твердью, меж хладом и пламенем, меж тьмою и светом стояли вы, братья наши, за землю свою, за правду свою и за нас – братьев своих. Дрогнула рука ваша, опустили вы меч в последний раз. Но не судимы вы вовеки веков ни бесславными, ни героями. Ибо ни тех, ни других не будет, когда земля изойдёт расселинами и обрушится, облака в небесах обратятся камнями и низвергнуться, льды растают, а пламя погаснет, тьма и свет сойдутся и станут серью. Останетесь лишь вы – души братьев наших. И даже когда кончится мир, и падут всевышние, вы одни останетесь. Но будете не душами, а духами. Духами триединства всепочитаемого, где лишь свет, жизнь и любовь, но любовь из них больше.

Навой закрыл глаза, запрокинул голову вверх и распростёр руки. Теперь он походил на огромную статую в старом разрушенном храме, построенном много эпох назад таинственными зодчими. Женщина в каменных одеяниях, покрытая мхом и трещинами, так же как и Навой обращалась к бесконечности. Навой, просивший за души двух простых крестьян, обращался к тем же, к кому тысячелетиями возносила свои мольбы каменная фигура, прося за целый мир. Старый солдат, переживший войну, не имел понятия, о чём именно он просит эту бесконечность, а каменная статуя, в молчании своём, знала больше любого из жрецов, и безустанно, из года в год, просила бесконечность лишь о самом малом. Ей, холодному камню, не имеющему ни ушей, чтобы слышать, ни глаз, чтобы видеть, ни кожи, чтобы чувствовать, ни уст, чтобы говорить, как никому другому известно, что такое одиночество и как важно, осознавать, что рядом есть кто-то ещё. Ведь только осознание и было у этого лишенного чувств камня, которому предали форму женщины. И камень знал, что и он, и все собравшиеся сегодня у могил двух крестьян, все народы Троецарствия, да и вообще все живые существа в Эритании, да и сам этот мир Эритания – бесконечно одинок. А если любовь и впрямь больше и света и жизни, то чего же ещё просить у бесконечности, кроме как знака, что мы не одни?

– Ты мне только одно скажи, господин рыцарь, – заговорил вдруг Закич, не отрывая глаз от свежих могил, – с чего бы нам запросто не уйти ещё засветло? С чего это нам так воевать захотелось? Или воевать мы совсем и не жаждали? Прости, я запамятовал, кто из нас в бой последним вступил?

– Их пришло слишком много, – сказал Атей, лежащий на носилках, которые устроили тут же, на одной из шести крупных каменных плит.

– А если бы их пришло пять десятков? – спросил Закич, явно намеревавшийся устроить балаган. Может, об этом стоило подумать заранее? Ох, извините, я забыл, что наш командир не мог думать! Он давил муху!

– Что ты! Что ты! – всполошился Воська, подбежав к Закичу, который на фоне пламени от погребального костра выглядел как огненный демон. – Успокойся, Закич. Всё будет в порядке.

– А вот теперь не лезь, Воська! – рявкнул Закич, оттолкнув старого слугу. – Твой господин рыцарь ничего мне не сделает. Он уже привык, что всю грязную работу за него выполняет новый черноволосик Вандегриф. Только вот нету теперь Вандегрифа! Есть только две могилы простых крестьян. А ты, рыцарь, стоишь тут и молчишь, как пень!

– Чай не экий коневод, чтоб в такой час словоблудничать без толку, – спокойно ответил Ломпатри.

– А оттого, что теперь Керу и Влоку в земле лежать есть толк? – спросил Закич, подойдя к Ломпатри. – Одного звали Кер, а другого Влок. Это если ты забыл.

– Это ты забыл! И вы все забыли, то, что я говорил ещё в Степках, – сказал Ломпатри, перейдя почти на крик. – Хотели помощи опытного воина? Я вам её дал: посоветовал сидеть дома и не высовываться. Милости ради, дал ещё и предречение: пойдёте за детьми – вот в таких могилах и окажетесь. Ажно не говорил?

Все замолчали, но Закич не унимался. Он в ярости зашагал вдоль основания разрушенной стены. Подняв с земли маленький камешек, он швырнул его в пылающую кучу трупов людей и коней. Камень мгновенно растворился в кучах красных углей.

– Благодарствуйте рыцаря Ломпатри за благодеяния его! – произнёс Закич величаво, указывая на рыцаря, стоявшего в рваной, замазанной кровью белой рубахе, поверх которой сиял золотой медальон – признак благородного сословия. – Он пожертвовал двумя ради спасения всех нас. Поведай же, сколь тяжёл такой выбор. Расскажи, как мучался ты в часы затишья перед сечей. Молви нам, как размышлял ты о грядущем тёмном часе.

– Не ерепенься, – попросил его Мот, – всем худо.

– Мы могли просто уйти! – обозлился на него Закич.

– Ты не видишь дальше своего носа, коневод, – сказал Навой. – Ты считаешь, что господин рыцарь поступил опрометчиво, оставшись здесь и дав бой бандитам? Но, как я уже сказал, ты близорук. Ты – лось!

– Попридержи язык, степковый! – осадил его Закич.

– Лось сильнее охотника, – догадался вдруг Мот. – Встретишь в лесу разъярённого лося – он сомнёт тебя и мокрого места не оставит. Но как только почует охоту, лось пугается. Зверюга несётся по лесу сломя голову, и никогда не останавливается и не нападает. Если бы мы ушли, бандиты бы прознали про нас от этих, – он кивнул в сторону жрецов, – и вышли бы на наш след. Они настигли бы нас в незнакомой местности уставших от ночного перехода, а то и вовсе спящих. Хитро придумали, господин рыцарь! Я поначалу тоже недоумевал – с чего медлить! А оно вот как выходит. К тому же, у нас теперь есть лошади и провиант. Мы в силах продолжить путь.

– Так чего же ты медлил с боем? – снова напал на рыцаря Закич. – Ты и черноволосик могли бы на па́ру разобраться с этими гадами!

На этот раз успокоить коневода взялся нуониэль. Он подошёл ближе и коснулся его плеча. Но Закич только одёрнулся.

– Хватит за них заступаться! – закричал он на нуониэля. – Тебе и подавно! Ты ещё хуже! То, что Кера и Влока больше нет, вообще виноват только ты! Что тебе мешало вспомнить? Ты просто не хочешь вспоминать! Тебе удобно ничего не знать о своём прошлом. И каким гадом же ты был, если даже сейчас без памяти, нутром чуешь, что копаться в своём прошлом, то же, что и чан с дерьмом ворочать?

– Закич! Не начинай! – раздался грозный голос Ломпатри. – Господин нуониэль…

– Может быть, господину нуониэлю надо перестать жалеть себя и вспомнить всё, что он умеет вытворять со своим гнутым мечом?

– Закрой свой рот, холоп! – процедил сквозь зубы Ломпатри, покрасневший как рак.

– Перестань, рыцарь! – усмехнулся на это Закич. – И ты и я знаем, что веткоголовый порубил бы всех этих всадников на «раз-два». А потом, сев на трупы, съел бы и тебя, и твоего Вандегрифа вместе с конём.

Закич замолчал. Крестьяне стали переглядываться.

– Это правда? – спросил молодой Молнезар.

– Давай, правитель Айну! – дерзко подбадривал рыцаря Закич. – Расскажем им правду. Всем станет легче, а наш попутчик в зелёном плаще, возможно, вспомнит своё чёрное детство, когда его били палками какие-нибудь суровые мастера меча. Уважаемый жрец, – обратился он к пухлому жрецу Бове, – почём нынче в вашем стольном граде принимают сказочных существ?

– Это как повезёт! – ответил Бова. – Если какой старик-колдун, то пару серебряных можно выручить. Коль карлика привести, то можно и золотом разжиться. А если что особенное, вроде…

Закич вопросительно указал на нуониэля.

– Вполне, – согласился Бова. – То можно получить очень даже недурную сумму. А если золота не надобно, то можно снискать привилегии. Например, титул или же помилование за преступление.

Закич радостно хлопнул в ладоши. Затем он подошёл к нуониэлю и обнял его обеими руками за голову.

– Милый мой друг, – тихо сказал он нуониэлю, нежно улыбаясь, – ты у нас как скотина на забой. Идёшь за этим рыцарем следом и не знаешь, что сдадут тебя первому вирфалийскому отряду, который предъявит Ломпатри обвинения в убийстве здешнего рыцаря.

Закич оставил нуониэля и громко обратился ко всем:

– Думаете ваш рыцарь такой уж великодушный? Да он позволил мне врачевать нуониэля только ради того, чтобы откупиться им позже за убийство вирфалийского рыцаря. И ваших степковых он послал на бой, думая только о своей шкуре! Полководец!

Несмотря на столь громкие разоблачения, слова Закича встретили более чем спокойно. Крестьянам, потерявшим двух близких, прошлое Ломпатри и нуониэля оказалось неинтересно. Жрецы, не знавшие большей части истории, слушали всё молча и пытались понять, кто есть кто, и кому из всех этих людей вообще можно верить. Воська был слишком глуп, а пленный бандит Акош, после удара ногой по лицу, стал и вовсе понурым и отчуждённым.

– Не кипятись, Колбасник, без тебя тошно, – пробурчал Молнезар, усаживаясь на древнюю каменную плиту прямо у могил.

– Да, Колбасник! Покричи где-нибудь в другом месте, – поддержал Молнезара крестьянин Мот и уселся рядом с ним, обняв земляка.

Закич обвёл собравшихся взглядом. Каждый погрузился в свои раздумья. Теперь говорить что-либо оказалось уже лишним. Да и желание разговаривать у Закича резко пропало. Он лишь тяжело вздохнул и пошёл прочь. Но он не сделал и десяти шагов, как на его пути выросла крупная тёмная фигура – Вандегриф. Черноволосый рыцарь, с обагрённым запёкшейся кровью мечом, выглядел усталым, будто только что пробежал три версты в своём тяжёлом доспехе.

– Наорался, Колбасник? – спросил Закича Вандегриф. – За версту слыхать. Ну что стоишь? Хоть воды принеси!

– А на закуску колбаски? – едко спросил Закич и направился прочь от погребального костра, могил и всех, кто не встал на его сторону. А воскресшего рыцаря встретил радужно. Кто-то до конца не верил в то, что могучий Вандегриф нашёл свою смерть в схватке с обычными бандитами. Другие наоборот уже не надеялись снова лицезреть его длинную, чёрную, засаленную шевелюру. Слуга жрецов Челик принёс рыцарю воды. Вандегриф утолил жажду и объявил, что готов немедленно выступать. Такая бодрость духа подстегнула и остальных. Не прошло и получаса, и компания вновь решительно смотрела на грядущую дорогу. Выживших бандитских скакунов отловили и оседлали под себя. А вот раненого Атея решили оставить жрецам.

Лучника положили в жилище жрецов на подстилку из сена. Жрец Бова сидел рядом на полу, облокотившись на очаг в центре комнаты. Предводитель Наимир сидел за столом. Ломпатри, отдав распоряжения своим людям, наведался к жрецам, чтобы уладить дело с раненым. При рыцаре были Воська, Навой и Закич. Коневод сразу же подошёл к Атею и ещё раз взглянул на его рану. Выглядело ужасающе, но Закич видал и хуже.

– Уважаемые жрецы, прошу вас присмотреть за нашим другом, – вежливо попросил Ломпатри.

– Я пойду с вами! – крикнул было Атей, но Закич быстро присмирил паренька; сейчас не время для молодецкой бравады – у рыцаря и без этого много хлопот.

– Господин рыцарь, мы не лекари и не сможем врачевать твоего человека так, как подобает, – ответил Наимир.

– Я не прошу вас врачевать, я прошу проследить, чтобы он снова встал на ноги. Мой лекарь говорит, что всё не так страшно. Парень быстро поправится.

– Нас часто посещают разбойники, и мы не можем гарантировать безопасность твоего человека, – возразил Наимир.

– Когда я вернусь, я хочу, чтобы Пострел был жив, – со всей серьёзностью, произнёс Ломпатри.

– Зима на носу! – посетовал Наимир. – А припасов мало. Когда вы ещё вернётесь! Да и вернётесь ли?

– Всемогущие! – воскликнул вдруг Закич и отстегнул от своего пояса мешочек для монет. Коневод выскреб оттуда всё, что было, и шлёпнул монетами об стол перед носом Наимира. Жрец аж вздрогнул от резкого звука. На столе лежали три серебряника – последние сбережения Ломпатри, которые тот заплатил Закичу ещё в Степках. Отдавая деньги, Закич посмотрел на своего господина так, будто бы искал его поддержки. Сам владыка провинции Айну заметил это и ответил Закичу одобрительным кивком. Навой в свою очередь поставил на стол увесистую мошну с монетами: всё это добро он собрал с поверженных разбойников.

– Я не могу гарантировать его безопасность, – сказал жрец Наимир, пряча деньги себе за пазуху.

Ломпатри подошёл ближе и, облокотившись на стол, посмотрел Наимиру прямо в глаза:

– А я не могу гарантировать, что буду в хорошем настроении, когда вернусь, – сказал рыцарь и направился к выходу.

– Чтобы вернуться, вам нужно чудо, – крикнул ему вдогонку жрец Наимир. – Одним сказочным существом, которое не умеет говорить, здесь не отделаться. Как же вы собираетесь это провернуть?

В дверях Ломпатри столкнулся с Молнезаром. В руках у того курлыкал почтовый голубь.

– Сейчас вы напишите четыре слова, уважаемый жрец, – сказал Ломпатри и подошёл к Наимиру, положив руки ему на плечи и усадив за стол. Он пододвинул к рукам Наимира черепок с чернилами, перо для письма и туесок, где хранились маленькие свёртки тонкой бересты, на которой писали сообщения.

По взгляду рыцаря жрец понял, что спорить бесполезно. Он взял перо, обтёр пальцами острый конец и обмакнул его в черепок. Затем он развернул берестяной свёрточек и приготовился писать.

– Гвадемальд идёт, – продиктовал Ломпатри. – Тьма их.

Затем он внимательно проследил за тем, как Наимир выводит каждую букву. Убедившись в том, что сообщение написано верно, Ломпатри подозвал Молнезара. Тот подал жрецу птицу. Наимир ловко прикрепил свёрточек к ножке голубя.

Уже на крыльце, когда птицу выпустили в направлении форта «Врата», на перевале Синий Вереск, Наимир сказал:

– Господин рыцарь, выиграете с очень могущественным человеком.

– Значит, вы не верите в то, что в форте засело некое сказочное существо, вроде колдуна? – спросил Ломпатри.

– Я верю в то, что этот некто переиграл господина Гвадемальда. А может быть, и не переиграл. Форты просто так ещё никто не сдавал, а вот тайных союзов за историю Троецарствия случалось много.

Ломпатри улыбнулся.

– Служили бы вы в вирфалийском ополчении, уважаемый жрец, – сказал рыцарь, – не было бы вам цены!

– Благодарю за столь высокую оценку моих скромных возможностей, – ответил жрец, явно польщённый словами рыцаря.

– Если бы все полководцы Вирфалии обладали таким прозорливым умом, в прошлой войне я бы взял вашу столицу за месяц, – добавил Ломпатри столь мрачно, что жрец слегка побледнел.

Ещё через полчаса отряд сидел верхом на новых конях. Путешественники покидали злосчастные руины. Только Грифа, конь рыцаря Вандегрифа стоял у входа в развалины храма без своего хозяина.

– Солдат, – окликнул Навоя Ломпатри, – прикажи молодым лезть на голубятню и всё там запалить. Почта в Дербенах закрывается. Мы с Вандегрифом вперёд – выбирать дорогу. Ты пойдёшь с нами. Остальные иноходью следом.

В храм отправились Молнезар и Еленя. Когда они дошли до входа, из развалин появился Вандегриф и жрец Печек, который всё ещё беспрестанно хлюпал носом. Оседлав коня, Вандегриф поспешил к Ломпатри и Наимиру.

– Представляете себе, господин Вандегриф, – начал Ломпатри, – этот Наимир осмелился предположить тайный союз господина Гвадемальда с нашим Великим Господином из форта.

– Я всегда уважительно относился к представителям касты, – со вздохом ответил Вандегриф.

– Я говорю вам это не для того, чтобы указать на ошибочность ваших суждений. Поверьте, мне самому тяжело вести пересуды.

Вандегриф не понял, к чему Ломпатри затеял этот разговор, но выяснять не стал, уповая, по привычке, на непостижимую мудрость своего спутника.

– Харшаламера, – произнёс Вандегриф, проговаривая каждый звук.

– Подземные твари! Что вы несёте, господин? – спросил его Ломпатри.

– Надпись под каменным изваянием, – пояснил черноволосый рыцарь. – Странное слово.

– Это вам сопливый жрец Печек сказал? – спросил Ломпатри. – Никчёмный из него толмач! Больше слушайте этого пройдоху!

– И то верно! – согласился Вандегриф и помчал следом.

Молнезар и Еленя взобрались на башню храма, где стояли клетки с почтовыми голубями. Пока Молнезар устраивал поджог, Еленя, придерживая свою соломенную шляпу, окинул взглядом равнину: туман растаял, а низкие облака разорвал холодный ветер, спустившийся с северных гор. Вдали, на фоне синего неба молодой человек различил массивный, сизый силуэт – Дербенский Скол. Эта глыба лежала среди далёких лесов и холмов, словно огромный валун, упавший с неба, далёкий и чуждый этой земле. На коричневом ковре равнин Еленя заметил трёх всадников: это рыцари и Навой спешили разведать безопасный путь на север к горному форту «Врата». За ними иноходью шли остальные путники. Внизу, прямо под храмом догорал погребальный костёр. Тонким смрадным змеем тянулся к небесам дым. Рядом чернели две свежие могилы, а вокруг, обвитые кустарником, белели шесть прямоугольных каменных плит, вросших в землю. Сверху Еленя ясно увидел контур разрушенных стен.

– Похоже на дом, с гигантскими каменными кроватями, – сказал Еленя. – Как думаешь, великаны ещё существуют?

– Давай-ка, пособи, Еленя, – буркнул Молнезар, усердно ломая хворостины, и подкладывая их под деревянные клетки птиц.

– Боязно оно как-то, пернатых так в клетках губить, – посетовал юнец, но всё же взялся за дело.

– А за сестёр своих двоюродных тебе не боязно? – грозно спросил Молнезар. Еленя присмирел. – Унди и Тиса в лапах этих бандитов. Сказал рыцарь – жечь, значит жечь надо! Разговорился тут, шляпа!

Еленя молча закончил обкладывать воркующие клетки сухой травой и хворостом. Затем он вытащил из-за пазухи огниво и стал разжигать огонь.

– Кер был хорошим, – тихо сказал Еленя, чтобы успокоить своего друга. Молнезар переступил через Еленю, прошёл к лестнице, ведущей вниз, и стал смотреть на коричневые равнины, горную цепь и серые рваные облака.

– А вот так подумать, – начал Молнезар, тем временем как Еленя поджигал клетки, и гомон голубей становился всё сильнее и сильнее, – мы все по своим клеткам сидим, а кто-то нас день ото дня трошки палит. И палит и палит всю жизнь, а мы всё жжёмся да жжёмся.

Голуби стали кричать и биться в клетках, размахивая крыльями, пытаясь улететь сквозь деревянные прутья, отделяющие их от свободы. А Молнезар, не глядя на их страдания, продолжал:

– Сидим мы – крестьяне, кто в Степках, кто в Буерах, а суть – по клеткам сидим. Была клетка Двина – сожгли. Была Сопка – сожгли. Диковка – чай тоже пеплом над лугами летает. И не в бандитах тут дело; им тоже главари, такие как Акош, пятки жгут. Дело в нас самих. Из года в год камни из земли дёргаем, спины гнём, оброк платим, а слово поперёк сказать не умеем. Вон Закич, ничего не страшиться. Что рыцарь, что простолюдин – каждому скажет, как ровне.

Клети плотно занялись огнём. Голуби уже не били крыльями и не ворковали. Пламя росло и росло, окутывая своими жаркими объятьями столешницы и столбы, на которых держалась деревянная кровля башни. Еленя, не в силах больше терпеть жар, отступал к лестнице и уже упирался в спину Молнезара. Видя, что его товарищ витает где-то далеко, размышляя то ли о Закиче, то ли о почившем брате Кере, Еленя схватил его за плечи и направил пред собою спускаться по лестнице.

Когда поджигатели спустились и сели верхом на своих новых коней, башня старого храма пылала вовсю. Дым от неё шёл чёрный и густой, поднимался высоко, и расстилался над облаками чёрной тучей.

– Эк оно запалилось! – сказал Еленя, глядя на огненную корону древней каменной постройки. – Глянь-ка, высыпали жрецы наши на крыльцо. Смотрят – не нарадуются. Видайте-видайте, умники! Ещё спасибо скажите, что вашу клетку не подпалили! Похлопали бы тогда крылышками!

– Простимся с Атеем, и в путь! – скомандовал Молнезар и ударил пятками коня.

Путь к форту «Врата» лежал через забытые всеми земли по древнему Стольному Волоку, последним напоминанием о котором оставались развалины, где обосновались вирфалийские жрецы. Через два дня пути на север, дорога растаяла в густых луговых травах.

Стоял вечер двадцать второго числа месяца листобоя. С тех пор как путешественники покинули развалины, крестьяне только и смотрели что на небеса – не появилась ли из-за туч Гранёная Луна. Даже неверующий ни во что Вандегриф и тот зачастую поднимал глаза, но старался делать это так, чтобы никто не заметил. Пленный бандит Акош, не проронивший за эти дни ни слова, глядел только на свои изуродованные руки, перевязанные тугой верёвкой, за которую его тянул Навой. Их лошади шли рядом, но та, что везла пленного, постоянно норовила остановиться, отчего верёвка натягивалась и сильно тёрла запястья Акоша. Нуониэль шёл позади всех, гнушаясь общением даже с Воськой, который и сам не особо обращал внимания на сказочное существо. На дорогу впереди смотрел только Ломпатри. И хотя кони опускали свои копыта в густой ковёр из жёлтых листьев, прикрытых редким снегом, рыцарь знал, что это тот самый Стольный Волок, тянущийся неизвестно из каких земель, через города Троецарствия и дальше за горы, через форт «Врата» в далёкие и дикие Сивые Верещатники. Землю устлал ковёр опавших листьев. Но, несмотря на это, кроны деревьев изобиловали желтизной листвы. Кипы снега лежали на этих ярких, жёлтых листьях, как белые торты на жёлтых тарелках.

Смеркалось. Был тот час, когда небо оставалось светлым, а лес и товарищи с конями уже превращались в бесцветный тёмный кисель. Ломпатри потянул за уздцы. Его конь остановился. Рыцарь поднял руку, сигналя остальным, что движение необходимо прекратить.

– Припозднились мы с привалом, – прошептал Ломпатри.

К коню приблизился нуониэль. Он пристально смотрел туда же, куда и рыцарь.

– Что-то там есть, – сказал Ломпатри.

Нуониэль указал на деревья впереди. Там, за пышными снежными лапами, едва заметно теплился тусклый огонёк. Ломпатри аккуратно обнажил меч и слез с коня. Вандегриф отправился следом. Нуониэль накинул на свою волшебную шевелюру капюшон. Крестьяне спешились и в страхе схватились за топоры. Нырнув с просеки под снежные лапы, путешественники оказались в лесу, где среди редких, но крупных и раскидистых деревьев, у крошечного костерка сидел закутанный в старые лохмотья человек. С одной стороны казалось, что на плечах его суконный армяк, с другой – затрапезка, а с третей посмотришь – и вовсе кожух. Все эти лоскутки материи дополняли старые, изношенные, дырявые заячьи шкуры, превращающие его фигуру в шар. Голову человека покрывал капюшон, из-под которого торчали длинные спутанные волосы и растрёпанная борода, с запутавшимся там сухими листьями. Увидев гостей, хозяин костерка даже не шевельнулся. Он продолжал греть свои красные руки над пламенем и жевать кусок сушёного мяса. Рядом с ним лежал лишь кожаный мешок небольших размеров и дорожный посох, увенчанный черепками мелких грызунов и облезлыми перьями птиц. Ничего похожего на меч или лук опытному взгляду Ломпатри не попалось.

– Похоже, это скиталец, – шепнул рыцарь Вандегриф на ухо Ломпатри.

– Или шпион бандитов. А может быть и тот самый великий господин, – добавил Закич.

– И не терпится же тебе поглядеть на этого мага, да? Берите Солдата и проверь всё вокруг, – ответил ему Ломпатри, а сам вернул меч в ножны и сделал шаг вперёд.

– Мир тебе, – поприветствовал незнакомца Ломпатри, в то время как Вандегриф с Навоем и Закичем скрылись за деревьями. – Мы – люди добрые, да и ты, как погляжу, не бандит. Позволь нам разделить с тобою привал.

Незнакомец закивал головою, пытаясь скорее дожевать кусок мяса, чтобы ответить, и жестами пригласил гостей к своему костерку.

– Я из Атарии, – продолжал Ломпатри, садясь на стул, который еле успел подставить ему Воська. – Сдаётся мне, что ты не простой путник, а самый что ни на есть скиталец.

– Тут ведь как поглядеть, – заговорил неизвестный чавкая. – Коль человек таков, как сам себя величает, то это одно дело. А ежели все мы те, кем нас иные кличут, то тогда вроде бы и скиталец.

– А не видал ли я его раньше? – спросил вдруг Мот. Молнезар и Еленя подошли поближе и пристально вгляделись в заросшее лицо этого скитальца. Тут подоспели и дозорные. Навой тоже как-то подозрительно посмотрел на хозяина костерка.

– Это мои товарищи из Степков, – объяснил Ломпатри скитальцу.

Тот выпрямился и проглотил, наконец, кусок, который всё никак не мог дожевать.

– Я его глазёнок в жизни не забуду, – коварно произнёс Навой, приближаясь к скитальцу, как хищник к жертве. – Этот у нас тоже из Степков будет. Ребята! Это же предатель Лорни! Убийца паренька Йоки!

– Из Степков? – непонятно у кого спросил Ломпатри. Но рыцаря уже никто не услышал, потому что крестьяне все как один налетели на скитальца, повалили на землю и стали мутузить, горячо понося избиваемого, на чём свет стоит.

– Отрадно! – улыбнулся Ломпатри, глядя, как Вандегриф и Закич пытаются оттащить крестьян, будто бешеных собак. – Стóит благородному рыцарю ударить слугу, простолюдины тут же нарекают его жестоким, кровожадным, беспощадным. Затаивают на него обиду и до конца жизни, стиснув зубы, желают жуткой смерти. Но как только челядь скопом кидается на одного – здесь гнева и расправы нет. Здесь справедливость наказания, немая совесть и уверения друг друга в благочестии. Читай своё Учение, жрец Наимир, пиши его хоть всю жизнь: не понять ни холопам, ни тебе, что рыцарь рыцаря не предаст. Он вернётся. Гвадемальд придёт. И тогда, Великий Господин, этот всемогущий колдун услышит поступь смерти. Ибо нет в мире этом силы могущественнее, чем рыцарская честь.

Глава 11 «Птенец гнезда Мирафимова»

Мои сны хранят то, что потерял мой разум – воспоминания о прошлом. Если я смогу сохранить то ощущение себя, какое испытываю сейчас, в этом сне, и перенести его туда, в настоящий мир, я вспомню себя, вспомню свою жизнь и свой путь. А сейчас я должен продолжать карабкаться по этому острому склону. Я устал, но время не ждёт. Мне должно спешить. Слишком много поставлено на кон. И вот я карабкаюсь по склону из острых камней. Я не вижу, ни пути перед собою, ни неба, ни той земли, оставшейся далеко внизу, у корней этой великой горы. Перед моими глазами лишь острые камни. Я выбираю те их них, которые кажутся надёжными и которые не поранят мне ноги и руки. Склон крут, и мне приходится тянуть своё тело изо всех сил. И пусть я вижу только камни, я чувствую, что вокруг меня всё кипит, повсюду суета и хаос. Крики со всех сторон, стоны о помощи, пожар и столбы дыма, поднимающиеся от изуродованных огнём строений. Споткнувшись и упав на острые камни, я закрыл голову от волны пыли и щебня, сорвавшейся прямо на меня, откуда-то сверху. Краем глаза, среди пожарища я различил ту башню, которую видел раньше в этой непонятной стране. Башня из чёрного камня пылала, так же, как и окружающие её башенки серого цвета, возвышающиеся над стеной вьющейся по долине. Моя башня пылала изнутри. Клубы дыма выкатывались из окон под самой крышей, увлекая за собою языки пламени. Башня напоминала огромный факел, тлеющий посреди мелких углей, разбросанных вокруг. Дым из долины доходил и до склона этой горы, на вершину которой я так стремлюсь. И вот я вновь поднимаюсь на ноги и спешу вперёд.

Вскоре я поднимаюсь достаточно высоко, где склон уже не столь крут. Вокруг всё заволокло дымом; в воздухе кружит пепел и пыль. Я расправляю плечи и встаю в полный рост. В моих руках верный меч. Это тонкий, прямой клинок, отливающий жёлто-красным. На нём нет заточки; лишь его конец острый, как жало осы. Навершие моего меча не украшено драгоценным камнем, а обвито грубым кожаным ремешком. Я иду сквозь серый мир пепла и жара вперёд, где на дрожащих камнях лежит существо, за которым я пришёл. Это та самая фигура из моих снов со стены. Она живая. Теперь я точно вижу, что чёрные ткани вокруг её стана – это не полы плаща, а огромные крылья. Но сейчас они лежат на камнях словно неживые. Везде пепел, но от крыльев в сторону тянется след, будто бы это существо шло-шло, а мёртвые крылья собирали на себя пепел с камней. И только я бросаюсь помочь этому существу, как впереди, из-за пика горы, виднеющегося сквозь дым и сажу, появляется исполинская тьма. Может показаться, что это чёрный дым окутывает небосвод. Однако очертания его крепки и не уносятся за облаками, как другие столбы дыма, тянущиеся из поглощённой пожарами долины. Огромная тьма нависает надо мною, и я ощущаю палящий жар, исходящий от этой неведомой стихии. Я ощущаю дыхание этого чудовища и свою ярость – стремление бросится на него, убить, изгнать в мир иной, сделать всё, чтобы этот кошмар исчез, и небо снова стало столь же ясно как прежде. Я крепче сжимаю свой клинок и готовлюсь к прыжку, осознавая, что моя атака – это моя погибель.

Собрав всю волю в кулак, попрощавшись с жизнью, я глотаю отравленный пожарами воздух, чтобы издать свой последний боевой клич. И в это мгновение крылатое существо, лежащее у моих ног, поводит крылом, являя мне свой стан, свою голову и своё лицо. И снова я помню всё, что видят мои глаза: и тёмную кожу, и очертания скул, и губы и опалённые волосы. Единственное, что предстаёт моему взору впервые – это взгляд. Из-под спутанных волос, ниспадших на лицо, на меня смотрят два глаза, размером с мою ладонь. Эти огромные очи переливаются сине-белым светом, проникающим мне прямо в душу. Я больше не могу дышать, не могу двигаться и не могу удержать клинок в своей крепкой, ещё молодой руке. Всё, что я могу делать, это смотреть в эти живые, но столь похожие на драгоценные камни глаза. Что мешает мне двигаться? Почему я не могу издать ни звука? Куда исчезает этот мир? Гладкие как стекло очи сияют изнутри. Кажется, что там за ними мириады маленьких звёзд или пляшущих светлячков, посылающих свой свет наружу. Свет не исходит прямыми лучами, а медленно выходит наружу, растекаясь извивающимися языками голубого, белого, синего и лазурного цветов. Могучая тьма, нависшая надо мною, опускается всё ниже и ниже, но мне уже нет до этого дела. Жар вот-вот спалит веточки на моей голове, но для меня важны только эти невероятные глаза и тот свет, который я вижу в них. И когда мне показалось, что сияние этих очей затмило весь мир, клинок, отрывается от моих рук и падает на камни, издавая пронзительный звук вибрирующей бронзы.

***

От лязга бронзы о камень нуониэль проснулся, вскочив с лежанки чуть ли не на ноги. Упершись руками в настланные шкуры, сказочное существо ещё некоторое время не могло понять, где же оно находится. Оглядевшись, чувство реальности вернулось к нему. Перед ним, на утоптанных листьях возвышалась кучка остывших камней, которые прошлым вечером принесли в красную палатку, чтобы сохранить на ночь тепло. Рядом лежал Ломпатри. Рыцарь расположился на шкурах, устремив свой взор вверх, на красную ткань, защищавшую от ветра и холода. Пробуждение нуониэля, казалось, нисколько не взволновало старого военачальника. Это стало походить на игру, которая даже немного забавляла нуониэля. Сказочное существо знало наверняка, что Ломпатри опасается возвращения памяти своему удивительному спутнику. В то же время, ветковолосый не мог представить себе, что, в момент возвращения памяти, его поведение изменится настолько, что рыцарь без труда угадает в этой перемене роковое обстоятельство. К тому же, Ломпатри никак не мог знать, вернулась ли к нуониэлю память во время сна или нет. Видимо, по утрам рыцарь должен сильно переживать, а потом осторожно угадывать в первые минуты бодрствования нуониэля – всё ли осталось как прежде, или теперь он знает всё, что некогда забыл. Но и этим утром Ломпатри из Айну оставался невозмутим в момент пробуждения товарища. Это или невероятное самообладание, или же свидетельство незначительности того, что никак не мог вспомнить сказочный спутник рыцаря.

Нуониэль сел на шкуры и отпил воды из бурдюка, висевшего на шесте у входа. Слабый, но порывистый ветерок хлопнул тканью палатки и снова исчез. Снаружи слышались тихие голоса проснувшихся мужиков. Кто-то прошёлся совсем рядом со входом. Зафыркали кони. Ветерок снова появился невесть откуда и опять хлопнул разок красной тканью.

– У нас с ним старые счёты, – произнёс Ломпатри, имея в виду ветер. – Этот пройдоха давно мне докучает. Пытается разрушить то, что осталось от моей жизни. Он многое у меня отнял. Но я ещё поквитаюсь с этой невидимой тварью.

Ломпатри сел и посмотрел на нуониэля. Тот протянул ему бурдюк. Рыцарь медленно сделал несколько глотков.

– Наше преимущество в том, что никто не знает, где мы и куда двигаемся. Этот великий колдун, кем бы он ни был, понятия не имеет, что напрямик к его логову идёт отряд. Скрытность – вот чем мы одержим верх. У нас есть пленник, который расскажет нам о форте. Местные знают все тропы. Я и господин Вандегриф каждый стоим с десяток этих оборванцев. А вы, господин нуониэль, можете помочь нам как мечом, так и своей сказочностью. Кто его знает, а вдруг этот Великий Господин и впрямь не просто сбежавший из гильдии маг, а самый, что ни на есть волшебник? В таком случае, вам, как нечеловеку, будет легче сладить с ним. Хотя, я во все эти сказки про волшебников не верю. Но, вы не переживайте, господин нуониэль – до волшебника вряд ли дойдёт дело. Рано или поздно, нас нагонит господин Гвадемальд со своим новым войском. Они и разберутся с этим неизвестным руководителем бандитов. Наше дело – найти детей. А ваше – быть рядом со мною до тех пор, пока господин Гвадемальд не объявится и не потребует от меня сложить оружие и стать его пленником.

Нуониэль нахмурил свои пожелтевшие брови, когда Ломпатри закончил свою речь и улыбнулся.

– Да, да, господин, нуониэль, – продолжил рыцарь, делая ещё глоток из бурдюка, – он возьмёт меня под стражу, будьте в этом уверены. Когда мы с вами встретились впервые – вы этого, конечно же, не помните – ваш меч сразил господина Гастия, подданного короля Девандина, правителя этих земель. Король Девандин, как и я, не верит в человечность сказочных существ, а посему, вину за содеянное повесят именно на меня; ведь я присутствовал там, когда всё произошло. Господин Гвадемальд – честный человек и непременно доложит своему королю о том, что видел в пути Белого Единорога – подозреваемого в убийстве господина Гастия. А король, в свою очередь, накажет ему, привести меня ко двору на суд. Кто мне поверит, если я скажу, что господина Гастия убило сказочное существо? Однако если я это существо покажу, возможно, мне не отрубят голову в тот же день. Я уверен, что, спроси король у вас – кто виновен в смерти господина Гастия, вы ответили бы правду. Беда в том, что вы и впрямь ничего не помните. Да и говорить, похоже, не скоро научитесь. Поймите меня, господин нуониэль – вы редкое создание в здешних краях. И то, что вы сказочный – это даже доказывать не надо – всё и так видно. А сказочные существа вне закона; и поэтому вас, так или иначе, казнят. Да, да. Вместе со мною или без меня, но казнят. Признаюсь, моё отношение к таким личностям как вы вполне спокойное – я не питаю к вам злобы или отвращения. Но вы не люди – вы не знаете, что такое быть человеком, следовать закону. Вам чужды переживания и страдания людей. Вы не ведаете, что такое выбор совести и, конечно же, понятия не имеете о подлинной чести. Возможно, в вашем обществе есть подобные понятия – по вам видно, что у вас благородные манеры – но всё равно вы никогда не будете поступать по-людски.

Тут Ломпатри замолчал и крепко сжал кулаки.

– До Степков всё шло иначе, – злобно проговорил рыцарь сквозь зубы. – Всё, что меня тогда волновало – как, минуя патрули Девандина, уйти дальше на север. Лучше бы этого помилования короля и вовсе не случилось.

Эти последние слова Ломпатри сказал почти с остервенением. Тогда, в Степках, он обрадовался письму от своего короля до беспамятства, но теперь, видимо, этот потерянный указ сильно его беспокоил. Что-то не уживалось в рыцаре; какие-то силы боролись в его душе за господство, и ни одна из этих сил не хотела отступать.

В палатку заглянул Вандегриф.

– Господин Ломпатри, – обратился он к рыцарю, – парни опять за своё принялись.

И правда – снаружи раздавались раздражённые голоса. Крестьяне, которым не удалось ввечеру растерзать скитальца, снова накинулись на него. Накануне, Ломпатри пришлось изрядно постараться, чтобы Навой не снёс своим топором голову этому человеку. Прошлым вечером рыцаря занимали думы о Наимире. Он понимал: ничего хорошего с этим скитальцем не решить. Оставив Вандегрифа и Закича караулить скитальца, закованного вместе с Акошем под одним из деревьев, Ломпатри отправился пить остатки браги и ночевать.

Утро встретило рыцаря морозным воздухом и замёрзшей землёй, покрытой корочкой тонкого льда, хрустящей под кожаными сапогами. Холод яростно кусался, а оттого, что мягкое снежное одеяло почти полностью растаяло, эти укусы казались ещё болезненней. От снега остался лишь пух, круживший между деревьев, гонимый редкими, но сильными порывами ветра.

– Пригорье, – хмуро заметил Ломпатри, пожав плечами от озноба. К своему хозяину тут же подскочил Воська и накинул на него потёртые шкуры, приговаривая, что всё будет в порядке. Но рыцарь знал, что «в порядке» ничего сегодня не будет. Какой может быть порядок, тут, в глуши, среди диких зверей, бандитов и этого хитрого ветра, норовящего нет-нет, да и продуть тебя до хвори?

Ломпатри подошёл к центральному костру лагеря, где привязанные к старой сосне ночевали Акош и скиталец. Вокруг пленников стояли четверо крестьян и Вандегриф. Закич сидел у самого огня, держа на прутике ломоть хлеба. Пламя аппетитно лизало недопечённую корочку, из-под которой поднимался влажный пар. От этого кусочка хлеба пахло домом и мирным временем. Приятный аромат перебивал даже постылый запах костра. У рыцаря напрочь исчезло настроение изображать командира.

– Опять за старое? – спросил у собравшихся Ломпатри, укутываясь поглубже в пахнущие сыростью шкуры.

– Дайте нам его! – закричал Навой.

– У нас с ним свои счёты! – поддержал свояка крестьянин Мот.

Молнезар и Еленя ничего не кричали, но смотрели на скитальца с нескрываемым презрением и даже злобой.

– То, что вы все здесь давние знакомые, я ещё вчера понял, – сказал Ломпатри, глядя на аппетитный хлеб Закича. – Теперь давайте всё по порядку.

Крестьяне переглянулись. Затем они отошли от Вандегрифа, который не давал им подойти к скитальцу, и стали перешёптываться. Потом вперёд вышел Мот.

– Давно это произошло, господин Ломпатри, – начал крестьянин. – Еленя ещё в мальцах ходил. Да и Молнезар тоже, поди.

– Уж-то в мальцах! – буркнул Молнезар и тут же схватил подзатыльник от Навоя.

– Когда «громадина» упала, в тот год это случилось, – продолжал Мот. – Жил у нас в Степках парнишка – Йоки звался. Дурной на голову, но зла не помышлял. Так, дурачок местный. Якшался он со всеми. Но дети, они ведь, сами знаете: потешаются над блаженными. А Йоки таким был, да. И только один мальчишка с ним всё по деревне бегал.

Мот кивнул в сторону скитальца.

– Да, да, господин Ломпатри, – продолжал крестьянин. – Все дети, как дети, пожурят простофилю, да пойдут по своим делам. А этот – упаси тебя свет – всё подле Йоки шастал, как ждал чего. А перед тем, как «громадина» у Ельновок упала, нашему Йоки как вожжей под хвост дали! Убёг он тогда, помню. Всей деревней искали, но не нашли. А этот, будь он неладен, – Мот снова кивнул в сторону скитальца, – всё искал его и искал. А потом вернулся, и, говорит, нашёл, и всё, говорит, с ним в порядке. Вот прямо как ваш слуга Воська! Так и говорит: в порядке, мол, всё с Йоки. Да только сам он его сгубил и в лесу закопал! А мы-то лишь опосля смекнули, что это он мига выжидал верного, дабы простодушного ребёнка погубить!

Ломпатри поднял руку, чтобы Мот перестал говорить. Рыцарь сделал глубокий вдох, надул обросшие бородой щёки и стал медленно выпускать воздух, обдумывая, что же ему сказать.

– Ну что, воевода! – ехидно обратился к Ломпатри Закич, – Лиха задача? И ведь не со злобы побить человека хотят, а ради справедливости! Что делать-то с ними? И человека жалко, и им не растолкуешь, что в легенде этой правды с грош!

– А ты говори-говори, да не заговаривайся, – обрушился на Закича крестьянин Мот. – Мы в своей деревне сами хозяева, и решаем дела особливо, без пришлых!

– Как тебя звать, хожалый? – спросил Ломпатри у привязанного под деревом человека в непонятных одеждах.

– Лорни я, – недовольно буркнул тот.

– Лорни из Степков, – задумчиво произнёс рыцарь.

– Не степковый он более! – закричал Навой и ринулся на привязанного пленника, но Вандегриф встал у крестьянина на пути и не допустил избиения.

– Тихо, тихо! – сказал Ломпатри. – Скажи мне, Лорни, что ты здесь делаешь?

– Я живу здесь, в лесу.

Ломпатри с гримасой удивления огляделся.

– Хороша хижина! – улыбнулся рыцарь. – Не холодно по зиме?

– До моей сторожки полтора дня пути на восход.

– Далеко забрался, – заметил Вандегриф, отпуская успокоившегося Навоя.

– А времена нынче такие; захочешь жить, и далече уйдёшь! – ответил ему Лорни. – Не все милы со скитальцами, которых встречают в пути.

– Чем же тебе твои бандиты не милы? – грозно спросил Мот.

– Бандиты эти не больше мои, чем твои, дядя Мот.

Мот метнулся к пленнику и, со словами «какой я тебе дядя!», попытался побить скитальца Лорни, но Вандегриф, успел схватить обезумевшего крестьянина. Черноволосый рыцарь оттолкнул обоих драчунов и схватился за рукоять своего меча так, чтобы все это видели. Такой жест успокоил гневившихся.

– Семья-то твоя где? – спросил Ломпатри.

– Померли отец с матерью, – ответил Лорни. – Третий год пошёл.

– Этот предатель даже на похоронах не объявился! – крикнул Мот, уже не пытаясь броситься на своего нового недруга.

– Если бы знал – объявился! – резко ответил Лорни, вскочив на ноги. Длина верёвки позволяла ему подняться полностью и выпрямить спину. Только теперь Ломпатри заметил, как молод этот человек и сколько в нём свежих сил. Незаметно для него самого, в голове рыцаря пролетела мысль о том, что его собственные лучшие годы уже позади, и силы с каждым днём покидают некогда могучее тело. Вместе с этим, в душе Ломпатри промелькнула тень зависти к молодому человеку. Да, ему уже около двадцати пяти, но года миловали его, и всё очарование молодости даже теперь не собиралось покидать ни обросшее грязными волосами лицо, ни резвые руки, туго связанные холодной и жёсткой верёвкой. Но зависть в мгновение сменилась на непонятное, неизвестное до сих пор Ломпатри чувство. Рыцарь не без труда распознал в этом чувстве нотки тех знакомых ему порывов, которые накопил за свою жизнь. Это походило на доброжелательность и желание говорить, говорить, говорить. Лорни напоминал Закича манерой держать себя, но казался слегка сдержаннее. Сила кипела в нём, как и в Закиче, но множилась ещё и на молодость, которой у Закича почти не осталось. Скиталец казался столь же прост, как Закич, но ближе к природе. Именно эти небольшие различия мгновенно расположили сурового рыцаря к Лорни. Возможно, Ломпатри ощущал внутри такую же связь со своим грубым коневодом, но просто боялся себе в этом признаться. В душе Ломпатри укорил себя за то, что человек, лишь немногим отличающийся от Закича, вызвал в нём столько симпатии, сколько коневод никогда не вызывал.

– А коль знали, что я в лесах, могли бы и весточку послать с охотниками, о том, что родителей больше нет, – прикрикнул на Мота скиталец Лорни.

– А то бы явился? – недоверчиво спросил Навой.

– Не только явился, но может быть и остался! – заявил Лорни и снова сел под дерево, грозно посмотрев на Акоша, которого вся эта ситуация порядком забавляла.

– Остался? – переспросил Мот, подойдя вплотную к Вандегрифу и говоря через плечо рыцаря. – Да кому ты в Степках нужен? Дом сожжён! Брат через две седмицы из града прибыл на могилы, так у меня останавливался!

– Значит, один братец в королевском войске солдатом, а второй в лесах разбойничком! – посмеялся Закич.

После упоминания брата, Лорни опустил голову так, что на его лицо ниспали нечёсаные волосы. Отвечать Моту и Закичу скиталец не собирался.

– Что скажете, господин Вандегриф? – произнёс Ломпатри. – В округе полно бандитов, знать о нас им не стоит, а тут на пути попадается невесть кто. Зачем нам лишний раз рисковать?

– Похоже, у здешних ребят этот человек имеет дурную славу, – ответил Вандегриф. – Снеси мы ему голову, никто и не вспомнит о пройдохе.

– И нам спокойнее будет, верно? – сказал Ломпатри.

– Как никто не вспомнит? – вмешался Закич, снимая с прутика хлеб. – А братец его дружинный? Никак с новым войском попросится в форт на службу к этому вашему Гвадемальду рыцарю?

Эти слова подействовали на Лорни. Он поднял голову и с беспокойством стал осматривать окружающих.

– Господин Гвадемальд далеко отсюда, – объяснил Ломпатри, подходя к Лорни, который встал, когда понял, что рыцарь разговаривает с ним. – А у короля Девандина солдат много, помимо твоего братца. Да и застав пограничных тоже не один десяток. Так что, на встречу с братом, я бы в ближайшие лет десять не надеялся. А если учитывать то, что ты мне не нужен и сейчас отправишься к праотцам, я бы вообще не воодушевлялся.

Подойдя вплотную к Лорни, рыцарь увидел перед собою грозный взгляд ясных молодых глаз.

– Думаете, я буду молить о пощаде? – с отвращением произнёс Лорни, смотря рыцарю прямо в глаза.

Ломпатри покачал головой.

– Не из того теста, – сказал он и стал развязывать Лорни руки.

Закич открыл рот, откуда посыпались крошки недожёванного хлеба. Крестьяне стали недовольно бубнить и сопеть под нос грубости. Акош пристально наблюдал за происходящим с тем выражением лица, которое бывает только у диких зверей, жаждущих порвать на клочья охотника, кто только что поймал их в силки. Ломпатри до конца не понимал, почему он отпускает этого парня. Но, развязывая тугой узел, старый рыцарь думал о той тьме, которая сгущается вокруг него. Ему казалось, что смерть идёт попятам, и будет забирать всех его спутников, пока не останется только он – старый рыцарь Ломпатри, владыка провинции Айну и бывший воевода короля Хорада. Мысли путались у Ломпатри: его кидало из стороны в сторону. То, он вспоминал о своих намерениях относительно нуониэля, то о том, что отпускает пленника, которого надо бы просто обезглавить здесь и закопать. В голову приходили мысли о том, как жестоко он расправился с тем бандитом, пригвоздив его мечом к земле и допрашивая, зная, что несчастный вот-вот умрёт. Потом эти думы сменились воспоминаниями о том, как он всё-таки вернулся в деревню, чтобы помочь отыскать похищенных детей. Вспомнился и конокрад, умерший свалившись с Грифы. И Воська, который попал под руку. Всё перепуталось. Что он делал не так? Зачем он поступал то как благородный рыцарь, то как хладнокровный головорез? Куда делось постоянство, которое почитается как одна из добродетелей рыцарства? И было ли оно у него вообще? Было ли оно у всех прочих рыцарей? Осталась ли у него честь, или смыта она уже потоком поступков, не имеющих ни цели, ни твёрдых причин? Есть ли честь у рыцарства вообще, или всё это обман?

Бросив в сердцах распутывание узла на середине, Ломпатри спешно покинул лагерь, скрывшись за деревьями. Лорни потянул зубами за один из концов верёвки и освободился от пут.

– Господин Ломпатри! – стал звать своего друга рыцарь Вандегриф. Но не получив ответа на свой клич, он пошёл кликать Воську, предварительно кинув на крестьян хмурый взгляд и процедив сквозь зубы предостерегающее: «не шалить!» Молодые Молнезар и Еленя восприняли наказ рыцаря с должным уважением, а Мот и Навой, хоть и не стали возражать вслух, но скорчили красноречивые гримасы, говорящие – они с решением Ломпатри никогда не согласятся.

– В этот раз тебе повезло с рыцарями, – буркнул освобождённому пленнику Навой, усаживаясь рядом с костром. – Но мы ещё поговорим.

Закич дожевал свой хлеб, поднялся и подошёл к скитальцу.

– Ну что, хожалый, – бодро начал коневод, подавая Лорни руку, – коль не помираешь, давай знакомиться! Закичем буду.

– А ты не спеши, Закич, – обратился к нему Мот. – Этот предатель уже уходит отсюда.

– Знаете, что, дядя Мот, – отвечал Лорни, пожимая руку Закичу. – От вас я такого не ожидал!

Затем он отряхнул одежду от сухих листьев и стал искать свои пожитки.

– Бывай, Акош, друг по несчастью, – попрощался он с пленником и направился прочь.

– Так! А ну стой, – крикнул ему Закич. – Так не пойдёт! Тебя господа от дерева отвязали, но вот отпускать тебя на волю-вольную никто не собирался. А как же поговорить!

– А о чём тут гуторить? – спросил Лорни. – Коль вы меня в предатели записали, так и нечего вам с меня разговоров.

– Скажешь, не ты блаженного погубил? – снова вступил в спор Навой.

– Тебе-то откуда знать, вояка? – дерзко отвечал Лорни, сбросив с плеча свою старую сумку. – Тебя, как я помятую, и не сталось тогда в Степках. И не тебе судить. Да и кто из вас знает, что тогда случилось? Как вы хотели? Чтобы я вернулся и сообщил его матери, что единственного сына больше нет? Он умер у меня на глазах. Я своего друга этими руками хоронил. Куском камня землю копал! Поквитаться хотите? Наказать убийцу? Только вот тот, кто Йоки с миру сжил, вам не по зубам будет!

– А ты расскажи нам про этого бандита-душегуба, – язвительно сказал Мот, – по той поре в Дербенах разбойников, чай, не обреталось.

– То не разбойник какой-то, а Скол!

Слушатели удивились словам Лорни. А молодые Молнезар с Еленей и вовсе захихикали да замотали головами. Рассказчику это совсем не понравилось. Он подошёл к лежанкам молодёжи и глянул на них так, что парни враз присмирели.

– Скол – это вам не кусок камня! – заявил Лорни. – Эта громадина – воплощение зла. И зло это тянет свои лапы от Скола по всей нашей земле. Оно расползается повсюду, сея ненависть и обречённость. Бандиты – это меньшее из без, поверьте мне, малыши. Гораздо страшнее то, что люди, обычные люди, такие как ты да я да мы с тобою, перестают разумом своим владеть. Их думы, ранее походившие на ветви раскидистого дерева, теперь более похожа на ствол сосны, с которого срубили все ветки. Все стремления и помыслы измельчали. Когда вы последний раз слышали смех взрослых людей, радующихся простым вещам? Когда вы видели горящие глаза людей, выходящих поутру на труд праведный? Повстречался ли вам в последние годы хоть один дербенец, протянувший руку помощи, если ему самому в том выгоды нет? Как мы любим сетовать на то, что Скол развратил людей и заставил их разбойничать по местным лесам да искать сокровища в этих горах упавших с небес! Но только Скол развратил не бандитов! Нет! Они как были отребьем, так ими и остались. Скол испортил нас – простых людей, у которых не хватило чего-то внутри, чтобы встать и признать себя ничем, а затем изменить и себя самих и свою землю. Скол – зло, но без нас и нашей слабости, это всего лишь скалы.

Слова Лорни напугали присутствующих. Крестьяне и Закич с минуту сидели в оцепенении, с опаской поглядывая на тихий лес, стараясь не встретиться взглядами друг с другом.

– Думается мне, натерпелся ты тут в лесу, в одиночестве, – сказал, наконец, Закич. – Боишься теперь нечисти и волшебства всякого.

– Волшебства!? – гневно переспросил Лорни. – Я волшебство за версту чую! И не страшусь его. В здешних лесах я такого повидал, что вам всем вместе и за десять жизней не застать! Я видел таких сказочных существ, от которых кровь в жилах стынет.

Поняв, что теперь он заткнул всех своих слушателей за пояс, Лорни стал дальше искать свою подорожную сумку и походный посох. Они остались лежать в листьях у соседнего дерева. Подойдя к тому самому месту, он нашёл свой посох и нагнулся, чтобы взять его. Когда Лорни приподнялся, то увидел перед собой нуониэля державшего в руках грязную подорожную сумку скитальца.

– Батюшки свет! – воскликнул Лорни, сорвав голос и отпрянув от нуониэля так, что споткнулся и растянулся на мокрой земле, пропитавшейся растаявшим снегом как губка. Крестьяне подняли Лорни на смех.

– Подземные твари! Вертепы! – орал скиталец, отползая от нуониэля, протягивающего ему сумку. – Откуда ты вылез, мужик? Что ж ты локоны-то свои, аль не мыл давно? Поросли все!

– Хорош, нечего сказать! – смеялся Мот. – Расскажи нам ещё разок, про тех сказочных тварей, которых ты повидал в лесу!

Снова все засмеялись. Лорни к этому моменту смекнул, что это невиданное им ранее существо заодно с пришлыми. Он перестал барахтаться в грязи и поднялся на ноги.

– Я видел! – ответил он, сбивая руками грязь со штанов и с опаской поглядывая на нуониэля.

– Пой, пой! – отозвался Навой. – Слышали. И про тварей, и про Йоки.

– Это всё правда! – чуть не плача от отчаяния, настаивал на своём Лорни. – И Скол правда, и тварь тоже правда, и Йоки я не трогал!

Закичу стало совсем жаль нерадивого странника, и он подвёл его к костру, усадив на своё место. Крестьяне продолжали смеяться над Лорни, а он, в свою очередь, выкрикивал им дрожащим голосом оправдания, оглядываясь то и дело на нуониэля. Тут вернулись Вандегриф с Ломпатри и Воськой.

– Что за шум, а драки нет? – звучно спросил Вандегриф.

– А вы разрешите сызнова, господин рыцарь, мы быстро драку затеем, – ответил ему Навой. – Благо, есть кого уму-разуму учить.

– Ты это брось! – рявкнул на него Вандегриф. – Сворачивайте посиделки и в путь.

Крестьяне снялись со своих мест, и пошли скручивать лежанки да собирать прочие вещи. Ломпатри и Вандегриф присели у костра. Воська тут же захлопотал вокруг них, подавая чашки и снедь. Нуониэль подал грязную сумку Лорни и отошёл от костра к коням. Ломпатри тайком наблюдал за тем, куда идёт нуониэль, но вскоре потерял его из виду. Это его обеспокоило. После того, что он сказал в палатке, нуониэль мог и не вернуться к лагерю, спрятавшись в лесу.

– Ну что же, дорогой наш скиталец, – начал Ломпатри, принимаясь за свою трапезу. – Давай отпразднуем этой мерзкой брагой твоё второе рождение и узнаем о твоих намерениях. И предлагаю тебе не забывать нашего благородства, когда будешь более подробно рассказывать о том, что же ты на самом деле тут делаешь.

Лорни лишь краем уха слушал речь Ломпатри. Он прижимал к груди свою грязную сумку и беспрестанно поглядывал по сторонам, опасаясь, что на него вот-вот кинется это странное существо, которое он увидел первый раз в жизни. Закич заметил, что парень жутко переживает, и вручил ему кружку тёплого компота из ягод, который сварил Воська. Уже после первого глотка страх отступил и Лорни стал меньше оглядываться на деревья за своей спиной.

– Я давно тут живу, – начал Лорни, делая небольшие глотки компота, обжигавшего губы, но быстро остывавшего на морозном воздухе. – Разбойники знают меня, но я стараюсь не попадаться им на глаза. У меня есть тут своя землянка. На восход, не более двух дней пути, если не торопиться. Одна шайка любит ночевать у меня, когда проходит через здешние земли. Но это не те парни, которых вы ищете.

– А кто сказал, что мы кого-то ищем? – спросил Вандегриф.

– Погоди, – остановил Ломпатри своего друга. – Расскажи, скиталец, с чего это вдруг одна шайка разбойников отлична от какой-либо другой шайки?

– Как у вас всё просто, господин рыцарь! – усмехнулся Лорни, и ещё разоглянулся на деревья. – Не все ведь люди одного поля ягоды.

– Есть люди, а есть отребье! – резко заявил Ломпатри.

– Как же так-то, добрый господин рыцарь? – спокойно отвечал Лорни возмутившемуся собеседнику.

– А вот так, скиталец, – сказал Ломпатри. – Есть рвань, что живёт грабежом и презирает труд, а есть праведные люди, платящие налоги да соблюдающие законы той земли, откуда они родом. Если люди в поле урожай собирают – это люди. А если они бродят по лесам, когда полевые работы в разгаре – они отребье.

– Положим так, господин рыцарь. Но не законы ли говорят, что каждого человека судить надо особливо, даже если пойман он вкупе с прочими при злодеянии? К тому же, не поймите меня неправильно, господин рыцарь, но ведь вы, как я посмотрю, принадлежите к знатному роду, а всё же находитесь нынче в этих самых лесах, а не в добром замке. И следует ли из этого заключить, что вы не рыцарь?

Вандегриф схватился за свой меч, но Ломпатри успел остановить черноволосого рыцаря.

– Я на тебя не в обиде, – сказал Ломпатри, уже совсем спокойным тоном. – Вижу, что ты даровит, хоть и молод. Грамоте не обучен?

– А как же без грамоты? Судьба распорядилась так, что жил в нашей деревне звездочёт, а я попал к нему в обучение.

– Вот это дела! – удивился Закич. – Ученик самого Мирафима!

Ломпатри глянул на крестьян, медленно собиравших свои пожитки, но внимательно слушавших разговор. Мот, заметивший вопросительный взгляд командира, кивнул, подтверждая, что малец говорит правду.

– Складно судишь, – заметил Ломпатри. – Я такое в людях сразу вижу. Полезное свойство.

– Скажи, хожалый, – бесцеремонно встряв в разговор, начал Закич, подсаживаясь к Лорни с новой порцией компота и куском хлеба на обуглившейся хворостинке, – а не слыхал ли ты об книге одной мирафимовой о солнечных лучах?

– Подземные твари! – взорвался вдруг Ломпатри. – Снова ты со своей книгой.

– Тебе лучше отсесть от него! – засмеялся Вандегриф, обращаясь к Лорни. – Последний парень, с которым Закич завёл разговор об этой книге, попал в скверную переделку! Драка вышла на славу!

– Помяли тогда кое-кому бока! – послышался со стороны крестьян весёлый голос Мота.

– Зря расспрашиваете его, – буркнул Навой, завязывающий свою собранную лежанку. – Этот всё равно набрешет.

– Всё! – прикрикнул на крестьян Ломпатри. – Хватит уже надоедать мне с этой книгой!

– Я знаю про неё, – неожиданно сказал Лорни.

Все замерли. Повисла тишина. Слышались только треск догоравшего костра и фырканье лошадей.

– Вот опять брешет, – расстроился Навой. – И паренька Скол убил. И с бандитами он не якшается. А теперь вот ещё и книжки читал! Зря вы его отпустили, господин Ломпатри.

Лорни аккуратно поставил кружку с компотом на землю и вскочил, как угорелый, прижимая к груди свою сумку.

– Ах, вот вы как! – едко заговорил он, обращаясь к крестьянам. – Изжить меня со свету захотели!

– Это уже слишком, Закич, – устало возмутился Ломпатри. – Каждый раз, когда ты заводишь разговор о своих книгах, случаются нелепости.

– Господин рыцарь, – начал Лорни.

– Нет! – оборвал его Ломпатри и погрозил кулаком сначала Лорни, а потом Закичу. Среди крестьян послышались ухмылки и ворчания. «Опять выкрутился», – сказал кто-то из них, вероятно о Лорни. Но паренёк-скиталец не сел обратно к костру. Он развязал свою грязную сумку и аккуратно достал оттуда что-то тяжёлое, завёрнутое в тонкие шкуры. Лорни разложил сумку на сырой земле и положил сверху этот кулёк. Когда он стал разворачивать то, что было в тонких шкурах, крестьяне и Закич с Воськой уже глядели ему через плечо. Вандегриф и Ломпатри оставались на своих местах, но пытались сквозь язычки пламени и лёгкий дымок разглядеть то, что делал этот человек.

– Эка оно как! – почесав затылок, сказал Еленя, когда кулёк был развёрнут.

– Гляди-ка! Не набрехал! – удивлённо заявил Навой. – И впрямь книга!

– Читать книги – это то же самое, что запускать себе в голову червей: они едят твои мозги, а ты становишься полоумным; говоришь странные вещи, совершаешь странные поступки, – заворчал Мот, глядя на всеобщее восхищение.

– Руки! Руки, – прикрикнул Лорин на Молнезара и Закича, которые уже тянулись потрогать тёмно-красный кожаный переплёт толстого тома.

– Ты не боись, – успокоил его Закич, – я умею.

Коневод осторожно поднял книгу и открыл её. На пожелтевшей первой странице с обтрепанными краями витиеватыми буквами значилось заглавие «Размышления о перенаправлении солнечных лучей».

– Она самая! – благоговейно произнёс Закич, проводя ладонью по заглавию.

– Вещь, видать, дельная, – сказал Ломпатри, поставив на землю кружку и встав от костра, – Но на войне бесполезная. Хватит медлить, чернь! В путь!

Крестьяне стали разбредаться по своим делам. Воська принялся тушить огонь, а Закич, вернув книгу хозяину, нехотя пошёл готовить коней.

– А куда же вы путь держите? – спросил Лорни.

– Скоро узнаешь, – ответил Ломпатри.

– Постойте, я вообще-то не думал… – затараторил Лорни, понимая, что попадает в какую-то скверную историю.

– Господин рыцарь, как же так?! – удивился Навой, подбежав к Ломпатри. Вместе с Навоем семенил и Мот, который тоже всем своим видом показывал то негодование, которое испытывает от решения взять Лорни с собой.

– Он нас видел, – объяснил им Ломпатри. – И увидит, куда мы пойдём.

Рыцарь подошёл к Вандегрифу, вытащил у него из-за пояса мизерикорд и вручил кинжал Навою.

– Не хочешь, чтобы он с нами шёл, убей! – отрешенно произнёс Ломпатри и отправился к своей лошади. Навой и Мот переглянулись, а затем впёрли взгляды в Лорни, стоявшего подле них, прижимая к груди книгу.

– Эй ты, коневод! – дрожащим голосом, позвал тот Закича. – Ты вроде умеешь с книгами. Я тебе дам, а сам потеку. Я с книгой не потеку – аль упадёт, порвётся! Только ты сохрани! Не дай сжечь!

Лорни был так напуган, что даже не заметил, как все вокруг засмеялись над ним.

– Что я говорил? – буркнул Мот. – Черви! Черви!

Навой покачал головой и вернул мизерикорд рыцарю Вандегрифу. А Лорни, внезапно понявший, что убивать его не собираются, будто бы заново родился!

– Убери свои ручёнки! – прикрикнул он на Закича, который подошёл к нему взять книгу. – Господин рыцарь! Я вам пригожусь! Я знаю, как варить травы, знаю лес, знаю, где логова разбойников. Сделаю всё, что вы мне скажете!

Но Ломпатри уже не смеялся над потешным скитальцем. Хмурым взглядом он осматривал лес.

– Найди моего нуониэля, – сказал Ломпатри.

Вандегриф, будучи уже верхом подкатил к коню сказочного существа и приподнял куль мешковины, где нуониэль обычно хранил меч. Но меча, так же как самого нуониэля, и след простыл.

Глава 12 «На пригорьи»

Было утро двадцать третьего числа месяца листобоя. Здесь, на пригорьи, мороз стоял крепкий. Опавшие листья, покрытые инеем, хрустели, когда на них наступали, а с затянутого тучами неба падал снег. Возможно там, наверху, над голыми деревьями непогода бушевала в полную силу, но сюда, под сень, опускались лишь редкие снежинки. Нуониэль прогуливался среди деревьев недалеко от стоянки, но ни запах костра, ни голоса бойких крестьян не доносились до него сквозь холодный лес. Судя по свету, промелькивавшему сквозь деревья впереди, он приближался к подлеску, за которым начинался луг. Дорога, по которой они ехали, осталась где-то справа. Слева шла чаща, а впереди, над лугом, хмурилось небо. Нуониэль продвигался тихо, стараясь не наступать на заиндевелые листья и сучки. Его зелёный плащ хорошо выделялся на фоне бело-коричневой земли и тёмных стволов деревьев. Но всё же он оставался почти незаметным. Даже птицы, лениво щебетавшие время от времени, не обращали на нуониэля никакого внимания. Пройдя ещё немного вперёд, нуониэль заметил, что птицы вдруг перестали петь; насторожились. Нуониэль замер. Где-то впереди треснул сучок. Очень медленно нуониэль вытащил из берестовых ножен свой изогнутый меч и тихо пошёл на звук. Отыскать того, кто прятался в лесу, оказалось несложно. Нуониэль обнаружил его под деревом, замёрзшего и промокшего до нитки молодого паренька, одетого совершенно не по погоде. Когда бедолага заметил, что к нему подкрались сзади, он хотел вскочить, но нуониэль успел приставить конец своего меча к небритому горлу парня. Лицо этого молодого человека показалось сказочному существу знакомым. В одно мгновение нуониэль даже подумал, что это кто-то из той прошлой жизни, о которой потеряны все воспоминания. Но когда паренёк заговорил, всё стало ясно.

– Вы шли с рыцарем! – затараторил он, глядя испуганным взглядом на нуониэля. – Там, в доме у жреца Наимира. Я вас помню. Пожалуйста, не убивайте меня. Мне нужно увидеть рыцаря Лопари.

Нуониэль покачал головой.

– Нет? Не Лопари? – дрожащим голосом продолжал паренёк. – Значит, я снова всё перепутал. Он ведь жив? Его ведь не схватили? У меня для него важные вести. Я Ейко – слуга жреца Наимира. Не отрубайте мне голову, сказочный господин – я не мыслю ничегошеньки худого.

Нуониэль убрал свой клинок от горла Ейко и кивком головы приказал подняться. Когда слуга жрецов вскочил на ноги, нуониэль ткнул его легонько мечом, чтобы тот начал двигаться. Порядочно напуганный и дрожащий как осиновый лист Ейко, безропотно исполнил приказ нуониэля. Сам нуониэль тоже побаивался происходящего. Ведь он до сих пор не умел толком обращаться со своим странным мечом.

По дороге в лагерь им повстречался Вандегриф на своём красивом, статном коне. Грифа неторопливо ступал оп валежнику, а черноволосый рыцарь, ехавший верхом, прижимался к гриве, чтобы ветви не били по лицу. Вандегриф тщательно нёс дозорную службу, всматриваясь в чащу. Увидев нуониэля, он резко направил коня навстречу. Когда Вандегриф заметил и паренька, рыцарь смутился.

– Тебя все ищут, нелюдь! – буркнул он нуониэлю. – В этих местах одному бродить – верная смерть. А это что ещё?

– Простите меня великодушно, господин, – отвечал Ейко, стуча зубами, – я не помышляю худого. Всё что я хочу, это увидеть вашего рыцаря.

– Ты жречий слуга? – припоминая лицо паренька, спросил Вандегриф. – Зачем сбежал?

– Не мог я иначе, уважаемый!

– Какой я тебе уважаемый! – разозлился на него Вандегриф и достал из-за пояса хлыст. – А ну говори, зачем убежал от хозяина!

– Не мог иначе, ув… – начал Ейко, но тут же осёкся, глядя на жёсткие переплетения бечёвки на кнуте рыцаря. – Уважаемый жрец Наимир не так сказал всё господину рыцарю.

– Ты что на жреца напраслину гонишь, холоп! – разъярился Вандегриф. Он хотел, было, отхлыстать дерзкого простолюдина, но, заметив, как тот замёрз и промок, не осмелился поднять на него руку. – Как звать?

– Ейко я, – отвечал паренёк, еле шевеля языком.

– Медлить нельзя! – сказал Вандегриф уже нуониэлю и указал рукою на север. – Ступайте туда до старой дороги. Я – к остальным: скажу, что нашёл тебя. Ждите нас на дороге – заодно и проверьте – нет ли там кого. Если что – двигайтесь назад к нам.

Затем Вандегриф снял с плеч лисью шкуру и кинул её замёрзшему пареньку.

– Накинь пока, – буркнул он, глядя как Ейко окоченелыми руками накидывает на спину спасительные одежды. – Держись, а там и брагой отпоим.

Он цокнул своему верному коню, и тот, поняв, что хочет от него хозяин, резво понёсся между деревьями обратно к лагерю.

Менее чем через час вся компания встретила нуониэля и Ейко на дороге, которая вела из леса на луг, лежащий перед горной цепью. Вандегриф уже доложил Ломпатри, что нуониэль нашёл сбежавшего от жрецов паренька.

– Сколько же вас тут по лесам бегает? – спросил у Ейко Ломпатри, когда спешился с коня на опушке перед самым подлеском, разграничивающим лес и луг. – Солдат, Отец! Берите своих пернатых и в подлесок: оглядите, что там впереди, нет ли кого. Сейчас подумаем, как нам это чисто поле незаметными преодолеть.

Ломпатри подозвал скитальца Лорни и начал расспрашивать его о здешних местах. Рыцарь вёл себя так, будто бы новый пленник нуониэля его совершенно не волновал. Думы Белого Единорога занимал грядущий путь по открытой местности, разграничивающий Дербены и горную цепь Чнед. Там отряду уже не спрятаться за кронами деревьев; а ведь Ломпатри считал скрытность единственным преимуществом. Отосланное якобы от жреца Наимира письмо о скором прибытии рыцаря Гвадемальда с армией должно, по мнению Ломпатри, смутить тех, кто управлял всеми бандитами в провинции. Добравшись до гор, пройдя, с помощью пленного Акоша и хожалого паренька Лорни, теми тропами, которыми не пользуются разбойники, рыцарь надеялся оказаться у самых врат злополучного форта. Далее о намерениях именитого воеводы члены отряда ничего не знали. Но каждый из них понимал – рыцарь не стал бы затевать всего этого похода, если бы не просчитал каждый свой ход до самого конца. Крестьяне верили, что у рыцаря Ломпатри есть план, и что этот человек с красивым и величавым стягом их не подведёт. Рыцарь Вандегриф же не просто верил – он был уверен в том, что делает Ломпатри. Воська доверял своему господину по привычке, а Закич, хоть и ворчал о том, что у Ломпатри всё выходит из рук вон плохо, но в глубине души понимал, что опыта этому великому воину не занимать. И да, возможно, он уже не так молод, как в годы своего величия и славы, но это по-прежнему всё тот же Ломпатри Сельвадо – гроза ворогов и великий воевода Атарии. Конечно, сейчас ему трудно, он, порой, изрядно налегает на брагу, но в целом, этот человек оставался единственным, вокруг которого собирался весь отряд и шаг за шагом двигался вперёд. Каждый в этом походе, даже упрямый и грубый Закич, понимали, что если кому и под силу вернуть детей, так это именно настоящему рыцарю Ломпатри.

– Я предлагаю взять назад и пройти по этому оврагу к лесу, что по левую сторону волока, – сказал Вандегриф, водя пальцем по карте нуониэля.

– Там лес тянется по холмам до самых горных утёсов, – сказал Ломпатри. – Можно пройти незамеченными.

– Там разбойничьи засады, – заметил Лорни, тоже тщательно всматриваясь в карту. – Какая же у вас карта верная!

– Точно про засады знаешь? – спросил его Ломпатри.

– Нет. Просто думается так.

– Смотрю, шибко много тебе думается, – пробубнил Вандегриф.

– Ну, тут смотря с кем сравнивать, – ответил Лорни. – И всё-таки, какая же у вас карта отличная!

– Ты полегче, хожалый! – осадил его Вандегриф.

– Предлагай свой путь, – попросил Ломпатри скитальца, а Вандегрифа похлопал по плечу, чтобы тот не злился.

– Надо идти здесь по краю до берёзового перелеска. Там луга совсем мало. Перейдём его, а затем меж холмов и к уступам.

– А там засады разбойничьей нет?

– Там нет. Волков много. Бандиты туда лишний раз носу не кажут.

– А о том, как мы вот эту речушку переплывать будем, у тебя тоже есть своё мнение? – спросил у скитальца черноволосый рыцарь.

– Конечно есть! Я же почти звездочёт, а у звездочёта должно быть своё собственное мнение.

– А вдруг у бандитов дозоры на холмах? Они нас на этой речушке и перебьют.

– Это река Волчья. Называется рекою, а на деле всего лишь неглубокий ручей, – пояснил Лорни. – А дозоров там нет. Это слишком далеко от форта. Великий Господин охраняет только ближние подступы к своей крепости.

– Откуда знаешь? – спросил Ломпатри.

– Бывал там.

– И знает всё, и бывал всюду, – не без подозрения заметил Вандегриф. – С чего это нам доверять тебе?

– Так не доверяйте! Кто же просит? Я просто путь предлагаю, а вы уже сами решайте. Что я вам, маг какой али жрец, чтоб говорить, что вам делать?

– Повежливее к уважаемым! – уже очень сердито выговорил Вандегриф.

– Ох, простите, – ответил Лорни не без тени насмешки. – Я не знал, что вы из «этих».

– Из каких из «этих»?

– Из тех, кто уважают жрецов, знаете ли. Это ведь очевидно! Старый и, наверное, самый безобидный спор всего Троецарствия: жрецы и маги.

Ломпатри сложил карту и передал её через Навоя обратно нуониэлю.

– А сам ты за кого? – спросил скитальца Ломпатри.

– Как же тут выбрать человеку, который, как заметил господин Вандегриф, слишком много думает? Жрецы говорят, что ничего не знают и всю жизнь что-то ищут. Маги говорят, что знают всё, но никогда ничего не искали.

– Значит, тебе остаётся быть за Великого Господина? За этого таинственного и всемогущего волшебника? – спросил Ломпатри.

– Я не питаю к нему нежных чувств, хотя и знаю о нём очень мало, – серьёзно ответил Лорни. – Он прибыл откуда-то из Илларии, когда упал Скол. Прославился тем, что совершал необъяснимые поступки.

– Не об одном подвиге этого человека я ещё не слышал, – с достоинством, заметил Ломпатри.

– Говорят, он в одиночку захватил форт в три сотни щитов, – ответил на это Лорни.

– Слухи, – махнул рукою Вандегриф.

– Возможно, – продолжал Лорни. – Но в Дербенах всё слухи. Слухи, о том, что Скол упал. Слухи, что разбойники кругом. Ещё ходят слухи, что с одним рыцарем путешествует сказочное существо.

– И слухи о том, что кое-кто убил паренька из своей деревни, – подытожил Ломпатри.

После этого обсуждения Ломпатри приказал «в седло», и компания отправилась на север по тому пути, который предложил Лорни. Путь лежал под сенью теряющих последние листья клёнов прямо по границе леса и луга. Закичу удалось разузнать у Навоя, что рыцари повели отряд к месту, где лес почти вплотную подступает к холмам, которые переходят в горные утёсы. Добраться оттуда до скал, где можно легко спрятаться от глаз неприятеля, можно за какие-то пару часов. Правда, как заметил Навой, в тех местах резвился горный ручей, но в это время года он не половодит. Скиталец считал, что неглубокие журчащие токи можно легко преодолеть.

К четырём часам дня отряд вышел к берёзовому перелеску, за которым начинался луг. Уже из подлеска сквозь холодную дымку путники увидели горные утёсы, возвышающиеся до самого неба. Ломпатри остановился на привал: он решил переходить по открытой местности в потёмках, а до заката оставалось ещё несколько часов.

За день пути паренёк Ейко успел обсохнуть и придти в себя. Закич передал парня на попечение Воськи и тот сделал своё дело на отлично: теперь бывший слуга жрецов шагал в тёплой затрапезке и в одной из соболиных шкур, которые крестьянин Мот когда-то хотел обменять у жрецов на звонкую монету. С голоду парню тоже умереть не дали. Еды осталось мало, но всё же Воське удалось отыскать пару кусков хлеба, чтобы новый член отряда не упал с лошади. А ехал он верхом на той кобыле, на которой везли Акоша. Соседство не слишком смутило бывшего главаря бандитской шайки. Как ни странно, но этот, в прошлом лихой малый, сильно присмирел в последние дни. Его раны начали затягиваться, и Закичу уже не приходилось возиться с ним так долго, как раньше. Но всё же во взгляде Акоша многие читали издёвку. Что-то хитрое таилось в его душе, когда члены отряда невольно встречались с ним взглядом. Лишь нуониэль не боялся открыто глядеть на связанного калеку.

На привале Ломпатри разрешил развести огонь и приготовить трапезу. Воська умел подбирать дерево и складывать его так, чтобы меньше дымило. К столу ожидалось рагу из кроликов, которых добыл Закич, отъехав около полудни от отряда вправо в лес погуще. Теперь, когда в котелке доходило ароматное рагу, все сидели у двух небольших костерков и грелись, вкушая приятный запах обеда. Воська и Еленя, помогавший слуге рыцаря, уже стали греметь плошками, разливая жирные порции, когда Лорни обратил внимание на вещи нуониэля, которого аппетитные запахи тревожили меньше остальных.

– Смотри-ка, коневод, – обратился Лорни к Закичу, – а я и не знал, что у вашего чуда есть набор для письма. Меня и карты его сильно удивили, а тут ещё и перья с чернилами.

– А он у нас не из простых! – неохотно ответил Закич.

– А, отчего говорить не может?

– Повязку на шее не видишь разве? Стрела насквозь пробила, – бубнил коневод.

– Не бреши!

– Я две недели синим вереском лечил, – ответил Закич, решив похвастаться своими умениями.

– А мертвянка?

– Ха! – усмехнулся Закич. – Говорю же, не из простых он!

– Да ни в жизни не поверю! – удивлённо отвечал Лорни, ожидая, когда Еленя нальёт ему в плошку долгожданную стряпню.

– А видишь ту маленькую глиняную бутылочку? – спросил Закич. – Идэминель! Этого года. В Степках нашёл. Причем так, походя.

– А ещё меня брехуном называют! – рассердился Лорни, отвернулся от Закича и взял плошку с рагу, которую ему уже протягивал Еленя. – Благодарствую, добрый человек.

– За добро страпезничать, – расплылся в улыбке Еленя и добавил: – А про ископыть конюх не брешет!

Лорни хмуро посмотрел на Еленю. Паренёк искренне удивился такому холодному взгляду. Он опустил голову, и его соломенная шляпа скрыла лицо. Скиталец выхватил у паренька ещё одну порцию и быстрым шагом направился к нуониэлю. Он подсел к сказочному существу и подал еду своему соседу. Нуониэль отблагодарил его поклоном.

– Скажи мне, добрый человек, – начал Лорни, и тут же осёкся, – точнее, не человек. Судачат, будто тебя стрелою в выю поранили?

Нуониэль не без отвращения понюхал рагу, поставил плошку на землю перед собой и утвердительно кивнул в ответ. Лорни немного успокоился. Он подул на снедь, обтёр правую руку об свои странные, засаленные одежды, и зачерпнул этой же рукой, как ложкой тёплую, даже чуть горячую жижу, а затем отправил её в рот. Рагу было горячим, так что он обжёг себе и руку и рот. Нуониэль тем временем отчистил две палочки, найденные им тут же и принялся с их помощью без всякого аппетита, но всё же аккуратно поедать поданный обед. Вытирая остатки рагу с пальцев о старую меховушку на груди, Лорни не без удивления наблюдал, как нуониэль прекрасно справляется с поеданием как твёрдых кусков репы и свёклы, так и с собравшейся внизу плошки жижи. Использование палочек вызвало у скитальца неподдельный интерес. Но всё же Лорни переборол своё восхищение. Он взял из кучки нуониэльских вещей глиняную бутылочку, показал её собеседнику и произнёс:

– А вот тут что-то есть?

Нуониэль, отставил плошку и снова кивнул в ответ.

– Ископыть лучигрёзная? – уточнил Лорни. Нуониэль улыбнулся.

Тогда Лорни ещё раз зачерпнул рагу, снова обжёгся, вновь вытер об себя пальцы, вскочил с места и стал ходить между костров, размахивая руками и говоря хоть и шёпотом, из-за скрытности всего предприятия, но всё же так, что слышали его абсолютно все, даже Мот и Молнезар, сидевшие поодаль, наблюдая за округой.

– Ну вы простофили, господа хорошие! – хлопая себя руками, вещал Лорни. – Возите с собою такое сокровище и не употребляете его никак в угоду! И за что вы обрекли этого человека… Простите меня. За что вы обрели этого сказочного нечеловека на столь продолжительное молчание? Вы таскаете с собой калеку без пальцев, а ведь могли бы избавить и его от боли. Да что и говорить! Вы, господин, – и он обратился к Ломпатри, – могли бы умалить свои душевные страдания, принимая всего несколько капель перед сном! Неужели ни в Степках, ни в большом мире до сих пор не ввели в обиход настойки из Идэминеля!

До сумерек оставалось ещё часа два, и поэтому Ломпатри дал своё согласие на то, чтобы Лорни приготовил лекарство из чудесного полупрозрачного цветка, о котором слышали все, но мало кто видел в этой части Эритании. Для приготовления настойки времени не хватило бы, но вот отвар Лорни взялся изготовить, не отходя от костра, используя походное снаряжение. Не прошло и десяти минут, как на костре, где только что доходило рагу, уже грелся чистый котелок с небольшим количеством воды. Из запасов нуониэля вытащили семь маленьких бутылочек из-под чернил и тщательно вымыли их, чтобы наполнить затем чудесным отваром по рецепту скитальца Лорни. Правда, в эффективности этого отвара сомневались все вплоть до самого Закича, который знал толк в этом ремесле и видел, что паренёк прекрасно понимает, что делает. «Горячо! Сваришь! Оботри ступку!» – то и дело поправлял Закич мастера, внимательно наблюдая за его действиями. «Да не боись!» – отвечал ему Лорни тоном, который присущ опытному костоправу, который крутит человека так сильно, что вот-вот шею свернёт, но всё же знает меру и отпускает больного в последний момент.

Пока Лорни виртуозно слаживал оборудование для создания отвара из того, что под рукой, Ломпатри и Вандегриф, быстро потерявшие интерес к лихим техническим ухищрениям Лорни, вернулись в свои походные кресла со спинками.

– Много лишнего груза накопилось, – сказал Вандегриф, имея в виду беспалого главаря бандитской шайки Акоша, скитальца Лорни и беглого слугу Ейко.

– Главарь будет нашим проводником в горах, – ответил Ломпатри. – Будем допрашивать его и этого скитальца по отдельности. Потом сравним их рассказы.

– Думаете, этот Лорни бывал в горах?

– Не переживайте так, господин Вандегриф, там всего лишь разбойники. Два дня тому назад мы на пáру уложили две дюжины этих мерзавцев.

Вандегриф не стал спорить с другом о том, кто именно уложил мерзавцев: он уже успел понять норов Ломпатри и его отношение к простолюдинам.

– Как вы считаете, господин, отчего этот паренёк сбежал от жрецов? – спросил черноволосый рыцарь.

– Кто знает, что в голове у этого парня. Впрочем, не думаю, что он долго протянет.

– Паренёк сгорает от нетерпения поговорить с вами.

– Вы ещё молодой сюзерен, господин Вандегриф – но со временем вы поймёте, что если уделять время каждому холопу, который хочет с вами поговорить, то и жизни не хватит.

– Хотите, чтобы я сам выведал, зачем он вас разыскивал?

– Да что уж там, всё равно сидим.

Вандегриф кликнул Навоя и тот подвёл к рыцарям Ейко, который выглядел уже гораздо лучше, чем утром, но всё равно ещё сильно боялся того, что с ним происходило.

– Имя!? – бесцеремонно начал Ломпатри.

– Меня зовут Ейко и я слуга уважаемого жреца Наимира, – ответил парень.

– Зачем сбежал, холоп? – грозно спросил Ломпатри, отчего Ейко испугался ещё больше и стал путать слова.

– Я не хотел. Простите. Я ведь думал, что оно так и есть, как сталось, но жрец…

– Что ты там бормочешь? – прикрикнул на него Вандегриф. – Говори прямо!

– Уважаемый Наимир сказал неправду.

– Он снова за своё! – закричал Вандегриф и в порыве гнева вскочил со стула. – Утром говорил то же самое: гнал напраслину на уважаемого.

– Тебя за это повесят, слуга Ейко, – заметил Ломпатри, которого этот разговор начал забавлять. – Жрецам нельзя говорить неправду. И если кто-то делает обвинение, которое делаешь ты, ему потребуются очень серьёзные доказательства, чтобы сохранить голову на плечах.

Разговор рыцарей со слугой привлёк всеобщее внимание. Только Лорни продолжал помешивать варево и заглядывать под крышку котелка, где бурлил будущий волшебный отвар от всех болезней.

– Я убежал, потому что не мог больше так! – продолжал Ейко уверенным голосом. Видать, от осознания правого дела, которое он совершал, к нему вдруг вернулась храбрость. – Всех голубей, которые прилетали к нам на башню старого храма, ловил я. Никогда в жизни я бы не подумал читать те послания, которые доставляли жрецам. Да я и читать, по правде, не умею; только две буквы знаю. Но я слышал, как Наимир иногда диктовал уважаемому жрецу Печеку послания в форт. Но там ничего интересного для вас: всё про разбойников и деревни, а ещё про штольни. Не знаю, что это значит, но про это они много говорили. А однажды разбойники привели к нам детей.

Когда Ейко заговорил о детях, всеобщий интерес усилился. Даже Мот, который вместе с Молнезаром сидел поодаль и наблюдал за лугом, перестал смотреть в пустоту и подошёл к Елене. Молодой Молнезар напротив, навострил уши, но продолжил глядеть на тихий луг и серые облака. Неизвестно, думал ли он о луге или его мысли унеслись к молодой жене Всенеже, которую он не видел уже очень давно и за которую готов мстить до конца жизни.

– Ты видел Унди! Где она? Где? – молящим голосом вопрошал Мот у Ейко.

Ломпатри строго посмотрел на Мота, но ничего не сказал по поводу того, что крестьянин покинул свой наблюдательный пост.

– Я не знаю имён, – ответил слуга. – Но когда уважаемый жрец Наимир сказал вам, что их отвели в форт… Это не так. Я сам слышал, как человек в белом одеянии говорил Наимиру перед уходом, что отведёт детей к штольням.

– Постой, постой, – перебил его Вандегриф. – Что за человек в белых одеждах?

– Это главарь той шайки, что привела детей.

– И он с отрядом ушёл к штольням? – переспросил Вандегриф.

– Верно, господин, – отвечал Ейко, радуясь, что рассказывает что-то, чего не знали эти удивительные для него люди с рыцарскими амулетами. – А когда господин Ломпатри спросил о детях, уважаемый жрец Наимир сказал, что их отправили в форт.

Когда Ейко замолчал, никто не решился что-либо сказать. Вандегриф, не понимая, что же за игру затеял жрец Наимир, смотрел на Ломпатри в поисках ответа. Закич чесал затылок и пытался думать. Навой и Мот тихо между собой прикидывали, где могут быть эти штольни и сколько до них дней пути.

– Я так понял, ты голубей любишь, – заговорил, наконец, Ломпатри.

Ейко улыбнулся и кивнул в ответ рыцарю.

– Я сжёг всех твоих голубей, – спокойным тоном сказал Ломпатри.

Беглый жречий слуга резко изменился в лице. У него даже не возникло сомнений в правдивости слов рыцаря, и поэтому он немало удивился этой новости. Паренёк с минуту стоял, открыв рот, и соображал, что значат для него голуби и что значит для него этот рыцарь, который убил любимых птиц. Он простоял бы и дольше, но тут подскочил Молнезар.

– Там голубь, я заметил! – выпалил крестьянин, тяжело дыша.

– К форту? – спросил Ломпатри. Молнезар кивнул.

– Я поймаю! – закричал Ейко и бросился к лугу. – Я умею! Я покажу!

Ломпатри даже не успел крикнуть «стой!», как Ейко уже выбежал из-под сени берёз. Вандегриф и остальные бросились вдогонку, чтобы не дать этому глупцу выбежать на открытый луг и подвергнуть всех опасности быть замеченными. Но прыткий и скорый Ейко в два шага оказался на лугу и уже весело прыгал через высокую, мокрую, приунылую, осеннюю траву. Остальные же остановились за деревьями, не решаясь кинуться за безумцем. Ейко остановился и глянул на небо. Там, далеко впереди, виднелась чёрная точка – почтовый голубь. Как Молнезар сумел его разглядеть – загадка. Но с того момента, как молодой крестьянин увидел посланника, до того, как Ейко глянул вверх, голубь пролетел уже пол-луга, так что теперь жречий слуга смотрел вслед улетающей птице. На удивление крестьян, рыцарей, Воськи и Закича, как только этот паренёк поднял вверх руку, маленькая точка в небе перестала удаляться, а стала подскакивать и кувыркаться на месте. В следующее мгновение она начала увеличиваться: голубь летел прямо к пареньку, стоявшему посреди поля, на виду у всех. Но если все в эти мгновения думали о том, что парня может заметить кто угодно, то Ломпатри смотрел перед собой и видел совершенно не то, что остальные. Он снова оказался у себя дома, в провинции Айну. Он смотрел на луг, где точно так же с поднятой рукою стояла его почившая жена, а ей на запястье с небес опускался охотничий ястреб. Ни Воська, который знал своего господина всю жизнь, ни Закич, научившийся за долгие месяцы улавливать смену настроения рыцаря, не увидели этого. Эта картина явилась одному лишь Ломпатри. Поэтому, когда Ейко подбежал с птицей к остальным, Ломпатри ничего не сказал. Вандегриф вцепился в грудки бедному слуге и чуть не повалил его на землю. Навой хотел ударить парня, но голубь, которого тот прижимал к груди, спас Ейко от справедливой расправы. Солдат побоялся задеть хрупкую птицу. К тому же, все ждали, что Ломпатри сам душу вытрясет из этого лихача, но командир неподвижно стоял у берёзы и смотрел вдаль.

– Послание! – приказал Вандегриф, вытянув вперёд ладонь.

Ейко стал снимать с лапки свёрток.

– Вы башню спалили? – обратился Вандегриф к Молнезару и Елене, которые с любопытством ожидали чтения письма. Услышав вопрос, они опустили глаза и словно воды в рот набрали.

– Ну, хорошо! – мягко сказал Вандегриф и похлопал Молнезара по плечу. – Молодец, что не смолчал про голубя. Это может быть важно.

Черноволосый рыцарь взял маленький свёрток из рук Ейко и аккуратно развернул его. Вчитываясь в мелкий, неразборчивый почерк, он произнёс:

– Последнее письмо – ложь: Гвадемальда не видать. Единорог идёт в форт. При нём рыцарь и чернь.

Глянув на Ломпатри, Вандегриф нашёл его в том же состоянии, в котором рыцарь пребывал и до чтения записки. Владыка провинции Айну неподвижно стоял и глядел вдаль на пустой луг уже подёрнутый едва-заметными сумерками.

– Скоро стемнеет, и можно будет выступать, – сказал Закич, глядя вверх на небо, сквозь голые ветви берёз.

– Куда теперь выступать? – спросил Мот. – Откуда мы знаем, кому можно доверять? Этому парнишке, или тому, что говорил жрец?

– Уважаемый жрец сказал неправду! – продолжал настаивать на своём Ейко.

Крепким подзатыльником Вандегриф осёк юнца: рыцарю уже опостыло, что тот беспрерывно твердит о лжи Наимира. Затем, подойдя к Ломпатри, черноволосый рыцарь спросил у предводителя, что им теперь делать. Но Белый Единорог продолжал молча смотреть вперёд. Сначала Вандегриф подумал, что там, на лугу, что-то есть, и сам начал рассматривать открытое пространство, но скоро стало понятно, что Ломпатри просто находится в каком-то оцепенении, в плену своих воспоминаний и дум. Черноволосому рыцарю оставалось надеяться, что размышлял их командир об этой записке в форт, а не о своей горькой доле, как он обычно делал, после кружки-другой браги. Как бы там ни было, Вандегриф решил перестраховаться и сам начал обдумывать план действий. Рыцарь собрал всех у костра, где Лорни всё ещё колдовал над отваром из Идэминеля. Снова с надеждой взглянув на Ломпатри, Вандегриф понял, что помощи от опытного воеводы сейчас не будет.

– Такое бывает на войне, – начал черноволосый рыцарь, слегка переживая за то, что люди не послушаются его так, как слушались опытного лидера Ломпатри. – Навой не даст соврать. Часто сведения о противнике приходят от разных гонцов, и ещё чаще эти сведения противоречат друг другу. Один говорит, что врагов сто человек, а другой сообщает, что тысяча. А затем появляется третий, и сообщает, что враг – это тысяча всадников и сотня лучников. Если такое происходит, то стоит опасаться подобного врага. Но не потому, что у него много войск: в таких ситуациях понятно, что враг сражается сведениями, а значит, он мудр и хитёр. Очевидно – разбойники хотят сбить нас с пути.

– Если так, то чему же верить? – спросил обеспокоенный Мот. – Парнишка твердит одно, Наимир – другое. А мы сидим в глуши и не знаем, что теперь делать!

– Первое, что надо сделать – не суетиться, – ответил Навой. – А ещё, хорошо бы выяснить, кто говорит правду, а кто нет.

– Это в данной ситуации самое сложное, – снова заговорил Вандегриф. – Придётся вернуться в самое начало и хорошенько подумать. А начать надо будет с того, что ваш, будь он неладен, староста, мутил воду с разбойниками задолго до того, как объявился господин Ломпатри.

– Вот те на! – рассмеялся Лорни, протиравший баночки из-под чернил, куда собирался разлить отвар из волшебного цветка. – Сам старик вась-васькался с отребьем, а голову открутить за предательство мне хотели! Господин рыцарь, вы не расскажете охотливому до новостей скитальцу, как именно степковые хотели старосту Бедагоста наказать?

– А это к делу не относится, – буркнул молодой Молнезар, который был уже на грани; столько переживаний и столько сомнений в том, что происходит, ещё никогда не случалось в его жизни.

– Ошибаешься, мой маленький друг, – вступил в разговор Закич. – Если кто-то говорит неправду, то к делу относится всё. Этому старому деду из Степков не сделали абсолютно ничего. Да и что с ним сделаешь! Он и сам рассыплется в ближайшее время; пусть уж доживает свой век. Тем более, старик поступил верно – если бы он стал противиться во время переговоров с разбойниками, они бы вырезали всю деревню. Моё мнение такое: староста хоть и глуп, слаб и с заскоком, но честен.

– Хорошо, дело не в старосте, – заключил Вандегриф. Но вернёмся к жрецу и его парнишке. Наимир пишет: «Единорог идёт в форт». Это значит, что в предыдущих письмах тоже говорилось о рыцаре Ломпатри. Иначе, никто бы не понял, что значит «Единорог». Если бы это был первый раз, когда Наимир пишет о рыцаре Ломпатри, он написал бы полное прозвище «Белый Единорог», или же полное имя «Ломпатри Сельвадо, владыка провинции Айну». Вопрос – с каких пор в форте знают о господине Ломпатри?

– Господин Вандегриф, – робко заговорил Воська, – позвольте заметить, что господин Ломпатри каждый вечер выставляет рядом с палаткой свой стяг, который в здешний просторных краях видать за версту.

– Тогда Наимир, когда увидел Ломпатри в первый раз, уже знал о его прибытии в Дербены, – сказал Вандегриф. – Выходит, жрец притворялся.

– Вернее, лгал, – поправил Закич.

– Жрецы не лгут! – буркнул Вандегриф.

– Твоя вера в праведность этих зазнаек, воистину безгранична! – сказал Закич.

– Должна быть причина. Он не мог врать, потому что хотел. Его заставили. Или же он вовсе не врёт. Возможно, он сказал правду. А этот слуга, – и Вандегриф указал на Ейко, – обычный пластун.

– Я нет, – замотал головой Ейко, который не смог повторить этого странного для него слова «пластун». – Я не тот. Я слуга уважаемого Наимира. Но я говорю только правду.

– А что если ты утёк от руин храма и связался со своими дружками-бандитами? – продолжал Вандегриф, медленно приближаясь к Ейко, который от страха перед фигурой рыцаря, пятился назад и мотал головой на всякое слово против себя. – Затем они написали эту записку. Потом ты выследил нас и выкинул весь этот фокус с голубем. И зачем тебе всё это делать? Ну конечно! Чтобы заманить нас в штольни. То-то ты так распереживался, когда в первый раз увидел господина Ломпатри! За голову Ломпатри – убийцы вирфалийского рыцаря – кого-то из бандитов ожидало бы помилование и тяжёленькая мошна золотых. Ну а тебе? Тебе достаточно насолить своему хозяину жрецу, которого ты явно терпеть не можешь.

Тут Ейко, пятившийся перед Вандегрифом, упёрся в старую берёзу. Душа паренька ушла в пятки, когда громила рыцарь встал к нему вплотную и злобно посмотрел в глаза.

– Хорошо, – хлопнув в ладоши, сказал Закич, который тоже начал опасаться, что Вандегриф сейчас разорвёт этого парня. – По этому разумению выходит, что детки всё же в форте, а не в штольнях. То есть, мы пришли к тому, откуда начали.

– А давайте отпилим этому предателю ногу, – злобно проговорил сквозь зубы Вандегриф, пожирая взглядом Ейко, который чуть не плакал от страха. – И он всё нам скажет!

– Не надо никому отпиливать ноги! – сказал Закич, вскочив.

– Они забрали мою жену! – закричал Молнезар. – Отпилим ему обе ноги! Мы должны знать, куда нам идти! Сколько можно ждать!

Вандегриф схватил Ейко за горло. Навой достал свой боевой топор. Тут даже Лорни, поглощённый своим отваром, оторопел и, открыв рот, стал наблюдать за происходящим, позабыв про бурлящий котелок, крышка на котором уже позвякивала от вырывающегося из-под неё пара.

Мот и Молнезар приблизились к Ейко и взяли его за руки. Воська, предвидя то ужасное, что вот-вот должно случиться, выпучил глаза и закрыл ладонью рот, как обычно делают женщины, когда роняют на пол тарелку.

– Отлично же ты придумал, рыцарь! – крикнул Закич весёлым голосом, хотя внутри, ему было совершенно не до смеха. – Тебе не понравилось, что паренёк оскорбил твоих любимых жрецов, и ты подговорил крестьян отрезать парню ноги, оставив тут на съеденье волкам. Ведь тут водятся волки, так?

– Ещё как, – ответил ему Лорни.

– Что значит подговорил? Не забывайся, коневод! – сказал Вандегриф, поворачиваясь к Закичу.

Тут нуониэль повернулся к Воське и стал жестами что-то показывать и объяснять.

– И то верно! – сказал, через мгновение Воська. – Вот даже господин нуониэль заметил, что мы уже спорим не о том, куда идти, а о том, кому верить – жрецу, который много ведает или слуге, который ничего не знает.

– Это самый распространённый спор в Троецарствии, – заявил Лорни, совсем забыв про свой отвар и тоже переживавший, что сейчас невинному слуге оттяпают обе ноги. – На чьей ты стороне: на стороне жрецов, которые говорят, что ничего не знают и постоянно что-то узнают, или же ты на стороне магов, которые говорят, что знают всё, но ничего не пытаются выяснить?

– Вот только не сходится! – сказал Вандегриф. – Парнишка этот – вовсе не маг, а холоп, предавший своего хозяина.

– Он похож на мага! – вступился за парня Лорни. – Так же как маги верят в чудеса, этот Ейко верит в рыцарей. Он считает таких как вы – лучшим, что может быть на свете. Посмотрите на него! Неужели вы думаете, что этот простак осмелился бы выступить против ваших сияющих доспехов! По мне, так этот бедолага всего лишь пытался выслужиться перед господином Ломпатри и вами, господин Вандегриф.

– Я, правда, очень люблю рыцарей, – захныкал Ейко. – Я, правда, не вру!

В этот момент раздался злобный и противный хохот, глубокий и полный ненависти. Отвратительный звук, гажекоторого сложно вообразить. Это злорадствовал Акош, привязанный к дереву между костром и тем местом, где оставили лошадей. Смех пленного привлёк всеобщее внимание.

– Недоделанный скиталец, – хриплым голосом, начал Акош. – имеет наглость советовать атарийскому рыцарю, как поступать с предателем! Хотя доказать свои собственные слова тебе нечем!

– Опять меня подозревать во всяком! – озлобился Лорни на привязанного к берёзе Акоша.

– Мы не подозреваем, а сомневаемся, – сказал Навой, и подошёл к Лорни, похлопывая себя по ноге топориком. – Главное правило рыцарей-воевод – сомневаться во всём. Ты десять лет шастаешь по лесам кишащим бандитами. Мы не знаем, можно ли тебе доверять.

– Можно ли мне доверять? – удивился Лорни. – Я занимался своими делами, а вы пришли и втянули меня в ваши поиски! Я согласился помочь только потому, что мы земляки. И ещё, потому что я не одобряю все эти разбойничьи налёты на простых людей, грабёж и безвластие.

– Именно поэтому ты так любезно принимаешь шайку бандитов у себя в землянке, – засмеялся Акош, припомнив Лорни его собственные слова.

– Ах так! – разозлился Лорни. – Тогда подумай своими солдатскими мозгами, Навой, кто знал о том, что этот ваш великий Единорог в Дербенах! Об этом знали только его коневод со слугою, пара наших степковых и вот этот черныш.

Лорни указал пальцем на Вандегрифа.

– Ты, холоп, заката не увидишь! – сказал Вандегриф и, достав мизерикорд, пошёл к Лорни.

Акош залился хриплым смехом:

– Обрубить этому скитальцу руки до культяшек! – сопел он сквозь хохот. – Я этого пройдоху знаю! Его не трогали, а он – раз – и к рыцарям перебежал!

Лорни хотел подбежать к Акошу и растерзать его, но тут, не пойми откуда, возле пленного оказался Ломпатри. Лорни, Вандегриф, Навой и все остальные замерли. Главарь бандитов злобно глянул на рыцаря.

– Пригрел ты у себя на груди гадюк! – сказал ему Акош. – Скиталец и рыцарь сдадут тебя, а потом перегрызут глотки за полученное золото.

Ломпатри с размаху врезал по челюсти Акоша своим крепким рыцарским кулаком. Звук раздался такой, будто дровосек, мощным ударом топора попытался расколоть тугую вязовую чурку, но не смог.

– Солдат Навой, ты не прав, – сказал Ломпатри тем своим спокойным голосом, которым он всегда говорил в самых неспокойных ситуациях. – Главное правило рыцаря-воеводы заключается вовсе не в том, чтобы сомневаться во всём. Главное правило рыцаря – верить своему брату рыцарю. Ибо честь обязывает ему говорить правду и действовать открыто. А если рыцарь поступил не по чести и обманул тебя, завёл в западню, то можешь даже не сражаться, а умирать со спокойной совестью; ибо в мире, где нет чести и жить незачем. Должен сказать, Акош, что твой хозяин умён. Он знает, что дом, расколотый изнутри, не устоит. Вот он и попытался расколоть наш отряд. Только хозяин твой, как и жрец Наимир, плохо знает рыцарей.

Ломпатри повернулся к своему отряду. В сумерках лица лишились своих черт и походили одно на другое. Только пламя догорающего костра иногда выхватывало из темноты знакомые линии бровей или определённые впадины скул.

– Ты, Лорни, думаешь, что господин Вандегриф лукавит, – продолжил Ломпатри. – Господин Вандегриф предполагает, что лукавит слуга жреца. Солдат, хватаясь за свой топор, явно даёт понять всем, что ты Лорни, таишь кинжал за пазухой. Но дайте я расскажу вам кое-что о чести и благородстве. Господин Вандегриф отправился на край света, во всеми забытую провинцию Дербены, потому что получил приказ, который он – рыцарь – не мог выполнить: доставить мою голову своему сюзерену. Но судьба всё же свела нас вместе. Рыцарская честь – основа Троецарствия. Даже, несмотря на ту глупую войну. Сейчас мы с господином Вандегрифом идём плечом к плечу, чтобы вытащить из разбойничьих лап ваших детей. А господин нуониэль? Он не рыцарь. Но любой, кто посмотрит на него, увидит перед собою благородное существо. Господин нуониэль не помнит, кто он и как оказался в наших краях. Но знает, что даже если останется в живых после нашего похода, всё равно будет казнён. И он не бежит. Он не бросает наш отряд. Он помнит своё благородство. Куда нам теперь идти? Это важно, да. Но гораздо важнее помнить, кто мы такие. Помнить, что мы отряд. Что каждый из нас может положиться на товарища. Мы должны помнить, что те, кто рядом с нами, рассчитывают на нас. Что когда станет совсем плохо, мы не опустим оружия, и будем биться. Если мы – просто кучка людей – мы погибнем. А если мы сейчас все заткнёмся, спрячем оружие и начнём думать не по отдельности, а вместе, как отряд – то ни один волшебник или великий властелин не сокрушит нас.

Вандегриф вздохнул и спрятал свой мизерикорд за пояс. Навой молча выкинул топор в общую кучу оружия, лежавшую у костра. Повисла тишина, в которой дребезжание крышки на котелке снова дало о себе знать. Лорни всплеснул руками и побежал снимать отвар с огня. Воська кинулся помогать скитальцу.

– Мы можем тут каждому по ноге отрезать, но где дети, не узнаем, – продолжил Ломпатри.

– Что же нам, разделиться? – спросил Мот.

– Отряд, отец! Отряд! Не забывай, – повторил Ломпатри.

Лорни заполнил одну баночку из-под чернил своим отваром и отдал остальные Воське, чтобы тот всё доделал.

– Вообще-то, – сказал Лорни, подавая тёплую бутылочку нуониэлю, – мы могли бы выяснить некоторые детали. Видите ли, дети могут быть либо в форте, либо в селении возле Скола, где устроили штольни. Есть место в горах, откуда можно увидеть форт. Но также оттуда можно увидеть, что происходит возле штолен. Оттуда видать и то и другое.

– Милейший, судя по картам, от гор до Скола два или три дня пути! – сказал Вандегриф. – Что там можно увидеть?

Лорни склонился перед сидящим у костра нуониэлем и показал жестами, что, если выпить отвар, речь вернётся.

– Всё верно, но есть один способ, – сказал он, обращаясь снова к Ломпатри. Лорни поднял с земли свою сумку и достал оттуда книгу звездочёта. – С помощью этого, вы сможете увидеть и форт и штольни, не сходя с места.

Закич подошёл к Лорни, взял у него из рук книгу и стал листать. Он повернул книгу к костру, чтобы пламя осветило страницы в наступающей темноте. Остановившись на странице с изображением какого-то устройства, Закич глянул на Лорни.

– Он сделал его на самом деле? – спросил коневод. – Он смастерил рабочий дальнозор?

– Я думаю, что смогу сделать так, чтобы всё это снова заработало, – ответил Лорни.

– Он не врёт, – уверенно заявил Закич, закрывая книгу и передавая её обратно скитальцу. – Звездочёт Мирафим действительно знал, как видеть то, что находится за много дней пути. Он писал об этом. Это возможно!

– Сколько туда добираться? – спросил Ломпатри.

– Если сейчас выступим, завтра к ночи поспеем, – ответил скиталец.

– В таком случае, в путь! – сказал рыцарь. – Но всё делаем тихо – возможно, нас до сих пор никто не обнаружил.

Только Ломпатри произнёс это, как нуониэль закашлял. В руках сказочное существо держало пустую бутылочку из-под отвара. Нуониэль кашлял всё громче и громче, скрючиваясь к самой земле. Лорни и Закич подскочили к нему, стали бить по спине, чтобы кашель прошёл и поддерживать, чтобы тот не свалился в костёр. Наконец, кашель отступил. Сам нуониэль выпрямился, взглянул на Ломпатри влажными от слёз глазами и глубоко вздохнул. С этим вздохом он издал и звук, которого раньше никто не слышал. Сам нуониэль, услышав своё дыхание, заулыбался, а потом и засмеялся в голос. Он залился добрым и счастливым смехом, заражая своей радостью остальных. Похоже, отвар из идэминеля помог: голос вернулся к сказочному существу. На мгновение все даже позабыли о скрытности своего предприятия. Но вот нуониэль перестал смеяться, продолжая лишь вдыхать и выдыхать воздух.

– Не переживай, – успокоил его Лорни, хлопая по плечу. – Завтра выпьешь ещё одну порцию, и голос вернётся на подольше. Успеешь не только порадоваться, но и нам пару слов сказать. А пока больше отвара не пей. Много – вредно! Лечение дело неспешное.

– Это он верно говорит, – согласился Закич. – А сколько отвара-то?

Воська сложил шесть полных бутылочек с отваром в наплечную сумку и передал всё это нуониэлю. Взяв у сказочного существа пустую бутылочку, он заполнил и её, положив к остальным.

– Нашёл бы больше ископыти, я бы тебе отвару сделал столько – на всю зиму бы хватило! Но теперь уже не сыщешь ничего. Будущим годом насобирай, и я тебе сварю хоть сколько! – сказал Лорни, всё хлопая по плечу нуониэля, который сидел и счастливый, что речь к нему возвращается и огорчённый, что так и не успел сказать ни слова.

Спешно стали сниматься с места. К тому времени, как над Дербенами нависла мгла, путники уже выступали на луг. Впереди их ждала переправа, потом всхолмье, а дальше горные тропы, усыпанные острыми камнями. На лугу гулял холодный ветер. Мокрая трава неприятно холодила ноги сквозь сапоги и штаны. Кони двигались вяло, часто путаясь в длинных, увядших травах. Небо, весь день затянутое серыми тучами, теперь то там, то тут, глядело на отряд чёрными дырами, где горели голубые звёзды. Через эти дыры на луг падал блеклый свет луны, которая взошла где-то там, за серыми тучами. Иногда свет луны попадал прямо на отряд, заставляя сиять их влажные одежды.

Шли парами. Первыми, чуть впереди от остальных, восседали на своих конях Навой и Мот. За ними, Еленя и Молнезар. Скитальца Лорни посадили на одну лошадь с парнишкой Молнезаром. Потом шли Воська и Закич, который вёл за поводья лошадь Акоша. За спиной главаря бандитской шайки пристроили слугу Ейко. В паре с ними следовал нуониэль. Заключали строй рыцари.

– Возможно ли доверять этому Ейко полностью? – тихо спросил Вандегриф у своего друга.

– Если учесть, что вы, господин, рассуждаете об этом после того, как всё решено, то у вас есть своё разумение на этот счёт, – ответил Ломпатри.

– Вы правы, господин, я считаю, что этот юнец бесконечно обожает вас. Его светлые глаза горят огнём служения, а все его помыслы выглядят чистыми. То, на что он решился, покинув своего хозяина – это ли не самопожертвование во имя того, в кого веришь?

– Ваша любовь к простолюдинам сравнима с вашим обожанием жрецов. Этот парень, всего лишь сбежавший слуга. Что значит его жизнь, в сравнении с жизнью рыцаря? Предположим, всё, что он говорит – правда. Тогда выходит, что он поступил в высшей степени разумно, кинувшись вслед за нашим отрядом с известием, что нас хотят заманить в ловушку. Это мудрое, расчётливое решение. А там, где есть расчёт, может ли быть благородный порыв и самопожертвование? Вспомните войну – там самопожертвование и расчёт всегда под разными флагами. На войне принципам не место. Принципы проигрывают, расчёт берёт верх.

– Но он, возможно, спас вашу жизнь, господин Ломпатри.

– Вы хотите умножить его заслуги не потому что вам видимо то, что не вижу я. В вас говорят ваши убеждения.

– Разве худо убеждение в том, что крестьяне имеют право владеть землёй наряду с благородными?

– Не возьмусь судить, друг мой. Замечу лишь, что там, где дружба и убеждения оказываются на разных чашах весов, перевешивают всегда убеждения.

– В этом вы меня не убедите, друг мой.

– Эх, господин Вандегриф, – вздохнул Ломпатри, – Я сам хотел бы ошибаться. Но в Троецарствии не все рыцари.

– Однако к скитальцу вы напротив проявили не дюжее гостеприимство, – заметил Вандегриф. – А по мне, так этот парень куда опаснее, чем кажется.

– Вертепы! – донёсся откуда-то спереди голос Навоя.

Путники осадили коней. Вандегриф, объехав строй, поравнялся с Навоем, чтобы выяснить, что же произошло. Когда он остановил своего верного Грифу, рыцарь увидел то, что заставило выругаться бывшего солдата. Они остановились там, где луг переходил в каменистый берег. Впереди раскинулась река Волчья во всей своей прыти. Холодные воды рябились от накатившего на пригорье ветра, вода журчала сильным холодным течением. Рябь блестела в свете лунных лучей, падающих сквозь бреши в плывущих по ветру тучах.

– Просто превосходно! – разведя руками, сказал Вандегриф.

– И так морозно, а тут ещё в воду лезть! – буркнул Акош, подкатив к берегу.

– А там что такое? – спросил Закич, указывая вправо.

В потёмках, путники различили странные силуэты, рыскающие у кромки воды.

– Волки! – тихо произнёс Лорни, но его услышали абсолютно все. В тот же миг кони забеспокоились.

– Это ты нас сюда завёл! – гневно произнёс Вандегриф, обнажая свой длинный меч. – Говорил я вам, господин Ломпатри, что этому плуту нельзя доверять! Нет тут броду!

Ломпатри хотел что-то ответить, но его конь резко дёрнулся, испугавшись мелькнувшего совсем близко волка. Этот зверь оказался не из маленьких: он мог бы вцепиться в ногу всаднику, не вставая на задние лапы. Беспокойство коней передалось и путникам. Навой обнажил топор, Воська подъехал ближе к своему хозяину, и стал возиться с рыцарским щитом.

– Какая прелесть! – сказал Мот голосом, полным отчаяния. Крестьянин смотрел не на волков, заметивших путников и снующих вокруг на расстоянии. Мот глядел в небеса, где сквозь тонкую пелену бегущих облаков виднелось тусклое сияние Гранёной Луны.

– Всем к воде! – командирским тоном прокричал Ломпатри. – Приготовиться к переправе!

Но было уже поздно: кони путников, испугавшиеся диких волков, обезумели от страха и не слушались своих наездников. Волки стали сновать всё ближе и ближе. Они рычали, норовили подобраться к коням и кого-нибудь съесть. Лошадь Закича встала на дыбы и скинула коневода на каменистый берег. Благо, Закич уже успел схватиться за своё копьё и теперь, лежал на холодных камнях, вцепившись в древко оружия. Только звери пока не спешили подходить к своей жертве; они всё ещё опасались коней и лишь делали нерешительные набеги, постепенно смелея.

Слуга Ейко, увидев упавшего Закича, слез с лошади и кинулся к нему. Он помог коневоду подняться, а затем стал швырять в темноту камни, надеясь отогнать хищников. Акош, оказавшись один на лошади, не преминул воспользоваться суматохой и рванул прочь от отряда. Но, не проскакав и нескольких метров, главарь бандитской шайки наткнулся на рычащих волков. Его конь встал на дыбы, и Акош рухнул наземь.

Затем случилась полная неразбериха. Кони сбрасывали ездоков и сбивались в кучу возле тех, кто ещё сидел верхом. Хищники подбирались ближе и ближе, начиная открыто бросаться на своих жертв. Ломпатри выкрикивал приказы, тщетно пытаясь наладить переправу. Во всём этом хаосе вдруг выделилась фигура Вандегрифа. Его верный конь Грифа заржал и стал гарцевать. Черноволосый рыцарь воздел к небесам сияющий меч и прокричал свой боевой клич:

– Акир за Атарию!

Затем он направил своего тяжёлого дэстрини во мглу, кишащую волками, и стал размахивать мечом. Рык и лай усилились. Но на фоне этого шума легко выделился звук, совмещающий в себе удар, скулёж одного из волков и хруст костей. Вандегриф снова появился из темноты. Он проскакал мимо разрозненного отряда, с окровавленным мечом, преследуемый теперь несколькими особо-крупными волками.

Ломпатри воспользовался отвлекающим манёвром своего товарища и погнал всех через реку. Но в седле остались только Навой и Мот. Крестьяне направили своих коней в воду, а остальные не знали, лезть им в холодную реку так или вначале садиться в седло.

Вандегриф, убивший к этому времени уже несколько волков, повёл своего коня в очередную атаку. Но, внезапно, под ноги Грифе выскочило сразу несколько хищников. Черноволосый рыцарь не удержался в седле и рухнул на спину. На него сразу же накинулись волки. Загнав в первого налетевшего на него зверя меч по самый эфес, Вандегриф остался без оружия: влажная от крови рукоять выскользнула из рук рыцаря. Быстро схватив мизерикорд, Вандегриф вонзил его в следующего волка, так и не успев подняться на ноги. Защищаясь от остальных тварей дёргающимся в предсмертной агонии волком, Вандегриф отбивался локтями и ногами, но хищников оказалось слишком много. Когда рыцарю в ногу вцепился зверь, Вандегриф заорал от боли так, что на мгновение отпугнул тех волков, что кружили вокруг. Именно в это мгновение пелена туч подёрнулась и в прорехе засияла Гранёная Луна. Сотни пар глаз лютых волков засияло по всему лугу от реки до березняка. Сотни пастей разом взвыли, оглушая растерявшихся путников. Последнее, что увидел Вандегриф – это как нуониэль прыгает на своего коня и мчится прочь от реки, в самую гущу сияющих волчьих глаз.

Глава 13 «Когда он всё вспомнит…»

Смешная эта штука – память. Меня не перестаёт мучить вопрос: отчего я дивлюсь тому, что у меня на голове вместо волос веточки, но не дивлюсь тому, что на голове Ломпатри вместо веточек волосы. Почему я помню, как ходить на двух ногах, но не помню, где я бывал до Дербен? Почему слова Ломпатри этим утром не тронули меня так, как могли бы тронуть? Ведь на самом деле, Ломпатри сообщил мне, что обменяет мою жизнь на свою, когда придёт время. Отчего я не сбежал? Зачем я продолжаю следовать за отрядом? У меня такой характер? Ведь у каждого из этих людей свой характер, и каждый из них следует за Ломпатри по своим собственным разумениям. Однако мне кажется, что почти каждый из тех, кто есть в отряде, с радостью отправился бы своей дорогой. Закич недолюбливает рыцаря, и говорит с ним, как с обычным крестьянином. Этот коневод наверняка жаждет путешествовать сам по себе. На первый взгляд может показаться, что Воська любит своего господина и служит ему верой и правдой. Всё же, если присмотреться, этот старый слуга тяготится службой. Походная жизнь даётся этому дряхлеющему человеку всё тяжелее и тяжелее. Скиталец Лорни с десяток лет мотался по лесам в поисках ответов на свои нелепые юношеские вопросы о правде жизни. Он и рад бы пойти своей дорогой, но вот своей дороги у него нет. Когда-то давным-давно этот Лорни сбился с пути и до сих пор ищет свою жизненную стезю. Но он ходит по кругу, мечась от крестьян к бандитам, а от бандитов к рыцарям. Слуга жрецов Ейко сходит с ума от одного слова «рыцарь». Естественно этот мальчик рано или поздно побежал бы за кем угодно, у кого на шее висит золотой рыцарский медальон. Нравится ли этому Ейко Белый Единорог? Конечно нравится, как понравился бы всякий иной рыцарь. Нет, слуга Ейко идёт не за Ломпатри, а за золотым медальоном. И готов поспорить, что если Ломпатри оставит свой медальон на земле и отправится дальше без этого рыцарского атрибута, бедный Ейко не последует за рыцарем. Парень сядет возле лежащего на земле золотого украшения, и будет сидеть подле него восхищаясь, покуда не умрёт с голоду. Можно подумать, что крестьяне следуют за Ломпатри, но это не так. Они идут за своими детьми. Не будет рыцаря, они продолжат свой путь. Почему я иду за Ломпатри? Знал бы я свой путь до Дербен, ответил бы на такой вопрос. А раз память подвела меня, то и смысла отвечать на такую ерунду нет. Убегающий из этой провинции рыцарь Гвадемальд предупреждал, что в Дербенах часто можно услышать странные вопросы, на которые нельзя дать ответы. Возможно, это один из подобных вопросов. Вандегриф? Этот черноволосый рыцарь много говорит о доблести, чести и преданности Белому Единорогу. Но так ли чисты его мотивы? Ведь, если копнуть глубже, предан Вандегриф не Ломпатри, а своим собственным идеалам. Своему пониманию добра и зла. Своей идее служению. И для этого неискушенного в благородстве мужа служение как таковое гораздо важнее того явного образа господина, которого преподносит ему жизнь. Однако, что ни говори, этот Вандегриф – славный парень. Может показаться, что я ему не нравлюсь, но это не так. Он боится меня, потому что я – сказочное существо. Во мне он видит отражение тех человеческих страхов, которыми пропитан каждый в этом Троецарствии. Моему сознанию хватило недели, чтобы увидеть эти страхи. Да и страхи эти в сущности следствия одного большого страха. Это страх воли. Я не помню, кто такие нуониэли и не могу сказать ничего о том, как мы воспринимаем мир и жизнь, но кое-что в происходящем вокруг сейчас, здесь – в мире людей – заставляет меня дивиться, задумываться и вопрошать о целесообразности принимаемых решений. Именно в страхе перед волей, размахом, открытостью пасуют эти удивительные существа люди. Каждую ночь, разбивая лагерь, они ставят палатку, чтобы спать в ней, а не под звёздами. Они застёгивают свои плащи, затрапезки и зипуны даже тогда, когда холодным ветром и не пахнет. Они хранят свои мечи в ножнах, которые скрывают клинок от эфеса до самого конца. Когда Воська сделал мне ножны из бересты, в голове у меня закралась мысль, что подобные ножны совершенно ничего не напоминают мне о прошлой жизни. И даже, несмотря на то, что среди обрывков памяти я отыскал тот, что сказал мне, будто нуониэли мастерят ножны для мечей из бересты – те ножны, что смастерил мне слуга рыцаря, не родили во мне никакого чувства чего-то тёплого, родного и знакомого. Возможно, нуониэли и делают ножны, но только не такие, которые скрывают весь клинок? Ведь только люди могут так бояться воли и открытости, что постоянно прячут себя и всё своё добро от жизни. Из разговоров, которые я услышал за время похода, мне стало ясно, что когда человек становится богатым и важным, он непременно строит себе большой и крепкий замок из камня и железа. Но почему же чем знатнее и богаче человек, тем толще стены, которыми он ограждает себя от жизни? И почему крестьяне, не имеющие ничего, так яро завидуют тем, кто может спрятаться от мира за каменными стенами? Черноволосый рыцарь Вандегриф гнушается не мною, а тем, что я не застёгиваю свой плащ, чтобы ветер обдувал меня, как можно больше. Он ненавидит моё равнодушие к проливному дождю, из-за которого все намокают и падают духом, ропща на небеса и худую долю. И каждый раз, когда я вынимаю меч, Вандегриф напрягает всё своё естество, чтобы только не испугаться возможного размаха и той воли, которую я могу вложить в своё оружие, направив его против тех, против кого посчитаю нужным.

Я направил своего коня туда, где, как мне показалось, волков больше всего. И когда я почувствовал, что зацепил эти сияющие лунным светом глаза, когда я ощутил, что они потянулись за мной сквозь тьму, я спешился, обнажил меч и ударил им по шее коня. Кровь хлынула мне в лицо. Ноги животного подкосились. Упал ли конь или нет, я не видел, ведь я побежал обратно к реке так быстро, как только мог. Я не знал – сработает ли моё жертвоприношение. Но я попытался, чтобы дать отряду шанс, а Вандегрифу хоть одно лишнее мгновение. А в бою, один миг зачастую решает исход всей битвы. И всё получилось: основная доля волков набросилась на истекающего кровью коня. Остальные же замешкали. Я подбежал к Вандегрифу и подал ему руку. Мы встали спиной к спине и стали обиваться от разъярённых тварей. Тут по округе раскатами грома пронёсся дикий вопль. Я оглянулся. Это Ломпатри, нёсся на нас с мечом наперевес. Ломпатри – этот большой и немолодой человек – с ловкостью юного и бойкого пастушка перепрыгнул через убитого им волка и оказался рядом с нами. Волки прыгали на него со всех сторон, но рыцарь неистово отбивался. Вокруг нас сновали лишь одиночки, которые решили, что убитая неподалёку лошадь им точно не достанется; уж слишком большая ватага уже роилась над трупом. Только то, что основная масса хищников находилась на расстоянии, дало нам шанс выбраться оттуда. Втроём мы сломя голову понеслись к воде. Лучше всего отпечаталась в памяти речная вода: холодные токи горных ключей, остывшие по осенней непогоде. Одежда мгновенно потяжелела и прилипла к телу холодными оковами. Течение сносило вправо, ноги путались в плаще, а тяжёлый меч тянул ко дну. Тело пронзали судороги, не дававшие двигаться так, как надо, чтобы быстрее достигнуть суши. Холодная грань смерти! Вот она – воля! Та сила, дающая право жить и умирать по своему желанию!

Волки в воду не сунулись. Мы же, как только оказались на другом берегу, сразу принялись разводить огонь. Команды Ломпатри не отдал, но Воська, да и все остальные, без слов поняли, что костёр необходим. Из пары старых еловых стволов мгновенно нарубили три кладки. Не прошло и десяти минут, как первая кладка задымилась тем едким, холодным дымом, который поперву тянется от влажной хвои. На то, что отряд сохранит скрытность, никто больше не надеялся. Зато когда поблизости во тьме показалась пара волчьих глаз, в них уже отражался не холодный свет звёзд и Гранёной Луны, а яркий, жёлтый свет гудящих костров. А чтобы отвадить самых смелых и голодных, Ломпатри пригвоздил к длинной ветке промокшую волчью голову, которую умудрился отрубить одной зверюге у самой воды. В зерцале, с тяжёлым мечом и помогая при этом раненому Вандегрифу, отяжелённому своим массивным двуручником, Ломпатри не пожалел сил на этот трофей. Усилия не остались тщетными: отрубленная волчья голова отвадила голодных, но осторожных хищников.

– А наш деревянный друг не промах! – придя в себя, заметил Мот. – Отдать одну овцу, чтобы сохранить отару – до такого впору пастуху додуматься, а не господину! Ай да нуониэль! Видать, знает степь!

Степи я не знал. Но откуда – не помню. Я решил не гадать над тем, как мне пришла идея принести волкам жертву. Надо было пережить ночь, а не заниматься поисками ответов на странные вопросы, коих в Дербенах и так слишком много.

Ночь мы протянули. Отряд представлял собой жалкое зрелище. Измотанные переправой, окоченевшие и мокрые до нитки люди жались к кострам. Несмотря на едкий дым, они снимали с себя одежды, наматывали их на палки и держали над костром, словно мясо, чтобы быстрее высушить. Костлявые, волосатые тела крестьян выглядели столь беззащитными в этой холодной тьме пригорья, что стремление человека спрятаться от жизни и от природы показалась мне разумным. Я тоже чувствовал себя холодно и неуютно. Как и всех, меня одолевала усталость, донимал холод и пугала окружающая тьма. Только я не боялся так как остальные. Я не думал, что от переохлаждения, можно умереть. Я не страшился того, что упаду обессиленный. Я опасался тьмы и рыскающих там волков, но страха перед ними у меня не возникало. От страданий и неожиданности произошедшего, люди частично потеряли способность думать. Их дальновидность уступила место чрезмерной осторожности. Я – напротив мыслил так же чётко, как раньше. И это казалось неправильным. Я оставался чуждым всем этим событиям. Действительность не трогала меня, не меняла моего взгляда на мир. Но ведь это невозможно, чтобы живое существо – и не важно, сказочное оно или нет – оставалось столь безучастным. Тогда я пришёл к выводу, что, потеряв память, я потерял часть себя. Это ли не причина вспомнить былое? Но страх минувших поступков по-прежнему сильно сжимал моё сердце. Что если в прошлом мною владела тьма или та животная жажда крови, которой кипели эти волки, накинувшиеся на нас? Что если я прошлый не понравлюсь себе теперешнему, чистому и настоящему?

Крестьяне отделались от нападения диких тварей лишь испугом и ссадинами. Но вот Вандегрифу досталось пуще остальных. Его тело покрывали ушибы и мелкие укусы, не представляющие опасности для такого человека, как он, но вот ногу ему потрепали значительно. Глубокая рана сильно кровоточила. Закич и Лорни спешно врачевали рыцаря. Пригодилась и одна из бутылочек с отваром из идэминеля. Ветер не ослабевал, небеса плотно затянуло тучами, и Гранёная Луна скрылась за толстой пеленой тьмы. Иногда слышался волчий вой, уже не такой сильный, как перед зловещей переправой: звери оставались неподалёку, но кидаться на путников не спешили. Вскоре к лагерю подошли кони. Пятеро запряжённых коней во главе с тяжеловесом Грифой спокойно приблизились к кострам. Остальные не вернулись. С ними сгинула и большая часть припасов. До самого рассвета люди толковали о том, что им делать дальше. Когда небо стало светлеть, а костры затухать, пришло время отправляться в путь. Только вот осилить горные перевалы в таком состоянии отряд не мог. Вандегриф ранен, крестьяне дрожали от холода, припасов и тёплой одежды почти не осталось. Теперь придётся искать сбежавших коней, или то снаряжение, что они везли: волки если и съели животных, то палатку и прочие несъедобные вещи не испортили. Ломпатри, скрипя сердцем, принял решение разделить отряд. Лорни обещал показать рыцарю место, откуда видно и штольни и форт. Ломпатри до конца не понимал замысла Лорни, и как на самом деле всё это возможно, но полагался на увещевания Закича, что это осуществимо. Посему Ломпатри принял решение отправиться в горы со скитальцем, а остальных оставить на холмах дожидаться его возвращения. Вместе с рыцарем и скитальцем в горы отправлялись Воська с Навоем, я и Акош. Ломпатри знал, что на Воську и Закича можно положиться даже в горах. Но Закич, как единственный, кто хоть что-то смыслил во врачевании, остался с раненым Вандегрифом. Я сразу понял замешательство Ломпатри, когда он выбирал тех, кто отправится с ним в горы. С одной стороны, рыцарю пригодился бы человек, который может сносно держать меч. С другой, Ломпатри предпочитал Закича, который хоть и не сражался как лев, но показал себя верным и надёжным спутником. Теперь же Закич стал нужнее Вандегрифу, который не осилил бы подъём в горы. Потому единственный, кто мог быть полезным Белому Единорогу остался крестьянин Навой. Меня же рыцарь взял с собой по причинам, которые так и остались неясными. Как я ни стараюсь разобраться в том, что движет рыцарем, когда он принимает решения относительно меня – всё тщетно. Мне нужно знать, что же случилось до Дербен. Приблизительно я уже составил картину произошедшего, но я должен вспомнить всё. Тогда я смогу сказать, друг мне этот Ломпатри или же враг. Ну а главаря разбойничьей шайки Акоша рыцарь взял как того, кто лучше прочих в отряде знал горные тропы. Беспалому калеке рыцарь Ломпатри в самой прямой и ясной форме дал понять, что если бандитские патрули засекут их в горах – не сносить Акошу головы.

– Воська, Солдат, хожалый, слушайте меня! – сказал Ломпатри, когда группа собиралась в путь. – Если нас обнаружат, первым делом режьте горло этому псу, а уже потом думайте об остальном. Пусть только задумает вывести нас на тропу с патрулями – будет мёртв. Уяснил, ты, Акош? Если хоть одна душа прознает о нас в горах – не сносить тебе головы.

Утром отряд отошёл от реки и подыскал надёжное укрытие среди холмов. В укромной низине, скрытой от ветров и лишних любопытных взоров, условились встретиться через день. Вандегрифу рыцарь поручил отловить сбежавших коней, если они всё ещё неподалёку или же собрать с их трупов припасы, необходимые для дальнейшего похода. Самое главное, что требовал Ломпатри от своего раненого друга – оставаться незамеченными и набираться сил. Ведь через день предстоит самая опасная часть всего предприятия: схватка с разбойниками. Вариантов осталось два: либо детей держат в форте «Врата», либо в лагере возле штолен. Если из лагеря освободить пленных ещё как-то возможно, то умыкание детей из хорошо охраняемого форта казалось невыполнимой задачей. Но Ломпатри относился к этому весело и непринуждённо: «Если этот ваш Великой Господин и таинственный волшебник смог в одиночку захватить форт, то нам – дюжине бойких хлопцев – не составит труда от этого хвалёного форта камня на камне не оставить!» Конечно, он говорил так лишь для того, чтобы поднять дух крестьян, которые час от часу становились чернее тучи. Что на самом деле думал великий воевода Ломпатри, я сказать не ручаюсь.

Горы встретили нас холодным ветром и мелким снегом, кружащим между отвесными утёсами. Не скажу, что шёл снег – нет. Выпав несколько дней назад, он просто кружился в воздухе, поднимаемый ветром с камней и гонимый с одного места на другое. Снега этого выпало совсем чуть-чуть: он лишь слегка покрывал острые камни. Белого пуха едва хватало, чтобы законопатить многочисленные трещины в холодных стенах, между которыми вилась всё вверх и вверх горная тропа. Здесь ещё колыхались на резком ветре высохшие, пожелтевшие пучки трав. Их высокие, заиндевелые колоски, лишившиеся всякой жизни, дрожали на холоде. Ничего, кроме формы, уже не отличало траву от камней. Чем выше мы поднимались, тем больше и мы становились камнями – холодными, молчаливыми, покрытые трещинами, куда забивается мелкий снег. Иногда мы останавливались, а бывший главарь бандитской шайки крался на четвереньках вперёд и высматривал что-то, притаившись за валуном. Но там, за валуном, на открытых пространствах нас ждала пустота и одиночество. И мы снова поднимались и шли дальше. Лишь однажды Акош, шедший впереди, кинулся назад и чуть ли не силой стал тянуть нас вниз, чтобы мы приникли к земле. Мы схоронились и лежали будто мёртвые, стараясь не дрожать от холода, пробиравшего до самых костей. Через несколько минут по широкому проходу, что огибал выступ, за которым мы таились, прошла группа людей. Они шли молча, но по запаху и той ненависти, которая от них исходила, я, да и все остальные, поняли: это разбойники. Тот широкий проход вёл к форту. Мы же двинулись далее по нашей тропе, терявшейся среди откосов и обвалов. Вскоре тропка взяла вправо и совсем сошла на нет. Теперь мы двигались навстречу видневшемуся вдалеке пику, возвышавшемуся над склоном, скрывавшимся под снежным одеялом. Мы миновали этот склон за час. Но всё это время нас было видно за сотню вёрст: пять чёрных точек на белом снежном поле. Двигались быстро – Ломпатри сильно переживал, что нас обнаружат. И не зря: стоило глянуть через левое плечо, и открывались все Дербены, река, на которой на нас напали волки, и лес. Между проплывающими облаками я разглядел и башню древнего храма, где жили жрецы. Среди лесов и лугов то там, то тут к небу поднимался дым деревень. Наверное, десять лет назад, до прихода бандитов, таких дымовых столбов было гораздо больше. И, конечно же, отсюда я увидел Скол. Сначала я подумал, что это горы, но когда я заметил, что склоны этих гор не стремятся на вершине своей к одной точке, а наоборот, чем выше, тем массивнее они становятся, раскрываясь подобно шапочке груздя, стараясь накрыть навесом близлежащие поля и боры, стало ясно, что это не порождение земли, тянущееся от корней, как прочие горные цепи. Что же росло в тех краях, когда упал Скол? Исполина таких чудовищных размеров могла бы пробить землю насквозь и утащить её за собою в невиданные глубины, где всякая тьма берёт своё начало. Нет, Скол не чудо. Чудо – это то, что Дербены, да и всё Троецарствие выдержало падение этой громадины, не дало трещину и не рассыпалось на мелкие кусочки. Отсюда, с белоснежного склона, я видел лишь западный край скола. Остальная его часть терялась за дымкой пространства, уходя за облака и сливаясь с горизонтом.

И вот мы снова оказались среди скал. Выбившиеся из сил после спешного перехода по открытой местности, радостные, что ноги снова ступают по твёрдым камням, а не уходят по колено в снег, мы упали на острые валуны, чтобы перевести дух. Но Лорни быстро поднял нас на ноги, сообщив, что рядом есть пещера, защищённая от ветров. Не прошло и получаса, как мы уже сидели в пещере у костра и слушали завывания ветра, бушевавшего снаружи. Эта пещера служила раньше старому звездочёту Мирафиму перевалочным пунктом. Лорни знал об этом укрытии, ибо несколько раз совершал со своим учителем походы в «звёздную наблюдальню» – место, где в тиши и уединении пытливый старик силился раскрыть тайны мироздания. Пещера эта оказалась совершенно удивительным местом. Она не походила на какую-то грязную, холодную и тёмную дыру среди камней. Отнюдь. Некогда большой вход теперь завалили булыжники, так что нам пришлось согнуться в три погибели, чтобы проползти внутри. Но зато ветер, шумевший снаружи, сюда не проникал. Вокруг пещеры росли витиеватые карликовые сосенки, а чуть дальше – за хребтом, где белоснежный южный склон горы переходил в северный, начиналась горная долина, покрытая величественными, гигантскими елями. В самой пещере ещё лежало несколько толстых стволов этих елей, из которых мы и сложили костёр.

Когда тёплый свет пламени осветил стены, Ломпатри и Воська испугались того, что предстало их взору. В глубине пещеры, там, где пол плавно переходит в стену, лежало нечто, похожее на скелет огромного существа. Сначала рыцарь и его слуга приняли это за живого зверя, притаившегося здесь, но очень скоро стало ясно, что эта громадина не шевелится и не подаёт признаков жизни. Глянув на непонятную фигуру ближе, Ломпатри показалось, что это просто камни, принявшие столь причудливые формы. Но, коснувшись древних форм, стало ясно, что это в действительности окаменелые кости огромного человекоподобного существа. Лорни спокойно относился к этому хозяину пещеры, потому что видел его раньше, а Навой, который так же как и рыцарь никогда не заглядывал в эту пещеру, удивился находке, но не столь явно. Из разговора выяснилось, что жители Дербен нет да нет, а натыкаются время от времени на такие вот чудные исполинские скелеты. Навой ещё в детстве нашёл такой скелет на берегу озера Аин. Поэтому житель Степков пришёл в изумление не оттого, что перед ним лежит скелет древнего великана, а оттого, что такой скелет оказался и тут, в горах, где Навой его меньше всего ожидал увидеть. Глядя на это древнее существо, рыцарю сразу вспомнился огромный вход в храм, где жили жрецы, и те большие каменные плиты рядом с храмом. Возможно, то столы древних великанов или же их кровати. Ясно одно – храм – очень древняя постройка, сооружённая, скорее всего этими вымершими великанами. Статуя в храме тоже осталась от тех незапамятных времён, когда и людей-то по этим землям не ходило. Да и сам Стольный Волок, тянущийся от столицы к столице, проложили так давно, когда ни этих столиц, ни Троецарствия не существовало.

– Расскажи мне больше об этом форте, – попросил Ломпатри скитальца, когда все уже грелись у костра.

– Я туда никогда не ходил, – ответил Лорни. – Знаю только, что форт этот старый. Мой учитель звездочёт Мирафим называл его древней постройкой. Такой же древней, как руины, в нескольких днях пути отсюда.

– Ты говоришь про храм? – спросил Навой.

– А вы там проходили? Это там вы со жрецами поругались? Не знаю, кто воздвиг эти постройки. Но, судя по всему один из строителей – наш друг, – и Лорни оглянулся на скелет в дальнем углу пещеры.

– Значит, «Врата» построены не подданными Вирфалии? – спросил Ломпатри.

– Я в этом плохо разбираюсь! – замялся Лорни. – Мой учитель смотрел не в прошлое, а в будущее. В этом отношении он ближе жрецам, нежели магам. Да, его волновало то, что скрывают эти скелеты великанов, но учителя больше влекли звёзды и свет, а не грязные камни и пыль библиотек.

– Глянуть бы сейчас на карты господина Нуониэля, – сказал Ломпатри. – Есть там и очень старые экземпляры.

– Ваш спутник и впрямь хранит много секретов, – заметил Лорни. – Дивлюсь я на вас, господин нуониэль, – обратился он ко мне. – То что я выдержку вашу угадал и стойкость к невзгодам – это пустое! В горах ведь не крепкое тело спасает, а норов. Чем круче склоны гор, тем круче норов надобно, чтоб покорить их. По глазам видно, что вдоволь у вас большая.

– Кто большая? – переспросил Навой.

– Вдоволь! – повторил Лорни. – Человека по вдоволи меряют. Вот я всю жизнь в лесах провёл, но народу всё же повстречал немало. Не скажу, что так много, как в ином граде стольном. Но ведь в граде как: мелькнёт человек перед глазами, и исчезнет. А что у него за душой? Какова его природа? Какова вдоволь? Вот в глуши, где люду мало бывает, если кого встретишь, уж точно поймёшь, кто таков. В городах-то люди все пуганые – душу прячут, а тут, на просторе, куда её денешь. Вот она, как на ладони! Столько лет скитаюсь – глаз намётанный стал: сразу вижу, что за человек.

– Так что за вдоволь-то такая? – снова спросил Навой.

– Как бы тебе объяснить, земляк? Вот ты возьми какого-нибудь благородного человека. Любого.

– Ну вот господина рыцаря возьмём нашего! – весело сказал Навой, указывая на хмурого Ломпатри.

– Рыцаря, так рыцаря, но, пожалуй, не господина Ломпатри. Возьмём другого. Да не суть кого! Вот сидит такой благородный в своём замке, за каменными стенами, в залах, увешанных толстыми шкурами, да коврами глубокими устланных. И вина у него атарийские, яства свежие, шкатулки да безделушки резные из Сарварии. Камины топлены, а в бойницах не рыбий паюс, а настоящее стекло местифальских мастеров. Трапезничает наш рыцарь курицей. Ножку раз укусил, и псам своим кинул, чтоб доели. А теперь возьми этого рыцаря да посади в чисто поле, да или вот хоть к нам сюда, на горы! Да посади его нагого! Что думаешь, попросит он у тебя свои дорогие платья? Потребует на ноги сапожки из телячьей кожи? Станет нос воротить, коль ты ему холодную куриную ножку предложишь?

– А ты думаешь, не станет? – улыбаясь, спросил Воська.

– Он у тебя не кафтан расписной потребует, а вот шкур потеплее, – засмеялся Лорни, поглаживая рукав своей грязной шубы, связанной из шкур разных зверей. – На ноги валенок попросит, да потолще, а из еды всё возьмёт, что ни предложишь!

– Мало ты благородных видывал, скиталец! – махнул рукой Воська. – Такие строптивые бывают – хоть в гроб ложись! Это я не об вас, господин Ломпатри.

– А ты его чуток выше в горы заведи – образумится. А коль нет, так ещё выше. Горы большие, а человек – тьфу – клоп! Рано или поздно – обломается.

– Ну хорошо, обломался наш благородный. Дальше что? – спросил серьёзный Навой.

– А дальше самое интересное! Возьми теперь этого благородного, да посади обратно в его замок. Вот коль он снова начнёт по старой привычке собакам надкусанную куриную ножку кидать, да в дорогих нарядах ходить, когда вокруг никого нет – то вдоволь у него маленькая. А если к прошлому не вернётся, а станет на вещи по-новому смотреть, вспоминать невзгоды и лишения, и с благодарностью принимать и курочку, и дорогой кафтан, и тёплую постель – велика вдоволь человека. Вдоволь – она как мешок: если мала, то туда лишь малые вещи помещаются. Одёжа, безделушки, диковинки. А если вдоволь большая, то поместится туда всё самое большое в жизни – и умеренность, и радость, и счастье, и снисхождение. Вынь из такого огромногомешка сапожки из телячьей кожи – и не заметишь, что нет их больше, ведь мешок огромен, вещей там много и все они велики.

– Что про меня скажешь, хожалый? – спросил его Ломпатри. – Велик мой мешок, али мал?

Лорни помедлил с ответом, стукнул пару раз палочкой по углям и закутался поглубже в свои шкуры.

– Горы покажут, господин рыцарь, – нехотя ответил скиталец. – Горы умножают всё сто крат.

– Обидеть меня боишься своим ответом? – спросил Ломпатри.

– Не боюсь! В горах не рыцарей бояться надо и не бандитов. Самих гор страшиться стóит.

Глубоко за полночь Лорни вывел компанию на горный пик, где возвышалась каменная постройка в несколько этажей. Разглядеть во тьме, что это за строение, помогли две луны, светившие здесь ярче, чем в долине. Лунный свет отражался от снега и заливал пространство сумеречным маревом, холодным и пустым. Облака плыли у самых ног, но даже тут, над проплывавшими под пиком облаками, невесть откуда опускались снежинки. Малые числом и размером, они кружились в воздухе, двигаясь то вверх, то вниз. А потом, внезапно их уносил порыв сильного ветра, появляющийся так же неожиданно, как и исчезавший. Затем всё снова затихало, и мир замирал в безмолвии и пустоте ночи.

Внутри «звёздной наблюдальни» Лорни строго настрого запретил зажигать факелы и разводить костёр. Единственное место, где он позволил затеплить небольшой огонь – худая пристройка с отдельным входом. Там едва могли поместиться двое, но скиталец настаивал, чтобы ночевали все именно там. Кое-как, сидя, прислонившись к холодным стенам, грея ноги у железного ведра, с парой тлеющих поленьев, мы скоротали остаток ночи. Только под утро, когда свет уже забрезжил сквозь дверные щели, сон накрыл рыцаря и его спутников. Признаться, в дрёме я и сам не заметил, как Лорни спозаранку вышел из нашего укрытия. Во сне мне вновь привиделись смутные очертания того другого мира, в котором я жил по ночам. Но зыбкий сон, не накрывавший меня вуалью тьмы, лишь томил своей скрытностью. Мне требовалось разгадать этот мир, постичь его тайну. Я думал о траве, которую колышет ветер, словно волны на море, вспоминал башню из чёрного камня и, конечно же, то чёрное существо, смотрящее вдаль. Я думал о спине этого существа, на которой находилось что-то большое, мягкое и длинное, похожее на плащ, тянущийся шлейфом по холодным чёрным камням. Более прочего той ночью я размышлял о свете, исходящем из глаз чёрного существа, стоящего на склоне горы. Это случилось прошлым сном, когда у меня из рук выпал меч, и я проснулся от лязга стали о камень. Сумей бы я воскресить тот сон, несомненно, заглянул бы в те бездонные, светящиеся очи. И сейчас воображение рисовало мне эти огромные, голубоватые источники света, струящиеся холодными токами, подобно лесным ключам, играющим на солнечном свете в тёплый летний день.

Когда мне померещилось, что я вот-вот провалюсь в мир снов, меня будто что-то одёрнуло, схватило за руку и вытянуло обратно в явь. В ведре тлел уголь; это всё, что осталось от вечернего костерка. Люди жались друг к дружке, глубоко вдыхая и выдыхая морозный воздух, усыпивший их. А Лорни уже и след простыл. Дрожа от озноба, я тихо поднялся, заткнул за пояс свой меч в берестяных ножнах, и вышел. Закрывая дверь, я ещё раз глянул внутрь: не разбудил ли кого. Солнце, плывущее над самым горизонтом, светило, что называется, наослепь. Но опустить взор казалось также невозможным; ведь снег горел ещё ярче. Прищурившись, я поднял перед лицом руку, закрываясь от солнечных лучей. Только так я хоть что-то смог различить в белом мареве мороза. Солнце нисколько не грело. Оставив надежду избавиться от озноба, я отправился на поиски скитальца. Я не верил, что он дал дёру от нас. Так же с трудом согласился бы с человеком, который сказал, что этот лесной малый свалился кубарем с горы или завершил свой жизненный путь каким-либо иным дурным способом. Он так рвался сюда, что, скорее всего, уже трудится над тем, чтобы запустить своё чудо устройство.

Я обнаружил Лорни за углом «наблюдальни». Он активно работал лопатой, наполняя снегом старые деревянные сани. Увидев меня, он передал лопату мне и велел, как заполню сани до отказа, тащить их к сторожке, где мы провели ночь. Сложно работать, когда не понимаешь, зачем это надо, и каков будет конечный результат. Но, нуониэли не задают лишних вопросов, и поэтому я просто занялся погрузкой снега.

Когда я понял, что вспомнил ещё один элемент своей прошлой жизни, я перестал замечать озноб и голод, мучивший меня с самого вечера. Нуониэли не задают вопросов! Интересно, как это пришло мне в голову? И как неожиданно я вспомнил эту особенность своего народа! Новая деталь моей былой жизни несказанно обрадовала меня. Теперь моя хандра, проявлявшаяся ранее в страхе воспоминаний, исчезла, как тьма исчезает с приходом солнца. Мне захотелось вспоминать снова и снова. Я ощутил желание узнать всё, что я знал до ранения. Стать тем, кем я был до ранения. Какая бы это была радость! Я вновь познакомился бы со всеми этими замечательными людьми. Сейчас я знаком с ними как кто-то, кто подобен ребёнку и не знает себя. Но если бы я всё вспомнил, вспомнил бы себя самого, я бы ещё раз познакомился с каждым из отряда рыцаря Ломпатри. Ведь все они замечательные и прекрасные люди. И провинция у них просто замечательная. Горы тоже великолепны. Даже этот снег и непонятное задание Лорни, от которого я согрелся и даже слегка взмок, тоже самое лучшее, что может быть в жизни.

Я приволок нагруженные снегом сани к сторожке. Тут все уже проснулись. Через открытую дверь я заметил самого скитальца. Он листал старую книгу звездочёта. Над огнём в середине сторожки висел котелок с небольшим отверстием в нижней части.

Этот звездочёт Мирафим и вправду являлся человеком умнейшим и изобретательным. Устройство, которое Лорни называл дальнозором, оказалось сложным механизмом, работавшим ни на дровах, ни на тяге лошадей или людей, а на льде. Лорни ничего не объяснял, а просто делал то, что требовалось. По мере продвижения работ, я стал понимать, как этот дальнозор действует. Гений звездочёта Мирафима заключался в том, что он разгадал тайну света. По мнению этого уважаемого жителя Степков, всё, что мы видим – есть не сами предметы, а лишь свет, который от предметов отражается. Солнечный свет, попадая на льдинку причудливой формы, изменяет направление своего движения, и мы видим «солнечных зайчиков». А если всё – свет, то, глядя на предметы через льдинку определённой формы, эти самые предметы будут выглядеть по-другому. Эти нехитрые рассуждения и легли в основу идеи дальнозора. Осознав принципы, Мирафим потратил годы, изучая лёд и его формы, разглядывая различные предметы через ледышки, которые он сам мастерил. В итоге, он нашёл идеальные формы льдинок, глядя сквозь которые, предметы выглядели крупнее.

Секрет дальнозора крылся в десяти огромных латунных посудинах, похожих на тарелки с круглым дном. Лорни, следуя рецептам своего учителя, заполнил эти блестящие плошки чистой талой водой. Именно для топки снега он повесил над огнём в сторожке котелок. Больше всего времени заняло наполнение сосудов. Как объяснил скиталец, нельзя сразу наливать воды до краёв – так лёд получится прозрачным только по краям, а в центре, где толще всего, он будет белый с многочисленными трещинками и пузырьками. Поэтому Лорни наполнял сосуды постепенно, ожидая, пока каждая порция воды станет не жидкой, а густоватой, готовой вот-вот превратиться в крепкий лёд.

Ровно в полдень скиталец стоял перед входом в каменное строение, а на земле, у ног ученика звездочёта лежали десять посудин различной формы, наполненных повторяющим эти формы льдом. Всё было готово для сбора чудо-устройства.

Изнутри «звёздная наблюдальня» оказалась пустым залом с высоким деревянным потолком, засыпанным толстым слоем снега. Снег лежал и внутри, будто крышу скроили не из толстых досок, а из какой-то иллюзии, видимой глазами, но пропускающей сквозь себя снежинки, падающие с небес. По правде сказать, потолок этот хоть и существовал, но всё же отличался от тех потолков, которые есть в каждом доме. Крыша этого сооружения не составляла единого целого со стенами, а лежала на круглых вращающихся колодках, для того, чтобы эту крышу поворачивать в разные стороны. От середины потолка до стены шёл проём шириною чуть более аршина. Когда оттуда с помощью длинных шестов сбили снег, мы увидели синее небо, озарённое далёким солнцем, ползущим у горизонта, но всё же не столь низко как казалось с дербенских лугов. В центре помещения находился постамент, на котором стояло само устройство – длинные железные реи, выходящие наружу через проём в пологой крыше. На эти реи Лорни и принялся устанавливать тяжёлые ледяные «блины». В помощь он взял только меня, подробно объяснив перед этим как обращаться с тяжёлыми, неудобными, но хрупкими и очень важными ледяными блинами. Лорни наказал мне не дышать на эти шутки. Запрещалось так же подпирать падающий или выскальзывающий блин ногою или бедром. Брать в руки – только в двойных рукавицах. Все эти предосторожности требовались для того, чтобы форма глыбищ не изменилась от тепла, которое исходит от человека. Но процесс установки ледяных блинов на реи, уходящие в дыру на потолке меня интересовал чуть меньше, чем то, почему именно меня Лорни попросил помочь ему с самой ответственной частью сборки устройства. Ведь до этого момента никто из людей не просил меня помочь с чем-то важным и особенным. Я дрался, когда дрались все остальные. Бежал, когда бежали другие. Не спал, когда приходила моя очередь дежурить. Но особых заданий мне никто не поручал. Даже Ломпатри. Все они относились ко мне не как к члену отряда, а как к дополнению, которое может делать какую-то работу, но полностью заменить человека не в состоянии. Мне хочется верить, что этот скиталец Лорни, провёдший половину жизни в глуши, разглядел во мне существо аккуратное и более чуткое, чем прочие члены отряда. Хотя может статься, что скитальцу взбрело в голову, будто нуониэли менее тёплые и выдыхают не такой горячий воздух, как люди.

Когда ледяные блины стояли на своих местах, Лорни извлёк из-под постамента свёрток чёрной ткани с многочисленными швами и заплатками. Кусок материи, старый и грязный, чем-то напоминал одежды скитальца. Этим просторными полотном Лорни обернул реи с ледяными блинами так, что вся конструкция стала похожа на большого, кривого и толстого червя. В начале, там где стояли совсем маленькие блины, червяк был тонкий, а на другом конце, уже над крышей, толстенный.

Конструкция дальнозора оказалась продуманной до мелочей. Лорни, с помощью рычажков, мог сдвигать каждый из ледяных блинов вперёд и назад, добиваясь идеального изображения. Скиталец достаточно долго провозился с этим делом на постаменте, глядя в тонкий конец чёрного червяка и дёргая за многочисленные рычажки. Потом он послал Навоя, Воську и пленного Акоша на подмостки, находившиеся под самой крышей. Там, толкая рычаги, троица повернула крышу так, что Лорни смог навести дальнозор на Дербенский Скол. После этого скиталец ещё некоторое время дёргал рычажки, радостно хихикал и потирал руки, как ребёнок, которому вот-вот вручат долгожданный подарок. Затем он хлопнул в ладоши и сообщил, что всё готово. Я и рыцарь стояли у входа в ожидании: Лорни запретил нам находиться у дальнозора всем вместе, чтобы «не нагревать собой лишний раз пространство». Когда мы подошли ближе, Лорни скомандовал нашим на подмостках поворачивать крышу «до наоборот». Те налегли на рычаги, и деревянная крыша покатилась по круглым каменным колодкам, скрипящим и хрустящим так, будто они рассыпа́лись в пыль под непомерной тяжестью. Мы внизу в это время поворачивали сам постамент с дальнозором. После команды «стоп» Лорни прыгнул на постамент и направил устройство на «Врата». Скиталец разглядывал что-то через тонкий конец червя с таким восторгом, что остальные невольно заразились этим хорошим настроением и сами стали гоготать и мотать головою, дивясь ребячеству своего спутника.

– Теперь ваша очередь, господин рыцарь, – улыбаясь, сказал Лорни нашему командиру.

В следующие несколько минут меня не покидало то странное чувство, которое, как мне казалось, испытывает каждый, когда оказывается на рубеже времён или событий. Ощущение того, что заканчивается один мир, и наступает другой, нахлынуло на меня именно тогда, когда Ломпатри медленно ступал к устройству. Да, я не долго путешествовал с рыцарем, и я мало знал о нём. Но всё же, этот рыцарь и этот поход – вся моя жизнь. Я не помнил своего прошлого, а тот короткий отрезок жизни рыцаря заменял мне всё моё существование. Но, даже глядя на этот крохотный кусочек, несложно представить в уме всю остальную картину. Несколько дней рядом с этим человеком оказалось достаточно, чтобы разгадать всю его суть. По-крайней мере, так мне казалось тогда, за мгновение до того, как Ломпатри глянул в дальнозор. Этот рыцарь был самым умным из тех людей, которых я повстречал. И он был силён. Да, возможно, телесные силы истощились с годами, но сила воли оставалась столь же несгибаемой, как его сияющий меч. Ещё я видел, что перед лицом трудностей и опасности, Ломпатри проявлял несокрушимую твёрдость характера, воодушевляя всех, кто находился рядом. Когда мы оказывались на волосок от смерти, я чувствовал, как люди меняются, а я, мой разум, моя душа оставались непоколебимыми и спокойными. Даже если бы сама смерть заглянула мне в глаза, я остался бы спокоен и трезв рассудком. Но моё спокойствие – это лишь отстранённость, которая, скорее всего, свойственна всем нуониэлям, или же всем сказочным существам. Но Ломпатри – человек. И как все люди, он должен бояться смерти, страшиться перемен, избегать боли. Однако, выходя на открытый бой с неизвестностью, рыцарь каждый раз демонстрировал несвойственную его товарищам выдержку и ту самую твёрдость. Тело его ныло от напряжения, в душе властвовал страх, но разум оставался чист. На грани жизни и смерти разум Ломпатри представал властелином и тела и души. А если мне и удавалось узреть страх, беспокойство, тревогу или слабость в этом могучем человеке, то лишь на миг. Теперь, подходя к мудрёному устройству медленным шагом, Ломпатри тоже казался спокойным. И всё же в плавных движениях я узрел нерешительность. Он спокойно сидел с Акошем и его бандой у костра в чистом поле. Он спокойно вёл беседу с лукавившим старостой в Степках. Без всяких сомнений рыцарь выходил на битву с разбойниками туманным утром у древнего храма. Увидав друга, раздираемого волками, Ломпатри без колебаний бросился на выручку. А тут, на вершине горной цепи Чнед, перед сложным устройством звездочёта Мирафима, великий воевода, владыка провинции Айну и подданный короля Хорада вдруг замешкал, подобно заяц, перед тем, как выпрыгнуть утром из своей норки на открытую опушку.

Ломпатри подошёл к устройству. Лорни попросил рыцаря сесть на шаткую, сколоченную наскоро скамейку из толстых, круглых, еловых веток и посмотреть одним глазом в устройство, а другой глаз закрыть. И только Ломпатри глянул в дальнозор, как тут же отпрянул от него, как женщина, открывшая сундук и увидавшая там мышь. Непонимающе, рыцарь посмотрел на Лорни, но тот лишь ласково улыбался в ответ, тыкал пальцем на дальнозор, и кивал Ломпатри, как бы говоря: «всё хорошо, так и должно быть». Во второй раз, Ломпатри смотрел в устройство уже дольше. Ему оказалось сложно держать один глаз закрытым, поэтому рыцарь приложил к нему руку. Но Лорни тут же взял рыцаря за обе руки и положил их на рычажки. Затем скиталец медленно начал переводить эти рычажки в разные положения, что вызвало у Ломпатри искренне удивление и восторг. Теперь, стало видно, что, глядя в это устройство, рыцарь испытывал искреннюю радость и восхищение. Но, как и свойственно Ломпатри, он быстро опомнился и стёр с лица детское выражение счастья. Он выпрямился и протёр глаза руками.

– Воська, – скомандовал Ломпатри. – Подай карту.

Слуга выполнил поручение, передав своему господину старый кусок кожи, который Закич обнаружил в одной из сожжённых деревень по прибытии в Дербены. Видавший виды лоскуток и картой-то сложно было назвать. Но Ломпатри попросил скитальца указать, где они сейчас находятся. Лорни понял проблему рыцаря и подробно объяснил, где построена наблюдальня, и как далеко «Врата», Скол и древний храм, где жил жрец Наимир. Ломпатри кивал головой и молча глядел то на карту, то в дальнозор. Потом он вернул карту Воське и глубоко вздохнул.

– Такую бы штуковину, да во времена нашествия Белых Саванов! – воскликнул Ломпатри смеясь. – Загнали бы их обратно на острова, откуда явились. А может, и куда подальше!

Рассмеявшись своей же шутке, Ломпатри приободрился и стал глядеть в устройство, страстно меняя положения рычажков, очевидно менявших угол обзора, открывая новые места наблюдения. Сначала мы все следили за ним с интересом. Но рыцарь всё сидел и сидел, щёлкая рычажками, время от времени восторгаясь чем-то, что видел через дальнозор. Это продолжалось так долго, что всем стало скучно. Вернулось ощущение холода и усталости, а голод с новой силой дал о себе знать. Воська раздал остатки пережаренной зайчатины, но этого, конечно же, оказалось недостаточно для того, чтобы снова ощутить чувство сытости. Когда солнце стало клониться к закату, Ломпатри попросил показать ему лагерь возле Скола.

– Весь форт отсюда не видать, – сказал мне Ломпатри, когда остальные занимались перенаправлением устройства. – Но то, что я видел, вызывает больше вопросов, нежели ответов. Форт хоть и называется «Врата», но ворота как с одной стороны, так и с другой, которая смотрит на Сивые Верещатники, нисколько не примечательны. Странно всё же, отчего они так назвали этот форт. Люди внутри не вооружены; только на стенах и за стенами. Что находится в укреплении внутри стен, конечно, не видно. Возможно, детей держат там. Но всё же я не увидел признаков присутствия большой группы пленных. Зато теперь я знаю, как устроен этот форт. И всё же дети должны быть там. Глянем сейчас на эти штольни, и, если ничего странного нет – двинем на «Врата».

Ломпатри говорил всё это не столько мне, сколько самому себе. Рыцарь полностью погрузился в раздумья и планирование. И что-то не давало ему покоя. Понятные и видимые лишь ему одному причины и следствия всего предприятия не сходились. Ломпатри чувствовал и понимал – что-то он всё же упустил. Лорни продолжал настраивать дальнозор, а рыцарь ходил взад-вперёд, бубня себе под нос единственное слово: «неразумно». Он повторял это слово вновь и вновь, пока Лорни не окликнул его. Ломпатри поспешил сесть на уродливую скамейку, уткнулся в устройство и стал лихо управлять рычажками, будто бы делал это всю жизнь. Лорни предупредил рыцаря, что солнце уже садиться и скоро ничего будет не видать. Но на этот раз наблюдение продлилось лишь несколько минут.

– Подземные твари! – воскликнул Ломпатри, подпрыгнув на скамейке. – А ну глянь!

Мы с Лорни приблизились к нему. Тут же подоспел и Навой. Сначала Лорни посмотрел в устройство, затем старый солдат, а потом и я заглянул в эту чудо-машину. Сказать, что я удивился – ничего не сказать. Я действительно увидел то, что находилось на расстоянии нескольких дней пути. Поселение у подножья Скола выглядело так, будто лежало у меня на ладони; небольшой лагерь из нескольких халуп. Одна из построек выглядела вполне прилично, а другие больше походили на сараи для дров. Через лагерь строем шли сутулые фигуры, несущие каждая по большому камню. Эти камни они сбрасывали в овраг. По дну оврага бежал ручеёк. На излучине я увидел несколько фигур в белых одеяниях. Они охраняли группу детишек, возящихся в воде – видимо, стирающих что-то.

– Это они! – услышал я голос Навоя.

– Нашли! Отлично у нас получилось, правда, господин рыцарь? – радостно спросил Лорни. Но Ломпатри не ответил.

Я повернул правый рычажок и волшебный «глаз» повернулся чуть левее, открывая то, что ещё миг назад оставалось недоступно кругозору. Когда я повернул левый рычажок – «глаз» поднялся вверх, открывая земли, лежащие за лагерем возле Скола. Но при этом всё помутнело и пришлось поворачивать ещё один небольшой рычаг, чтобы снова всё выглядело чётко. Этот последний рычажок был соединён с хитрым механизмом, изменяющим положение одного из ледяных блинов. Именно от его положения и зависела чёткость того, что я видел. Четвёртый рычажок двигал ещё один блин. От него зависло то, как широко я видел перед собою. Когда я стал двигать им, поселение у скола стало уменьшаться, и вскоре я видел уже весь лес, где это поселение находилось. Когда я отвёл блин ещё дальше – я увидел и часть самого большого предмета в Дербенах – часть Скола. Красота и необычность этих гор поразили меня. Солнце уже касалось горизонта, и поэтому каменные склоны гиганта окрасились в холодные, мрачные тона грядущих сумерек. Верхушка же склона ещё горела ярким жёлтым цветом, напоминающим пожар. Там на вершине стоял осенний лес, ещё не потерявший золотую листву. Это буйство красок так захватило меня, что я, методом проб и ошибок, начал поворачивать механический глаз на осенний лес и увеличивать то, что видел в маленький глазок невероятного устройства. И хотя меня переполнял восторг и удивление – я не пропустил то, что происходило вокруг меня в эти последние моменты.

Когда Ломпатри отошёл от дальнозора, а я занял его место, Навой, Воська и Акош решили, что дело сделано, и пора двигаться в путь. Они спустились с подмостков. Я не видел происходящего, но слышал, как Лорни, не умолкая, бормочет себе под нос что-то про грядущую дорогу, сохранность устройства и про то, что не уйдёт, пока не разберёт и не сложит здесь всё по полочкам. Воська его подбадривал словами о том, что всё будет в порядке, и постоянно обращался к своему хозяину, спрашивая о распоряжениях. Но Ломпатри не отвечал слуге. Его голос я услышал только через некоторое время. Рыцарь разговаривал с Акошем. Они стояли рядом, голоса их звучали тихо, как при спокойной беседе.

– Неразумно, – сетовал Ломпатри, – всё это совершенно неразумно. Я не вижу всех ходов. Даже видя всё место действия, я не узрел всех передвижений и чаяний. Ты не говоришь мне всего, что ты знаешь.

– О, рыцарь, вы гораздо умнее меня, – отвечал ему Акош так же тихо, но всё же достаточно отчётливо, чтобы я смог различить каждое слово. – Я молчу лишь потому, что не знаю, что вы хотите услышать. Спрашивайте – всё поведаю.

– Какая страсть! Откуда? Неужто подзабыл, как силился меня поджарить?

– Не взыщите, о, рыцарь, – снова отвечал Акош. – Одну вещь я знаю лучше чем вы – разбойников. Эти люди совсем не такие как рыцари. Вот с этим, – Акош показал Ломпатри свои изуродованные, беспалые руки, – я не прожил бы и трёх дней среди них. Они чуют слабость за версту, бегут на неё, как волки на беззащитную добычу, а затем уничтожают или подчиняют себе. Они как звери – стелятся перед сильными и пожирают слабых. Три дня. Дольше среди них я бы с такими руками не прожил. Выйдя из той кровавой избы в Степках, я принялся считать дни. И когда я дошёл до четырёх, я не поверил в то, что со мною происходит. А потом настал и пятый день, и шестой. И вскоре я понял самое важное в своей жизни: есть два разных человека. Один – зверь, как разбойники там в лесу. А второй – человек, как вы. С правилами. Эти правила и есть добро, потому что они сохранили мою никчёмную жизнь. Мне никогда не стать таким вторым человеком, но я буду служить вам, и учиться изгонять из себя зверя.

– Для этого нужна воля, а у тебя её нет, – холодно ответил рыцарь на сердечные признания Акоша. – Но ты можешь рассказать мне всё до мельчайших подробностей о том, что происходило с тобой и твоим отрядом до того, как мы встретились первый раз в степи. И самое главное, что происходило с тобой перед тем, как мы встретились в Степках. Всё до мельчайших подробностей. Это важно, Акош.

Затем Ломпатри заговорил с Навоем и Лорни.

– Вы видели этого наглеца в моём пурпурном кафтане? Разгуливает по тому лагерю, как ни в чём не бывало, – негодовал рыцарь. – Этот негодяй даже не догадывается, что я с ним сделаю, когда сорву с него свои одежды!

– Господин Ломпатри, возможно письмо короля Хорада всё ещё в потайном внутреннем кармане, – предположил Воська.

– Этот проныра уже обшарил все карманы, будь спокоен! – ответил рыцарь. – Но если он и нашёл письмо, поверь – эта крыса расскажет мне, куда его дел.

– Господин нуониэль! – обратился ко мне Лорни, подойдя вплотную и положив руку мне на плечо. – Вы слишком забрали влево. Позвольте, я верну вас на штольни.

Он положил свои руки на мои и сказал что-то ещё. Но последние слова я уже не различил. Не потому, что он говорил неразборчиво: увиденное в дальнозор, заставило меня почувствовать то, что я обычно ощущал в своих снах – явь, разговоры, запахи, ощущения – всё отступило, освободив место миру снов. Это случилось потому что, снуя взором под сенью золотых, оранжевых и даже красных крон, я случайно наткнулся на крошечную опушку, за которой стояла старая покосившаяся хижина. Дербенский Скол, упавший с небес был столь высок и неприступен, что никто за десять лет не смог покорить его вершины. Откуда же там эта хижина? Почувствовав, как моих рук коснулись кисти Лорни, я напрягся. Он хотел повернуть рычажки туда, вниз, где нет этого раскрашенного волшебными цветами леса и этой хижины. Я не дал ему сделать этого. Что это за лес? И что это за строение? Тайное убежище нашего скитальца Лорни? Если он так забеспокоился, когда понял, что я разглядываю вершину Скола, то парню явно известно об этом месте, и он не желает, чтобы кто-то ещё узнал о нём. Но в следующий миг моя способность рассуждать покинула меня окончательно. Приблизив взор к хижине, я увидел, что ветхое строение покоится на основании из чёрного камня – того самого, из которого сложена чёрная башня в моих снах. И тут, откуда-то из моей головы вдруг стало пробиваться нечто огромное, всепоглощающее, важное и незаменимое настолько, что жизнь без этого и не жизнь вовсе. Я много раз испытывал это прежде в моменты перед тем, как пробудиться ото сна. Действительность накатывает на сознание волнами. Сначала это маленькие волны, которых ты и не замечаешь, но потом они становятся всё больше. Ты теряешь способность двигаться, говорить, видеть, понимать. И последняя волна вдруг обрушивается на тебя и выкидывает из сна в новый день. Теперь же, с каждым ударом сердца, подобные волны накатывались на меня, пробуждая мой разум от той спячки, в которой я находился с тех пор, как помню себя. Моё дыхание спёрло, и мною овладел страх «проснуться» от жизни в смерть. Вздрогнув, я повернул один из рычажков и дальнозор сместил своё поле зрения в сторону. Я увидел ту же опушку в цветном лесу, но другую её часть. Здесь из желтеющей травы виднелись обломки стены, выложенные из того же чёрного камня. И на этих камнях стояло то чёрное существо, которое я видел во сне. Только сейчас я увидел его не в тумане сновидения, а чётко и целиком. Оно стояло там живое, наяву. Я мог различить плечи, голову, стан. Оно было ниже меня головы на две. Позади от плеч до камней и ниже до золотистой травы тянулось что-то объёмное и чёрное. Нет, это не плащ, а часть существа – что-то вроде крыльев. Теперь я знал, кто это. Я знал, что это происходит на самом деле. Я смотрел на такое же сказочное существо, как я, только с другим названием – не нуониэль. Название я знал тогда, до ранения, а теперь, я оказался так близок к тому, чтобы вспомнить. Я чувствовал, что повернись это чёрное существо ко мне лицом – я вспомню и его название, и название всех других вещей, которые окружали меня раньше. Я вспомню и своё имя. Мои долгие и тревожные сны за мгновение пронеслись у меня в голове. Теперь я думал о свете, струящемся по щекам из глаз этого чёрного создания. И стоило мне представить себе его огромные, залитые светом глаза, как существо шевельнулось, повело плечом и обернулось, устремив свой взор прямо на меня. Грубые черты лица этого сказочного существа поражали. Маленькие, совершенно обыкновенные глаза заставили вопрошать вновь и вновь о том, куда же подевался тот дивный струящийся свет из моих снов! Я оказался в недоумении оттого, что это чёрное существо предстало взору хоть и чрезвычайно похожим, но не тем прекрасным созданием, которое я встречал во снах. И вдруг всё это стало совершенно неважно. Потому что в следующее мгновение я вспомнил то создание из своих снов. Я вспомнил, почему оно мне снилось. Вспомнил, где находится та самая башня и чёрного агата. Я знал, зачем нуониэли делают ножны из бересты. Знал, почему у меня с собой так много карт.

– Господин нуониэль! – донёсся до меня крик рыцаря Ломпатри.

Мои мысли вернулись на вершину холодной горы. Меня окружали встревоженные люди. Воська подавал щит своему господину. Лорни вытаскивал из сапога припрятанный там ножик. Навой подпирал балкой входную дверь, кричал что-то про две дюжины разбойников. И посреди этой сумятицы – Ломпатри, с мечом в руках, тревожно выкрикивающий мне: «господин нуониэль». Но теперь ни Ломпатри, ни все его спутники, ни те две дюжины разбойников за дверью не имели для меня никакого значения. Теперь я помнил и знал всё, что должен помнить и знать каждый, будь он человек или сказочное существо. Я запустил руку в подорожную сумку, нащупал там бутылочку с отваром, откупорил её и выпил холодную жидкость.

– Господин нуониэль! – снова обратился ко мне рыцарь, но теперь в его голосе ощущался настоящий страх. Великий воевода Атарии боялся того, что я перестал быть просто господином нуониэлем. И он был прав. И дабы он узнал это наверняка, я, прокашлявшись и сделав громкий вдох, назвал ему своё имя.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ