Варвара не-краса без длинной косы [Вера Вкуфь] (fb2) читать онлайн

Вера Вкуфь Варвара не-краса без длинной косы

Глава 1. Перекрёсток миров

Скрипнуло что-то позади Варвары. Да навязчиво так — как если бы кто нарочно по хворосту сухому топтался. И ждёт теперь, чтоб Варвара на него оборотилась.

Да только не лыком Варя шита — бабками науськанная, сказками страшными наученная, сурово подготовленная. Знает, что ночами на перекрёстках оборачиваться нельзя. И беседы беседовать не нужно. Да по-хорошему и ходить-то сюда не надо. Но раз уж пришла… Да и дело у Варвары есть. Важное.

Сунула Варвара руку за пазуху. Да едва на острое ножевое не напоролась — чуть палец отдёрнуть успела. И за рукоять потёртую взялась.

Нет, с пальца крови маловато будет. Только шиша подразнить. А Варе шиш пыльный без надобности — ей покрупнее зверя надо бы.

Вроде и поле открытое. Доброе даже, пшеницей засеянное, рядом совсем. Слышно даже в тишине ночной, как колоски хлебные будто друг с другом перешёптываются, головками солнечными соприкасаются. Да всё одно — тянет откуда-то холодом земельным. Узко так, прям Варе по ладоням. Да в щёки девичьи будто влагой бросает. Уста забить что ли пытается?

Варя только не из пугливых — чего её холодом-то могильным пугать? И чего его бояться? Все там будут, ни один землю русскую вечно топать не будет. Зачем, если к матери Сва-Славе каждый попадёт?

Так что не суеверная Варя. Нет, в духов-то во всех, как полагается — верит. Да только не боится, не изводится ночами тёмными, ко скрипам всем прислушиваясь. У неё и мамка с тятькой такие. А бабка будто бы и дружбу с кем водят. Да Варвара об этом не ведает, догадывается только.

Тихая ночь, что майская. Спокойная какая-то. Даже скрипы с ветрами покоя её нарушить не могут. Так и Варя шуметь не станет. Подойдёт только ближе. К самому перекрёстку. Туда, где пьяниц всяких, забулдыг померших закапывать любили. Чтоб хоть какую пользу роду принесли — перекрёстки чтоб охраняли.

На самом кресте Варя вытоптанном стала. Замерла. Смешок будто чей-то услыхала из-под земли. Так Варя и сама смеяться умеет. Не с чего пока, правда. Кручина сердце одолевает. Потому и пришла Варвара сегодня на перекрёсток дорожный.

Вынула нож кухонный из-за пазухи. Ух, бабка ругаться будет, если обнаружит. Хотя чего ей его обнаруживать-то — ночью резать не надо ничего. Разве что руки Варины. Для ритуала.

Но сначала круг очертить надо. А как его чертить, если оглядываться нельзя? Чего-то не просчитала бабка момента этого.

Опустилась Варя на корточки. Подол юбочный поудобнее подобрала, да около носков туфельных нож в землю и воткнула через траву. Что в масло талое лезвие вошло — легко. Принялась Варя дугу рисовать — что после дождя Даждьбогом на землю посылается. Говорят, кто до её начала дойдёт, тот всю жизнь счастливым будет. Да никак у Вари с подружайками догнать её не получается — вроде и близко совсем, а как добежишь, так и рассеется уже. Да и ладно. Не до того Варе теперь.

Зажмурилась она и давай вокруг себя топтаться, круг по земле вычерчивая. Сзади уж будто наткнулась на что-то — как мешок с зерном подле неё поставили. Локтем его Варя пихнула, чтоб не мешался, и дальше круг вслепую рисует. Не видит — значит и не было.

Вроде и нарисовала. На ноги поднялась. Голову к луне полной подняла. Светится та, как дыра среди черни. Того и гляди в себя затащит. Аж точками тёмными ей, Варе, подмигивает. Так и Варя ей подмигнула. Левым глазом сначала. Потом правым. Трижды прыгнула. На четвёртый вокруг себя извернуться даже ухитрилась. Да поскорее лезвие ножное к ладони прижала. Прям по сгибу, на котором судьбу некоторые читают.

— Велесу — велесово, а земное мне! — про себя сначала, потом вслух проговорила. И чирканула прям по мясу себя.

Засвербило в руке, защипало. Обожгло сначала, а потом постукивать стало. Да чёрным ладонь наливается.

Бурлит кровь молодая. Будто радуется, что на волю выпустили. Собирается колодцем на ладони, того и гляди через край перельётся. Да ныть не перестаёт.

Замахнулась тогда ладонью Варя, как если б кинуться чем хотела. И так и плеснула кровью тёмной вперёд, чтоб за круга защитного пределы выскочило. Да на самый перекрёсток попалось.

— Богово место — бог с тобой! Чёртово место — чёрт с тобой! — крикнула.

И давай по сторонам глядеть — чего бы изменилось.

Вроде и ничего. Так же всё. Даже тише будто стало. Как замерло всё. Даже птицы и лягушками отдалённо голосить перестали. Замерла и Варя. Пуще шуму иногда тишина пугать умеет.

Ужель не пришёл? Не расслышал али желанья не заимел? Так нет вроде и таких желаний своих — всё чему-то подчиняются, да подчинить себе норовят.

Испугалась Варя. Неужто не выйдет ничего? Зря она, что ли из дому среди ночи бежала. Да и… Делать-то чего теперь? Следующую ночь ждать? Так долго же…

Тоска Варваре на плечи улеглась. Да такая — хоть волком вой. И домой идти, не солоно хлебавши, страсть как Варе неохота. А и истуканом тут стоять чего?

Да тут появился он! Глазом только Варя моргнуть успела — стоит. Прям посреди перекрёстка вырос, как чёрт из табакерки. Это ж и был чёрт.

Небольшой, не выше пояса Варе. В свете лунном только очертания тёмные видны. Человечек будто, раскормленный со всех сторон. Только рожки на голове, что у коровы, выделываются. Загнутые такие. Да хвост тело охаживает со всех сторон. То с одного бока треснет, то с другого. Будто от мух надоедливых отмахивается. Да нет только мух вокруг. Попрятались, видно. А хвост что проволокой обвитый. Движется, словно управляем им кто чужой. Вверх и вниз дёргает, да в сторону Варину всё указать норовит. Чтоб она напугалась, вестимо.

Да ток не страх сердце Варино разламывает — радуется она, что аж голову кружит. Раньше времени, конечно. Не решено ещё ничего. А всё равно — предвкушение Варино дух захватило.

— Ты! — выкрикивает Варя, что аж голос свой задрожал от натуги. — Ты, что ли!

Как друга старого увидала. Хотя как будешь с таким дружить-то мохнатым? И с копытами небось.

Смех мерзенький Варя в ответ услышала. Огонька два, как лучины, на лице невидимом зажглись. И — р-раз! — и прыгнул вперёд, на неё прямо чёрт. Резво так, быстро, что Варя и вздохнуть не успела. Уж кожей ощутить должна шерсти касание. А нет его — напоролся чёрт на стену невидимую. Зря, что ли, Варя её вокруг себя рисовала?

Рисунок может и не страшный ему вышел бы. Да нож рисовал его непростой — закалённый в огне кузницы, где несушка чёрная три дня, не выходя, сидела. А чёрных кур духи всегда на дух не переносили.

Вот и чёрт пищит, мается, да сделать ничего не может. Так что решил, видимо, заговорить он с Варей.

В сторону отошёл, головою покачал, да разговор начал:

— Чего это ты, красавица, среди ночи меня призываешь? Али мил тебе? — а голос у самого, что соловей поёт — низкий такой, бархатный. Не знаешь, не видишь, так и примешь за молодца доброго.

— Мил, мил, — Варя отвечает. Да всё никак не может мешочек нужный в сумке найти. — Видишь, сама к тебе на свидание пришла. Щас, подарочек только достану.

Захихикал снова чёрт. Всякий же знает, что нельзя с ними разговаривать — за собою утянут. Но это ж только если «противовеса» нет. А Варя его и нашла почти.

Снова к ней чёрт подпрыгнул. В этот раз в ляжку вцепился. Да Варя уж выудила из сумки мешочек пахучий — как раз с мака семенами, полынью да ковылем. Да и хрястнула чёрта прям промеж рогов.

Взвизгнул чёрт. Несильно. Отскочил. Вроде и разозлился сильнее. А Варе и не надо изводить знакомца нового. Ей бы выведать, чего надо.

— Ладно, не голоси, — велит Варвара. — Подношение тебе принесла.

Показала чёрту Варя свёрток, жиром масляным пропитанным — как раз сегодня бабка оладьев нажарила. Пышные вышли, пахучие. Прям в руках растаять норовят. Встрепенулись у чёрта ушки звериные. Он хоть и дух, а питание человеческое уважает. Всегда раз чем вкусненьким и жирненьким задобриться. Уж пятачок поросёночий к свёртку потянул. Да за пазуху Варя сразу свёрток припрятала. С чертями ухо в остро держать надо — продадут не за понюшку табака.

— Погоди-погоди. Ты мне скажи сначала… — продолжила Варя. Да на половине слова прерваться пришлось.

Петухи — они ж создания своевольные. Вроде и положено им солнце криком своим будить да ночь тёмную отгонять, а поди ж ты — ещё до утра голосить начинают.

Этот видно старый был, из ума выживающий. Потому и заорал своё «ку-ка-ре-ку» прям в разгар ночи обычной. Да разговора для Вари важного.

А чёрт как услыхал, сразу сам не свой сделался. Завизжал, что хряк перед забивкой. Заметался, чуть Варю с ног не сшиб пару раз. Заскакал, как в зад хвостатый ужаленный. Завертелся волчком.

Уж тут Варя перепугалась. Того и гляди — ускачет от неё «друг» ситный. А это ж ещё хуже, чем если бы вообще не пришёл. Надо делать что-то.

Да у Вари и на тот случай решение есть. Вытянула она из сумки верёвку льняную. Длинную, перевитую хорошо.

Бросать-то её правильно Варя давно умела — чтоб корове той же вокруг рогов обмоталась да не выпустила. Тятька научил. А у чёрта рога что у коровы. Вертится только больно сильно. Того и гляди сбежит, собака такая.

Положилась Варя на удачу да на Велеса волю, и замахнулась верёвкой, на конце петлёю перекрученной. Уж и не думала, что попадёт. А ну ж ты — дёрнуло конец другой у неё из рук прямо, а чёрт и скорости свои потерял. Орать только сильнее стал. Ругается, наверное, по-своему. По человечьи-то ему ругаться нельзя — боятся такие мата человечьего.

А Варя и не знает, чего дальше с чёртом-то делать. Как на зло, все слова мудрёные из головы повылетали. Тянет его только Варя, чтоб совсем не ускакал на копытах своих. А сил всё меньше. Руки слабеют, устают, верёвкой их перетирает. И не рада Варя, что затеяла это всё.

А тут петух тот безумный ещё раз проголосил. Да звонко так, будто правда утро сей же час наступит. Варя даже оглянулась, рассвета полосу багряную ища.

Нет её. Ночь ещё в разгаре. А чёрт пуще прежнего напугался. Знает, шельма, что на третий раз Ярило солнце выпустить может. Если не знал бог солнечный, что просто с головою у петуха дурацкого не в порядке.

Тут замер чёрт. Напрягся, в струнку весь вытянулся. Даже хвост мохнатый стрелой встал. Даже веревку сбрасывать перестал. И… словно сила какая новая в него вселилась. Гамаюном-птицей он что ли стал? Взлетел потому что, прямо с места, что стрела из лука выпущенная. Да понёсся, понёсся вперёд.

Звенькнула верёвка от натяжения сильного. Да Варя уж обмотать её вокруг локтей хорошо успела. И опомниться не успела, как ноги от земли оторвало, да ветер в ушах засвистел, что волк голодный.

Чёрт понёсся, а она не верёвке и следом.

Испугаться Варя не успела. Чует только, как всё тело будто охватывает да сдавливает. Будто узко оно ей стало — от движения скорого. Ноги только сами собой в воздухе перебирают — опору найти стараются. А перед глазами мутит всё — серость с чернотой перемешиваются, голову дурят. Воздух холодный лицо царапает, дыхание путает. Так и хочется отвернуться, руки со страху разжать. Шутка ли — на чёрте привязанном кататься.

Только от страха Варя ещё сильней руки сцепила. Чтоб голову не кружило, аккурат на рога чёртовы и уставилась — торчат вдвоём, как неприкаянные. А чёрту хоть бы хны. Летит, скорости не сбавляет. Ток покачивается, деверьев ветки обходя. И хвостом длинным покачивая.

Чёрт-то уворачивается, а Варе как? То одна её ветка стукнет, до другая. Ёлка какая-то, будь она неладна, всю щёку расцарапала. Может, и ну его? Отпуститься, не поздно пока? Всё равно с чёртом проклятым не сладить…

Не успела Варя толком умом пораскинуть. Вмиг будто перемешалась с небом земля. Или Варю это кувыркнуло? А она и дух перевести не смогла. По сторонам только оборванные картинки глазами улавливает.

Как деревья выше стали. Как земля с травой к ней подтянулись. Как тело чёртово, что впереди скорости не сбавляет, вихлять по сторонам начало.

Варю уж ветками задевать начало — то по спине, то по боку отлупит. Глаза б не выцарапало. Зажмурила их Варя на всякий случай. И голову пригнула. Вовремя, наверное — прошлось по макушке твёрдое что-то. Под шею больно ударило, чуть весь воздух не выбив. По трубе будто какой-то протащило — локти с коленками обо что-то твёрдое бьются, и запах в нос резкий бьёт. Будто горело давно что старое.

А тут и исчезло всё резко. И труба, и запах.

Тело Варино мешком по воздуху полетело. Мешком же и бухнулось на твёрдое. Так сильно, что в хребтине эхом удар отозвался. И дышать нечем стало.

Лежит Варя — шевелиться боится. Вдруг и не может больше шевелиться — вдруг переломало чего? Даже глаза открыть не торопится. Только руками так и чувствует верёвку толстую. Свободную уже — нет на конце её никого. Сорвался что ли чёрт наконец?

Приоткрыла Варя глаз один — точно, никогошеньки. Второй открыла — открывается. Стала она тогда на ноги тихонько подниматься. Вроде слушается всё. Боль в теле утихает.

Головой повертела Варя — шея тоже вертится. Только глаза что-то подводить стали. Странное показывать.

Село своё она от сих до сих знала. Любое место узнала бы. А тут… будто и земля, и небо ночное, и деревья — всё чужое какое-то незнакомое.

А, нет. Не деревья это. Деревья двигаться не умеют. А эти — навстречу идут.

Глава 2. Навь, Явь, Правь

Похолодело у Вари дыхание. Даже парок изо рта пошёл. Только не до него сейчас совсем. Деревья на Варю так и двигаются. И не шагают, а по воздуху будто плывут. Тихо. Бесшумно. Не единый листик не шевельнётся. Может, это сама Варя им идёт навстречу? Та аж под ноги глянула. Нет. Стоят, родимые. Не несут никуда. Даже не убегают.

Страх Варе, видно, глаза прочистил — растопырились получше, и увидела Варя, что не деревья это вовсе. Похожи только в темноте ночной очертаниями тонкими и вытянутыми. А будто фигуры высокие, в плащи дождевые замотанные. И как только дорогу-то видят — глаз-то у них вроде нету. И лиц тоже.

Вроде и темно вокруг, а хорошо Варя видит. Как наступают на неё фигуры. Грозные? Нет. Плывут не боязненно. Но печально так, покачиваясь размеренно. Будто и не хотят идти, а приходится. Будто не ждёт их дальше ничего хорошего. А и на месте остаться нельзя. Будто сам Числобог [1] им шевелиться велит, а у самих желание подавленное.

Не боится их больше Варвара. Только, глядя на них, грустить начинает. Отчего? И сама не ведает. Только будто снегом сердце изнутри покрывает. Ему и шевелиться что ли лень становится? Всё лень становится…

Близко уж совсем к Варе фигуры. И не страшно ей больше. Не тронут её фигуры странные. Чтобы тронуть кого — умысел нужен, желание живое. А у этих ничего нету. Смерть только. Собственная.

Глаза у Вари заслезились. Собрались капли по краям. И не вытекают, и не высыхают. И дышать тяжело становится. Не от того, что душит кто или воздуха мало. Просто желание такое из тела улетучивается. Уснуть бы вроде надо. Или не надо? Не знает толком Варя.

Уже совсем рядом с ней фигуры высокие. Просвет между ними Варя видит — как раз ей поместиться, чтоб не зашибли её. Холоднее становится. Тише. Только крик далеко где-то раздаётся. Журавлиный. Что по осени улетают.

Будто и всё равно Варе. И фигуры мимо уж проходят. Нет в них тел. Нет размера. Даже ткани Варя не чувствует. Только безысходность какая на плечах девичьих лежит.

И миновали её вроде ряды ровные. И дышать вроде полегче стало — стал воздух согреваться. А тут голос из-за спины у Варвары раздался. По имени позвал:

— Варька!

Сразу Варя припомнила, кто голосом звонким хозяйничал.

Жила у них в селе Агнеша. С детства её Варя помнила — статная, ходит ровно, что лебёдушка, смеётся звонко. Веснушки, что огонь по лицу всему горят. Коса до пояса — не обхватишь. Цвета листвы осенней, перезревшей. Смелая была, каждому перечить могла, что молодому, что взрослому если не по её что. Работящая. Песни звонко петь умела. Да с малышнёй типа Вари тогда дружить умела. У той от этого «Варька!» аж в затылке зажглось. Так и захотелось оглядеться — чтоб Агнешу увидеть. Радостное что-то она несла, как солнце на заре.

Да только не было уж Агнеши в мире людском. Пропала она, когда Варе седьмой год минул. Думали, сбежала куда — как раз парень из села соседского начал к ней наведываться. Вроде и не привечала его Агнеша, да и не гнала от себя. Даже веселее ещё делалась. Как пропала — так и подумали: сбежала с ним, паршивка. Родители-то Агнешины против отчего-то были жениха такого. Так никто и не удивился, когда девки не стало.

А потом её в лесу охотники нашли. Неживую. Задушенную. Так и решили, что жених её то сотворил. Да не нашли только его.

У Вари тогда вроде и не случилось ничего. Всё по-прежнему в жизни отроческой осталось. Только грустно что-то без причины долго было.

— Варька! Глаза твои что блюдца! — снова Агнеша смеётся над ней. Всегда про глаза Варины так говорила — уж больно большими они ей казались.

Теперь Варя уж по возрасту с Агнешей сравнялась — девятнадцатый пошёл. И Агнеша навсегда девяти годов осталась. И теперь зовёт её.

Вроде и нельзя оборачиваться… Хотя это вроде, когда нечисть зовёт. Агнешу-то разве с нечистью равнять можно? Ведь уйдёт сейчас.

Не сдержалась Варя. Обернулась на зов Агнешин. Коротко, чтоб бежать быстро, если что.

Не было уж за ней фигур никаких. Только Агнеша всё дальше уходила. В сарафане цветастом. Всё такая же стройная да ладная. Только коса уж не до пояса — не видать вообще её. Только платок на голове повязан. Как у замужней. И идёт она не одна — под руку с парнем статным. Вроде и похож на того даже, кто к Агнеше из соседнего села ездил.

Обернулась к Варе Агнеша и глазами светлыми в неё стрельнула. И будто в голову Варе мысли чужие сами собой пришли.

Не при чём жених её — зря на него тогда все подумали. Бориска это — мельника сын с умом слабым сотворил. Он-то давно на Агнешу засматривался, а та смеялась только над ним.

Умом слаб, а Агнешу, когда она на свидание к Горемиру через лес шла. Выследил да задушил. Он же и Горемира сгубил. Да так спрятал, что того и не нашли. У мельницы закопал.

Снова тоска на Варю набросилась. Уже причинная. Мало Агнеша с Горемиром пожили. Зла никому сделать не успели. А загубил их Бориска глупый да завистливый.

Не по справедливости это. Вот, наверное, Числобог и позволил Агнеше с Горемиром после смерти противной вместе остаться. Да разве это то же, что в мире Яви семьёю зажить?

А Варя, на пару уходящую глядя, Велижанку вспомнила. Та, глядишь, ведь тоже приставится скоро ненароком. Враз Варя припомнила, чего на перекрёсток-то тот ночью пошла, да чёрта ловить вздумала. Снова кровь по телу у неё разогналась, силы появились. Агнеше с суженым уж не помочь. А Велижанка пока живая. Так что надо Варе чего-то делать. Чего только? Чёрт-то уж отвязался…

Огляделась Варя по сторонам повнимательнее. Нет больше деревьев движущихся. Будто и в поле она. А лесные очертания поодаль полоской поднебесной виднеются. Небо уж посветлело вроде. Или нет? Просто цвета непривычного?

Словно васильком его подкрасили. Ровно так — ни единого перелива или пятна светлого. Вроде и светится небо изнутри, легко так, а солнца нет. И света особого вокруг нет. Тёмной кромка лесная стоит. Дружить не хочет. А остальное поле чистое. С травой зеленушной. Не шелохнётся только трава. Да и ветра никакого нет, чтоб движения ей придать.

Думает Варя. Никого вокруг нет. Пусто. Голо. Только и остаётся, что к лесу идти. Осторожно. Бочком почти пробираясь. На случай всякий.

А дышать легко — воздух будто сам грудь забивает. И усталости не чувствуется совсем. Даже бока намятые не болят, по которым Варя будто через трубу пролетала. Да и где труба-то эта?

Испуг будто на Варвару накатился. Если думать начать о том, что происходит — это же и окочуриться недолго. Так что старается Варя мысли всякие из головы прогнать. Бредёт только поспешнее. Про себя мудрость сказочную припоминая, что двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Подошла Варя к лесу вплотную. Вроде и не страшный совсем. И не тёмный — каждое деревце видно. Обычные совсем. Как игрушки детские. Ровные, тонкие. Аккуратные.

Не бывает таких на свете — чтоб ни одной ветки против ветра не загнулось. Как по жерди все выстроенные. И красивые какие-то, сказочные. Того и гляди где-то избушка Бабы-Яги появится.

Варе и череп светящийся не нужен — и так всё видно. Спокойно так в лесу. От того и жутковато внутрь заходить. Так что Варя на зло — и себе, и лесу — за пазуху полезла и светец[2] с лучиной достала.

Достать-то достала. Только зажигать его как? В лесу-то человеческом можно костерок развести. А здесь боязно.

Не успела Варя толком задуматься — тёплом опасливым щёки ей обдало. Это сама собой лучина загорелась. Обычным, жизненным огнём.

— Спас-иже-бог, — поблагодарила Варя, сама не зная кого. И в лес всё-таки шагнула.

Идёт. Земля с травкой светлой под ногами шуршит. Вроде и птица где запела осторожно. Иволга что ли? Или пеночка? Спокойно так, радостно. Усыпляя будто. Насекомки закопошились где-то, слаженно и уверенно. Огоньки светлячные в дали замелькали. И деревья не двигаются даже, а будто и сами собой вперёд пропускают.

Радушным лес кажется. Только запах не свежий совсем. А будто водой застоялой и зеленью болотной. Того и гляди лягушки заквакают.

Стала на всякий случай Варя осторожнее ступать и под ноги смотреть внимательнее. Лучиной подсвечивать. Не провалилась бы земля ненароком.

А только нет нигде болота опасного. Вода только впереди плещется.

Пошла Варя на звук этот. И вышла скоро к озеру лесному. Кувшинками заплыло. И на взгляд даже вода — студёная. Огоньки разноцветные над озером шныряют. Мелькнёт так один к кувшинке пышной, поцелует её будто и обратно отпрянет. Играется будто. И Варю будто завлекает.

Вспомнила Варя, как в детстве ожерелья из кувшинок таких делали — надо было только стебель осторожно частями делить, чтобы как бусы получался. А вдалеке и плеснуло что-то. Как рыба огромная.

Насторожилась Варя. Спрятаться что ли? Не успела только. Из-за кустов как раз девушки вышли.

Рослые такие. Красивые. В платьях белых да лёгких. С косами длинными, распущенными. Босиком. На головах — венки пёстрые.

Увидели они Варю. Да только виду не подали — посмотрели и обернулись друг к дружке. Смеяться начали. Звонко так, будто колокольчики переливаются. И Варе будто самой весело становится от смеха такого.

Запели девушки песню. На разные голоса, которые между собой сливаются. Незнакомую Варе. Слов даже толком не разобрать. А будто сердцем её услышать можно. И то ли тоску песня девичья навевает, то ли весельем радует. А всю душу глубокую будто задевает мелодия.

Даже внимания Варя не обратила, что погаснуть успела лучина. Да и всё равно светло же.

А девицы в хоровод уже собрались. Кружатся, только волосы светлые по спинам переливаются. Красотой и здоровьем пышут. Платья лёгкие в движения пришли, фигуры стройные облегают. Подолы ноги голые показывают. Да только не разглядеть их особо — так быстро кружатся девушки. И как не упали только? Ловкие, видать. А так-то перемещаются, то ближе к воде подходят, то дальше в лес углубляются. И петь продолжают. Смеяться радостно.

Раскраснелись лица девичьи. Будто и глаза шальными сделались. Будто знают чего интересного. Игру какую. Даже и поиграть будто зовут с собой.

А Варе вроде как и самой хочется. Да в груди печёт чего-то — не даёт мыслями толком отвлечься и в танец погрузиться. Поправила Варя под рубахой медальон мамкин — нагрелся отчего-то металл.

Перестали девицы танцевать и к Варе подскочили.

— С нами пошли! — самая смелая, видно, крикнула. И за руку её цап! Только не успела Варя холода толком почувствовать — отпрянула девка сразу.

Да лицо такое страшное состроила: во сне увидишь — не проснёшься. Не лицо даже, а рожа это злобная: глазюки углём загорелись, нос чуть до побородка не дорос, а зубы… Зубами корову бешеную порвать можно — острые такие!

— А-а! Засланная! — заверещала образина болотная. Даже позеленела от злости. И на Варю прыгнула. А подружайки её, тоже оборатиться успевшие, за ней ринулись.

Да только Варю так просто не возьмёшь. Ловкая девка да прыткая. Так на полсажени в сторону и отлетела, да на ноги прыгнула. А стая страшная за ней. Прокатиться пришлось Варе на боку в сторону — чтоб от зубов гнилостных уйти. Тоже ведь ловкие, мымры болотные.

Некогда Варе думать и соображать. С земли палку только схватить успела, да так одну — рыжей оказавшуюся — по хребтине и оходила. Второй по губами толстым досталось. А третья изловчилась-таки, да за плечо Варю цапнуть сумела. Пинок, конечно, под рёбра получить успела, а всё равно больно — аж искры из глаз у Вари посыпались.

— Ах, ты ж, мавка[3] проклятущая! — заголосила Варя. И чтоб боль криком разогнать, и чтоб не дать уж совсем себя съесть. — Ты ж ласкою должна заманивать, окаянная! Я ж тебе голову дурную снесу!

Сама и отходить успевает, и палкой от выдр речных отмахиваться. А те будто крови отведав, сильнее стали — напирают. Весёлые даже.

— Сил не хватит, — засмеялась рыжая. — А ласкою только путников уставших заманивать надобно. А не тебя — кобылу здоровую. Ишь ты — Триглавом[4] ещё обвешалась!

— Так и не трогай кобылу! — чует Варя, плохо дело — сил всё меньше становится и дышать труднее. Всё-таки, трое на одного.

— Трогать-то не буду, — другая от радости беснуется. — Так сожру, а косточки на бусы пущу.

Ох, не хочется Варваре с косточками расставаться.

— Подавишься! — хоть какого куража себе придать пытается.

Не помог он ей только — коряга проклятущая под ноги неловко попалась. Так и завалилась Варя кверху тормашками.

Видать, так и помрёт здесь — эти уж сверху рожами противными мелькают.

Схватилась Варя тогда за что-то, что под руку попалось — сук какой-то деревянный. И двинула перед собой. Хоть глаз заразе мавочной выколоть напоследок. А ежели повезёт, то и два.

Сама Варя не поняла, отчего загорелся сучок. Искры что ли, что из глаз у неё сыпались, долетели? Или медальон, что Триглавом зовётся, на груди разогрелся? И не сучок это вовсе — лучину Варя упавшую подобрала. Которая засияла огнём жарким, чуть рукав Варе не подпалила.

А мавки как свиньи резаные завизжали. При глазах своих остались хоть, а огня живого испугались. Попрыгали, как зерно в печке, да поближе к воде понеслись. Лягушками в озеро попрыгали — одни глаза над водой торчат.

— То-то же вам, пигалицы неживые! — радуется Варя, что не съели её мавки. А сама по сторонам ненароком оглядывается — мало ли, вдруг увидали кого за её спиной, от того и попрятались.

Вроде нет никого. Варя тогда мавкам язык показала. И медальон из-за пазухи вытащила и к губам прижала — в благодарности.

Подняла суму свою торопливо и подальше от озера поспешила.

Мавок-то вроде победила. Только кто ещё живёт в лесу зачарованном?

Пошла Варя дальше, от озера лесного. Не оглядываться старается. И шагать потише — кураж-то с неё под воздухом ночным сходить начал. Опасливо стало, чего мавки рассерженные натворить могут. Только на Триглава да иных хранителей вся надежда. Больше уж не кажется Варе лес сказочным — как представятся перед лицом рожи зубастые. Настоящие… Не из пугалок детских, а едва Варю и не съевшие. Как вспомнит Варя запах их гнилостный и злость лютую, натуральную. Когда без вины Варя будто виноватая. Когда натурально враг перед тобой. И чего эти утопленницы на всех людей ополчились? Видно, разум у них из особенного теста слеплен.

Вроде и размышляет Варя, а сама глаз торопливых с окрестностей и не сводит. И глаза вдруг будто особенные стали — каждую деталь малую видят и в голову отправляют. Глаза закрой — всё равно всё видеть будешь. Так и увидела Варя, что лес вроде и кончается — редеть начинает, небо бирюзы цвета лучше видать становится.

Было обрадовалась Варя, да спохватилась быстро — чему радоваться-то, если не выхода она ищет. А чего ищет-то?

Что-то Варю мысли стали одолевать невесёлые. Назло им потрясла она косами — нечего в мысли погружаться, когда вокруг непонятно чего произойти может. Оно и произошло уже будто, а Варя этого и не заметила.

Смотрит, а перед ней прямо — на ветке берёзовой птица сидит. Чего, казалось бы, особого? Только птица это примерно с Варю саму размером. Гордая такая, красивая. С пёрышками чистыми, палевого цвета — одно к одному. С узорами диковинными, будто если побольше их сделать, можно и в жар-птицу навтыкать. Не светятся только. Обычные перья. И лапы обычные. Крупные только — при желании Варину руку и обхватят. И голова у птицы обычная. Почти. Человечья просто.

Замерла Варя на месте, не зная, за какого Триглава хвататься. А тот холодный и есть — не нагревается, как от мавок появления. А птица сидит, спокойная. Только на Варю смотрит. И голову человечью к плечу птичьему склоняет. Интересуется будто.

Варя ей кивнула в знак приветствия. Говорить не стала — мало ли, не владеет птица необычная речью человеческой? А птица на неё глядит. Глазами тёмными, что угольки. Сразу видно — умная. И будто насквозь Варю видит. Засмущалась она даже, как если б умысел злой имела.

А чудо-птица тут рот настежь открыла — обычный, человеческий, со всеми зубами, языком. И видит Варя — горло у неё зашевелилось. Как если бы сама птица говорила чего. Только… Не слышит Варя голоса птичьего. Слышит лишь… Как будто с неба пылинки золотые летят. Кружатся, в танце запевают песню дружную. Слаженную такую, как если б хор чистый пел. Льются на Варю звуки нежные, будто самое сердце обнимают. И тепло Варе становится хорошо так. Будто и лиха в мире этом нет и не было никогда. Не только у Вари — у всех. Счастливы все, радуются, цветами цветут. Памятью полнятся. Силой лучатся. Подрастают, в расцвет входят да не старятся. Живут в мире да согласии.

О том птица поёт, души струнами задевает. Аж слёзы на глаза наворачиваются. Почему только дышать тяжело становится? Сжимает будто в груди что-то. Тоска невероятная. Что неправда вся в песне поётся. Что не бывает так. И не будет никогда.

Чего-то Варе стоять стало трудно? Толкнул что ли кто? Почему она на колени-то упала?

Холодом от земли повеяло. Или это от Вари холод такой исходит? Счастие с тоской перемешается, кровушку из сердца выгоняет. Уж и губы будто колоться стали, когда воздух через них проходит. Больно. Даже дышать не хочется. А птица поёт всё… Будто душу вытрёпывает.

Кольнуло Варю в руку. Она, оказывается, уж наземь ложиться собралась — руки тоже не держат. Голову туманом обволакивает. Видят глаза только, как на репей напоролась, как паутиною обмотанные колючки. Глазками красными на неё указывая.

Сил-то всё меньше. Уж и не спать от слабости хочется. А помереть будто. Родителей только жалко…

Тут качнуло Варю. Прорезался разум через пелену дурную. Сообразила Варя руками уши заткнуть. Вроде тише стало пенье птичье, а всё равно слышно. И поняла Варя, что с Гамаюном связалась — птицею, что песнею своей душу вынимать умеет. Да только делать с ней чего? Хоть убей не помнит Варя. И, сама не зная зачем, руки от головы отрывает да за репей хватается. Отрывает круглые головки мягковатые и себе в уши и запихивает.

Царапают, собаки такие уши девичьи, как когтями раздирает. Зато до самой головы боль доходит. И разум проясняется. И уж не слышно песни прекрасной — только карканье какое-то ободранное.

А Гамают всё на ветке сидит, надрывается. Трясётся у неё грудь пернатая, а лапы всё по ветке перебирают друг за другом. Вроде как к Варе подбираясь поближе. Будто и зубы у той во рту заострились, как у волка стали?

Подскочила Варя на ноги — силы враз появились. От Гамаюна-то зубастого спасаться. Со страху даже камень с земли подобрался.

Бросила его Варя, в рот метя, а попала или нет — и не узнала уже, так быстро ноги прочь её понесли. Прям через кусты, между деревьями, в ветках путаясь. И наверх не глядя — мало ли, сколько там ещё таких сидит.

Сама Варя не заметила, как окончился лес. На поляну Варя выскочила. Шаг не сразу сбавила. Оглянулась только — не бежит ли за ней кто?

Никого опять нет. Только полоса лесная удаляется. Сбавила Варя тогда ход. Притомилась — быстро больно бежала. Отдышаться никак не может. Глядит только — на поляне дерево перед ней. Думала Варя — поваленное, уж больно близко по земле стелется. А ближе подошла — нет же, с корнями в землю уходит, видно силу оттуда пить продолжает.

Что за дерево — непонятно. Ни веток на нём, ни листьев. Только кора бурая, складками, как морщинами пошедшая. А гибкий-то какой ствол! В середине самой так загибается, что кольцо делает. Ни разу такого Варя не видела. Подошла ближе, аккуратно загиб самый потрогала — может, чудится ей? Или мягкий да гибкий наощупь окажется? Нет, твёрдый, как самое обычное дерево. Тепло только под шкурою одеревенелой чуется. Как сердце постукивает.

Обошла Варя кругом дерева непривычного. Вроде и обычное совсем, если кольца не считать. И хочется что-то Варе в кольцо это пролезть. Будто проверить — влезет ли, не застрянет?

Да ну его, с другой стороны. Мало ли, чем окажется. А то в мавками уже дралась. Гамаюн чуть душу её слопать не успела. А вдруг ствол диковинный её и придушить захочет? Но трусихой всё же казаться не хочется. Так что всё равно села Варя прямо на ствол, в сторону чуть от завихрения древесного. В конце-то концов и мавок она одолела, и Гамаюну не далась.

Села и задумалась. В сказках завсегда у героев проводники случались — Волк ли Серый, Баба-Яга ли. А тут… Сама вроде как пришла, сама и ходи. Не ждёт здесь никто, помогать не спешит. Всяк своим делом занимается.

А и ладно. Не вечер ещё — вон только в небе синева всё теплится. И небо само будто от воздуха подрагивает, потрясывается будто холодец оно немного. Смешно даже Варе стало — небу-то чего бояться?

Тут в траве чего-то затрещало, захрустело. Как мышь если бы завозилась. Только мыши не видно почти, а зверяку-то этого — вполне. Размером с кошку примерно. Спинка чёрная, шерстяная. Только двигается не по-кошачьи — неловко как-то, неумело. Будто с боку на бок его заваливает. И сам будто ёлочкой бежит — от уголка к уголку. И всё в сторону Вари направление держит.

Не испугалась она — показалось ей чего-то, что не будет от существа этого опасности большой. А он её уже и выследил — наклонись да руку протяни — до макушки звериной и достать можно.

Приподнял зверёк мордочку из травы. Маленькая такая, с носиком живым, подрагивает. Запах явно чует. Не Варин, видно — мимо Вари всё глядит своими глазками мелкими. На козьи похожими. И вообще голова у зверька козью напоминает — вытянутая, с ушками-листиками, даже рожки небольшие имеются. Тельце только тщедушное и без копыт — пальчики мелкие на лапках видно. И хвостик тонкий, кисточкой кончающийся.

Чёртик маленький. Не похожий на того, которого Варя ловила. Так, анчутка, видно. Бабка всегда Варю учила анчуток не бояться — мол, маленькие, сами тебя боятся. Хотя бабка и всех учила не бояться, что людей, что нечисти. Говорила, дашь слабину — сразу одолеют. А кто духом крепок, того силой не возьмут.

Анчутка вроде на неё и не глядит, так по сторонам лениво озирается. Ушками, как козлёнок натуральный подёргивает. И носик всё сильнее морщит — запах ищет. Приник к земле мордочкой и выслеживает будто кого вокруг Вариной ноги — обходит, значит, осторожненько. Тельцем лохматым шевелит, лапками перебирает, чтобы Вари не задеть.

Вокруг одной ноги походил. Вокруг другой. Не нашёл видно, чего искал. Отошёл, подальше уселся. Боком к Варе теперь. И всё равно не уходит. И попросить вроде как стесняется.

Улыбнулась Варя. Поняла, чего анчутка-то учуял. Оладьи, которыми чёрта Варя заманить хотела, при ней остались. Вот меньшой брат его и выследил угощение. Подумала Варя да и полезла в суму — всё равно самой-то есть не хочется, а чего добру пропадать. Жаль, конечно, что чёрта нормального ими приманить не вышло. Но так чего теперь.

Достала Варя из свёртка два оладушка — пальцы маслом аппетитным сразу покрылись. И подальше от себя на землю положила.

Дёрнулся анчутка. Заходила спинка его ходуном. Глазки малые враз оладушки выцепили. Да не кинулся поскорее к угощению. Ещё внимательнее на Варю посмотрел. Мол, не поймаешь ли, как брата старшого, на верёвку теперь?

А чего Варе анчутку-то ловить? Не он же Велижанку губить вздумал. Так что мелкий ей без надобности. Отодвинулась она только ближе к кольцу стволяному. Показывая, что без надобности ей и чертёнок, и оладушки.

Вроде поверил анчутка. Рысцой маленькой к угощению кинулся. Ручками один оладушек подхватил и, воровато на Варю глянув, назад попятился.

— Ешь, ешь, — улыбнулась Варя. — Питаться-то всем живым надо. Мне не жалко. Ты ж маленький, много не съешь. Может, и большие обижают тебя, куски лучшие себе забирают. А тебе и остаётся вот так выискивать чего осторожно. Или ты притворяешься просто? Тоже ладно — притворяться уметь надо. Чтоб поверили — это ж не просто.

А анчутка вроде слушает Варю, а сам жуёт — торопливо так, щёчки только тёмные надуваются. Лапками поудобнее оладушек переворачивает. Один сжевал, и за вторым сразу кинулся.

— Ещё будешь? — вроде и умилил Варю анчутка. Полезла к суму последний оладий достала.

Да рано видать, расслабилась — только ладонь протянула, как едва анчутка её и не отгрыз!

Нет, не прямо зубами вцепился — но близко, около пальцев самых щёлкнули. И моргнуть Варя не успела, как пропал оладий в лапах анчуткиных загребущих.

— Ишь ты, — только и хмыкнула Варя. — Видать, ваша братия только хапать и умеет! Ладно, чего уж.

А анчутка доедает да на Варю хитрыми глазами поглядывает. Будто так и говорит: а ты чего — приручить меня хотела? Так я тебе не кошка.

И прав ведь.

Снова Варе взгрустнулось. Да напомнила она себе, что слезами горю не поможешь. Обратно, что ли идти пора? Чтоб отсюда выбираться. Или дальше идти чертей искать. А может анчутка её к чертям тем самым и выведет?

Хитренький анчутка оказался — только Варя к суме потянулась, сразу смекнул, что не за новым угощением полезла. Ушки козлиные навострил, да так подорвался, только Варя его и видела!

— Стой! — только и успела Варя крикнуть, да поздно уж.

Решила всё-таки она в лес вернуться. Поискать, может подскажет чего, что с Велижанкою делать надо.

Как вдруг голос около неё раздался. Густой такой, тяжёлый. Да грозный.

— Нечего тебе там делать, — говорят, а у Вари каждое слово в голове отзывается. — Не поможет тебе никто.

Глядь, а не одна она уже на стволе деревянном. Там как раз, где кольцо образуется, ещё кто-то сидит. Здоровый такой — Варя сначала подумала, что медведь. Только похож в самом деле не очень. Ноги длинные, на человечьи похожие. Голова шерстью вся заросла — лица аж не видно. Сидит, на коленки опирается. А спиной к кольцу прислонился, как к трону.

И сила от него будто во все стороны по воздуху стремится. Тяжёлая такая. На веки опускающаяся и всё прикрыть их старающаяся. Все звуки заглушающая. Пусто. Нет больше их. Будто вообще ничего нет.

— Там нечего делать — значит дальше в чисто поле пойду! — заставила Варя себя языком ворочать.

— Зачем? — голос грузный буквально в голове у неё спросил.

— Потому что… — задумалась Варвара. — Потому что не могу иначе.

— Сгинешь только в чистом поле. И в лесу тоже сгинешь, — без жалости тени Варе сказали. То, о чём и без того она догадывалась. — Не дело это — из Яви в Навь [5] лезть.

— А Правь [6] как же?! — взбеленилась Варвара. — Разве дело это — душу из живого человека утаскивать?! Ладно бы Велижанка чёрное чего совершила! А то всего-то — погадала! В зерцало со свечкой заглянула да суженого позвала! Обычно же не приходит никто. Или тень какая. А может и лицо парня молодого мелькает. Так надо просто свечку загасить и зерцало вниз лицом перевернуть! А Велижанка зазевалась просто… Может, лицо не то увидала. А может и то… Да только чёрт ей сразу верёвку на шею и накинул! Нашли её уж после… Придушенную. Не до конца — к жизни ведунья местная вернуть смогла. Сказала, не всю жизнь чёрт выпить успел, осталось маленько. Только мало! Теперь и не Велижанка это! Ходит только, глазами пустыми, что у коровы по сторонам глядит. Есть что дают. На вопросы не отвечает. Не признаёт никого. Не Велижанка это, понимаешь! Не Велижанка! Да и что за жизнь такая — когда одна шкура от тебя… Нельзя человека такого лишать! Если уж погубить до конца не вышло… Так и отдай обратно, что взял!

Дух перевела Варя, всю историю существу непонятному вывалив.

Видать, не проняло его. Ровно голос его прозвучал, без души.

— И что же… За подругу просить пришла?

Кивнула Варя.

— Не у кого просить. Не возвращают чёрти забранного. Оно и правильно — затеял чего, так не трусь потом. Имей смелость до конца дело довести. А не вышло — расплачивайся.

— И… Поделать совсем ничего нельзя? — упал у Вари голос.

— Нельзя.

К ней незнакомый начал поворачиваться. Медленно. Лениво. И на каждое движение всё поганее будто у Вари на душе становится. А как развернулся и лицо Варя его увидела… Так чуть сердце у неё не оборвалось.

На лицо у него глаз один. Не выбит второй, не хворает. Просто отсутствует. И не загадывалось его. Просто один глаз, по самому центру на Варю глядит. Без ресниц, без века. Страшный.

Лихо это одноглазое. Самый страшный дух. Встретишь его — и не сдобровать уже. Никто от него целым и невредимым не уходил. Нет у лиха жалости. Не делает оно различий — прав или виноват. Просто зла всему живому желает.

Сама Варя ощутила, как побелела вся. Против Лиха рецептов да заговоров нет. Не прикормишь и огнём не запугаешь. Сильнее оно человека простого.

Опустила Варя голову.

Вот и допрыгалась. Смелой себя больно возомнила. А теперь холодом могильным на неё накрадывается.

— Не принесёт тебе вылазка сюда счастия. Пожалеешь ещё, — снова Лихо заговорило

— Ну и пусть, что пожалею, — одними губами Варя прошептала. — Всё равно права я. За своих бороться нужно.

Ничего Лихо ей не ответило. Глядь Варя, а его и нету уже. Только земля вдруг задрожала вся, затряслась. Искрами вокруг Вари посыпалась. И голос Лиха одноглазого всё вокруг неё затряс.

— Полезай, — говорит, — в петлю теперь!

А Варя и не собирается счёты с жизнию сводить! Потом только догадалась, что про петлю древесную Лихо говорит. Только стоит ли слушать его? Сгубить ведь наверняка хочет.

А тут вслед за голосом грозным зарево в небе мелькнуло. Оранжевое, яркое. И вниз будто ухнулось. Смотрит Варя — уж горит всё! И лес за ней, и трава, и будто само небо синее коптиться начинает. Языки огненные в вихри закручивает, голод огненный всё вокруг пожирает! Только дерево, у которого Варя стоит, и гореть не думает. А со всех сторон к нему пламя подскакивает. Да быстро так — вот только что не было ничего, а тут с разу стена выше Вари!

Поняла Варя, что немного ещё, и её это пламя и пожрёт. Руки сами тогда в ствол древесный, что петлёй изогнулся,вцепились. А тело само пополам согнулось и уж голову внутрь двигает. Некогда Варе уж думать — руки с ногами сами по себе работают. Просовывают Варю через кольцо.

Ахнуть не успела, как вся опора из-под неё ушла. Повисла Варя в воздухе — а дальше и вниз сила неведомая потащила. Быстро так, аж ветер в ушах свистит. Опомниться Варя не успела, как бухнуло её обо что-то. Даже подкинуло. И перед глазами всё кувыркается. Насилу заставила себя ровно смотреть.

И видит — поле пред ней пшеничное. Рядом — луг зелёный просыпаться начинает. И небо светлеет, утро чувствуя. А сама Варя внутри круга неровного лежит, на земле нарисованного. И тихо. Нет вокруг никого.

Ужели вернулась?

[1]Числобог — бог чисел, времени, миропорядка.

[2] Светец — приспособление для укрепления горящей лучины.

[3] Мавка — русалка.

[4] Триглав — славянский триединый бог.

[5] Явь — царство живых, наш мир. Навь — царство мёртвых.

[6] Правь — славянские законы мироздания.

Глава 3. Ореховые очи

Поднялась Варя на ноги — уж и наловчилась вроде как. Только на правую запала — видно уж не выдерживают ноженьки случившегося. По сторонам скорее обернулась — точно, на том же самом перекрёстке, на котором чёрта ловить вздумала. В том же кругу, что ножиком, специально закалённым, чертила.

А может и не было ничего? Привиделось всё Варе от напряжения душевного? Может, лишилась просто Варя чувств, да так и провалялась на перекрёстке. А сон ей странный духи нечистые нашёптывали?

Есть резон в этом. Зачем им, в самом-то деле, к себе какую-то Варю пускать? Может, и к лучшему это — всё-таки встреча с Лихом одноглазым путного ничего не сулит. Ежели наяву. А если во сне?

Щека только болит, оцарапанная. Так это падая можно было об землю твёрдую стесать. Рука ей болью так же отдаётся — но её-то Варя ножиком специально порезала. Только… сума-то где? Помнит Варя, что пока возилась с нею, для анчутки оладушки доставая, вроде и на землю клала. А потом, через ствол древесный пролезая, и не вспомнила о ней…

Или просто шли разбойники мимо, да суму и украли? Да вряд ли это — разбойники, они бы и Варю… того. А стоит она, целёхонькая. На небо рассветное смотрит. Вот когда петуху кричать надобно. А он, видать, ночью наголосился, а теперь и отсыпается.

Варе-то спать не хочется. Зябко поутру свежему, хоть и солнце поднимается. Холодок свежий по самых косточек норовит проникнуть. Чтобы, видать, Варя на месте не стояла. Ногу только прихрамывает чутка.

Жалко, конечно, суму. Да только чего теперь делать? Не обратно же чёрта вызывать, чтоб её вызволить. На всякий случай Варя по сторонам хорошенько огляделась — нет ведь больше верёвки, чтоб его ловить. Да по тропке пошустрее обратно пошла, воздухом свежим дыша.

Роса на траве об ноги обивается, будто омыть их хочет. Капельки прозрачные змейками разбегаются, из-под листиков зелёных поглядывая. Цветочки полевые только-только головки малые поднимать начали, не веря словно, что ночь ещё одну прожили.

Прожила ведь её и Варя. По-настоящему ли, пригрезилось ли — а поджилки нет-нет да и вздрогнут, вспоминая. Это Варя что ли Агнешу встретила? Нет ведь её больше… От того тоска какая-то сердце поджимать начала. Все-то думали — сбежала. Осерчали родители, что через лета даже не вернулась, весточки о себе не подала. А оно вон как…

Роса, что ли, у Вари на лице проступать начала?

Слышит, вдруг — ожило поле. Не работами посевными — рано ещё для них. А писком каким-то — будто зверь мелкий тропинку себе ищет. Припомнила Варя анчутку, оладьями кормлёного. Хотела было мимо и пройти — мало ли, какая живность дела свои решает. Да голос такой искренний — как у котёнка малого. Жалостливый в холоде утреннем. Замёрзнет ведь.

Подумала-подумала Варя, да и свернула с тропинки. Как раз колосья руками расправляя, чтоб пройти можно было. Упругие стебли, крепкие. Вроде и расправляются, а то и норовят, чтобы Варю по бокам подхлестнуть. Добрый хлеб будет.

Идёт Варя на голос, а он будто всё тише становится. Как чует кто-то, что к нему подходят. Присмотрелась Варя, а между стеблей желтоватых белое что-то копошится. Подошла ближе — ба! — пелёнки же это детские. А в пелёнках человечек маленький. Рожицы строит, ротик открывает, глазёнками щурится. Бровки смешно и строго делает.

Подбросил кто-то.

Да кто ж в поле ребятёнка живого бросает?! И чего его вообще бросать-то? Ребятёнок — это ж хорошо. Растёт, родителей радует, опорой в старости становится. Да ежели и не люб кому — мало ли, как рождался — чего бы людям добрым на воспитание не отдать? Гораздо ж хуже, когда не даётся детей, чем когда они рождаются.

Подхватила Варя на руки свёрток. Маленький такой, тёплый. Вроде и игрушечный, а вроде и настоящий. Закряхтел тот, завозился, а потом на Варю глянул недовольственно — прям глазами своими тёмными. Серьёзными.

Не умеет Варя ещё с маленькими обращаться. Боится перехватить неловко — больно сделать. Только всё равно же домой нести надо. Не себе если оставить, так кому из соседей передать.

Выбралась Варя из колосьев, идёт дальше по тропе. Торопится, да совсем на бег переходит боится — всё ж ноша хрупкая на руках. Которая не плачет больше. Только глядит на Варю глазами своими. Что орехи лесные — серединка коричневая, а по краям зелёное. Даже не по себе Варе от взгляда такого внимательного. На неё парубки так, кажись, не смотрели никогда. А ребятёнок этот так заглядывает, будто прознал про неё чего. Нога даже, ушибленная, кажись поднывать перестала.

Уже недалеко и до деревни — вон первые избы из-за берёзок выглядывают. А дитю это вроде и не понравилось? Снова кряхтеть начало, изворачиваться. Да сильно так, словно не младенец у Вари на руках, а телок молодой да резвый. Глазами только ореховыми на Варю по-настоящему глядит.

— Да погоди ж ты, неразумный, — и так и эдак Варя его перехватить старается. А тот будто ещё больше силой наливается. Тяжелеет — растёт будто. Гневается. Пару раз так и съездило дитё по телу Вари — чувствительно так. И как только матери с такими дитятками справляются? Уж закраснела вся Варя — не чает, как дотащить свёрток до деревни. А тому будто и не надо совсем. Может, обратно в поле чистое воротиться дитё хочет?

Как-то больно сильно да резко вывернулись оно, что Варя при всём желании и не удержала — так камнем и бухнулось вниз. Не успела Варя сообразить ничего, ойкнуть даже… Только дитё-то и не упало! В воздух, будто на крыльях взмыло!

Разметало пелёнки белые по сторонам. И увидала Варя, что ноги-то у дитяти будто заячьи — с коленками назад. И длинные такие. Чуть Варе по подбородку не заехали — еле отскочить бедолага успела.

А ребёнок, не дав опомниться ей уж в траву и усвистал. Да понесся так спешно — только моргнула Варя, а белый пушок уж аршина за два в треве свежей мелькает только. И пелёнки, кажись, с собою прихватил.

Чего только на поле лежать ему вздумалось, если сам двигаться вон как умеет?

Покачала Варя головой. Которая почти что кругом у неё и пошла. Да сама себе говорить начала. Чтоб внутри-то не держать — а то неровен час и порвёт ото всего случившегося.

— Не зная броду — не суйся в воду! — будто саму себя в полголоса журит Варя. — Чего-то ничего у меня и не получается. Чёрта стала искать — так неизвестно куда утащили. Анчутку прикормить хотела — чуть саму не съел. Ещё и лихо встретила… А это… непонятно чего… Так оно ж в село припустило! А если… тварь это какая нечистая?! И теперь деревню всю погубить захочет! Эх, голова твоя дурная, Варвара!

Сама себе решила Варя, что беду на дом родной накликала. Да и припустила по дороге, едва ли не быстрее нечисти с ногами заячьими.

Добежала до первых домов — глядь, а ничего и не изменилось. Не разрушены, не потоплены. Крыша со срубом тоже местами не менялась. И остальное селение вроде и нормальное стоит, ко дню грядущему готовится. Зарёю румяной умывается несмело. Отлегло чуток у Вари от сердца. Да только всё равно не успокоилась — шаг лишь сбавила, чтоб дышать легче было. И к дому родному пошла.

Огородами. На случай всякий. Не потому, что нечисти боялась какой. Просто дома своя «чисть» такая, что любого чёрта за пояс заткнёт.

Подошла Варя к окну осторожно. Вроде тихо. На приступ зашагнула, поближе пододвинулась. Открыты ставни уж, только всё равно не разглядишь, чего там внутри делается. Может, и нет никого? Тятька-то на поле, видать, ушёл, а маменька может к колодцу. Только бабка-то где? Может, соседке помогать ушла? Хорошо было бы…

Спрыгнула Варя на землю да замерла сразу — не слишком ли громко топнуть получилось? И аккуратно, к стене деревянной поближе к двери стала пробираться.

Приоткрыла её чуток. Сразу теплом домашним да запахом хлебным повеяло на Варю. Аж в животе засосало — тут и вспомнила Варвара об оладьях, анчутке неблагодарному скормленных. Ещё сильнее домой её потянуло.

Мысленно попросила она у домового благословения, да и юркнула за дверь деревянную.

Не признал её, видать, домовой. И обращения не услышал. Не свезло потому что Варе. Дома бабка оказалась. На ногах и на изготовке вся. Как раз с ухватом в руках к печке шла. А на проникновение Варино враз в её сторону и развернулась.

Ёкнуло у Вари сердце. Думает торопливо, как бы обратно к мавкам что ли сбежать. Потому что с бабкою её в сравнении те просто дети малые да милые.

Смотри на Варю бабка, а у самой глаза, что угольки — горят. Руки суховатые в ухват так вцепились, будто уж сама Варя бедная в них попалась. Затаилась бабка, на Варю глядючи. Вся будто наизготовку встала, как если б зверя дикого подманивала. Даже уголки от платка, на макушке ушками мелкими собранные, и те будто во всю Варю впиться своими кончиками собираются.

Засмотрелась Варя на них — чуть не упустила движения бабкиного из вида. В последний момент в сторону отскочить успела, чтоб ухват её прям за стан девичий к стенке и не пригвоздил. Ухват аж между досками и остался торчать. Только бабку Варину это с панталыки не сбило. Бросила она утварь кухонную, к полу печально ручкой поникшую. Да опять Варю ловить собралась. Теперь уж руками голыми да натруженными.

— Ах, ты ж, паразитка эдакая! — руками пока не достать, всё-таки проворнее Варя через лавки перескакивает. Так хоть словами девку изловить бабке. — Где ж тебя, окаянную, всю ночь носило?!

Ловка бабка, и не дашь возраст почтенный. Вон как между утварью кухонной скачет — небось за женихом через костёр так в своё время не прыгала. Не стала больше посуду портить — подхватила со стола полотенце, коловратами вышитое, и давай Варвару по спине охаживать. Длинное полотенце, на Варино несчастье, оказалось.

— Ай! Я ж тебе не моль подколодная! — как может Варя от полотенца уворачивается — мокрое уже, оттого чувствительно по спине да плечам отзывается. — Тряпкой-то простой не убьёшь!

— Вот я тебе, стоеросина! — бабка тоже за словом в карман не полезла. — Будешь знать, как ночами неизвестно где околачиваться!

— Чего это неизвестно где? — взъерепенилась Варя, да быстро язык дурной прикусила. Непонятно ещё, где для бабки хуже околотиться — неизвестно где или на чертях катаясь. И это ещё бабка не знает, что Варя ножик её, специально заговоренный, потеряла.

Не рассказывать же сейчас об этом. А бабка всё не устаёт — уж так Варю излупасила по плечам, что аж ныть начинают. А Варя после ночи-то бессонной силы да ловкость подрастеряла маленько — то и дело об пол или об стол спотыкается да будто сама бабке под руку горячую попадается. А бабка и рада.

Извернулась тогда Варя, на пол бросилась, почти под ноги бабке. Та, правда, отскочить успела. Зато Варя за порог выкатиться смогла. Это ведь не всегда дома стены помогают — иногда и за пределами домашними лучше делается.

Подскочила Варя да бежать к забору. Высокий он, да не настолько, чтоб перелезь нельзя было. Тем более когда по пятам образина какая грозная бежит.

В избе-то этой ещё тятя Варин вырос. Знал ведь, характер у матушки какой приключился. Потому и забор поставил, видать хитрый — не такой, как у всех. Без кольев острых наверху. Такой, чтоб усесться на нём, ежели что, можно было. Вот и Варя не стала сразу на улицу перескакивать — дом всё-таки есть дом. Да и бабка на самом деле не злюка такая уж. Шумная просто временами. Ну так не убьёт же она Варю.

А когда это успела бабка коромыслом разжиться? Видно, ухват не смогла вернуть, так во дворе за дугу деревянную и схватилась. Видно, всё-таки сильно на Варю разозлилась.

Рядом с той как раз горшок на жердине висел донцем вверх — сох. Его Варя и схватила в руки — мало ли, прикрываться. А ежели что и как оружие можно использовать.

— Вот такая у тебя и башка пустая, как горшок этот! — бабка ей крикнула, останавливаясь да коромысло на плечо закидывая — помнят руки-то, как использовать его надобно. — И вообще — на место полож, не для тебя вешался.

— Так тебе горшок что ли дороже внучки родной? — возмутилась Варя заботе такой о чурбане глиняном.

— От горшка-то хоть польза есть, — отозвалась бабка да платок на голове оправила. Видно, помаленьку злость с неё сходить стала. Или на людях присмирела маленько.

А тут смех в стороне раздался. Не так, чтоб далёкий — близко совсем. И обидный такой. Обернулись бабка вместе с Варей в его сторону да увидели Тихона, что к углу заборному привалился да на них двоих глазеть стал.

Оно только имя у него — Тихон. А сам-то не тихий совсем с норовом да языком без костей. И будто улыбка оскальная к лицу у него приросла навечно. Глазюки глубоко в лице сидят, только инеем синеватым колят. Нос острый, что клюв птичий. Да волос цвета шерсти лисьей после зимы долгой.

Смотрит он на Варю с бабкой да смеётся, даже вида не сделает, что и не над ними.

С детства его Варя не любит, хоть по возрасту равны они. Вроде и не делал ничего плохого, а как глянет на него Варя, так внутри что-то и поднимается. Да и он не сказать, чтобы Варвару жаловал. Хотя этот ни с кем дружбы особой и не водит. Как и вражды ни с кем не ведёт. Ровно у него всё да свободно. Что ветер в поле, без привязок. Не по нраву такое Варе — чуждое сразу ощущается.

Потому и сейчас прогнать его захотелось.

— Чего глазеешь? — заголосила Варя. — Работать бы лучше шёл, кузнец уж небось заждался!

— А я и думаю, — и смутиться Тихон не подумал. — Чего это ночью петух голосить вздумал. То ж, оказывается, Варвара, не-краса которая, на забор залетела да голосить принялась.

Встрепенулась на самом заборе Варя от придумки такой. Сама бы она, наверное, до ответа такого не додумалась. А потому ещё сильнее на язык Тихонов острый разозлилась. И бабка тоже разозлилась — это ж надо, внучку пригожую додумался не-красою назвать!

— Варвара, ну-ка кинь в него горшком этим! Да прям в лоб дурной меть — чтоб околесица всякая туда не лезла больше! — строго на Тихона глядя, велела бабка. А сама уж коромысло половчее перехватывать стала. Мало ли. Если Варя вдруг промахнётся.

— Вот ещё, бабушка, — отозвалась Варвара, заботливо горшок на место ставя. — Посуду ещё на всяких переводить. Так уберётся.

Гордо Варя тогда с забора соскочила. Почти и платьем-то за него не зацепилась — так, только ткань натянула об деревяшку. И, на Тихона не глядя вместе с бабкой к дому пошла. Уж и позабыли они, что ругались вроде как.

Усталость на Варю наваливать стала — да разве же завалишься отдыхать с утра самого? Дел-то на хозяйстве много: избу прибери, еды наготовь, скотину образь. Это хорошо, хоть печи топить не надо — и так тепло.

Бабка уж вроде и не ругается. И не выясняет, чем Варя ночью занималась. А Варя и рассказывать не спешит — всё равно или не поверит, или опять гонять по двору начнёт. Пусть лучше о своём каком думает.

Полдень уж близился почти, когда Варя за водою на колодец пошла. Как раз коромысло на плечи закинула, с вёдрами лёгкими пока что по бокам навешанными. Да по тропе от дома пошла.

К колодцу-то идти хорошо — под горку, ноги сами по земле перебирают, глаз травой да деревьями молодыми любуется. Пенье птичье слушать можно. А уж обратно-то и не до пенья с деревьями. Там уж идти тяжелее. А если ещё гуси соседские тебя приметят… Оно и свои-то не добрее — шеи выгибают, крыльями растопыренными пугают, шипят, как змеюки подколодные. Хитрые самые ещё воду тебе расплескать норовят — так и лезут грудью на вёдра переполненные. А которые без ума, зато со злостью особой — те куснуть зубами острыми норовят. Знают ведь, проклятые, что ничего ты им, с коромыслом на плечах, не поделаешь. Так и издеваются.

Хорошо, всё-таки, что гусей есть додумались.

Подходит уж Варя к колодцу, смотрит, а там Велижанка уже. Стоит, голову склонила, внутрь колодца чего-то смотрит, будто любуется. Это часто теперь с Велижаной делается — подойдёт куда, да и смотрит без мысли всякой. Не говорит, дичится теперь. И есть она, и нету её одновременно. Вроде и не делает дурного ничего, а всё равно — так и хочется отворотиться от неё. Как если сам немного виноват, что такою девка стала.

Это ж Варя ей про то гадание — с зеркалом — рассказала. Слышала от бабки, как та соседке рассказывала, что деда так и разглядела, да и потом не просмотрела. Похвастаться решила — гляди, мол, какая у меня бабка — ведунья почти. А Велижанка и повторить решила. Тоже, может, ведунье быть хотела. Только не повезло ей, в отличие от бабки.

Остановилась Варя. Мнётся. Вроде и подойти надо. И не сделает ей ничего Велижанка — хорошо, если поглядит просто. А всё равно будто не пускает Варю чего.

У Дарьи-то таких мыслей не было. Вон она — тоже к колодцу подходит, бёдрами круто ведя. Дарья — кузнецова жена, баба крепкая да боевая. Кажется, ежели чего с мужем случится, то и сама с огнём совладать сможет. А тут чего-то перед водой оробела. Видит Варя — подошла Дарья к колодцу. Ведро осторожно на край поставила. Да на Велижанку глядит. Осторожно так, будто напугать боится. Но и до вечера стоять рядом не собирается. Велижанка как раз голову на Дарью подняла — Варе со спины Веллижанковской видно. И видно стало, как глаза Дарьины круглеть начинают. И подбородок всё ниже да ниже, к груди плотной опускается. Даже губу нижнюю на себя оттягивает.

Сделала Дарья шаг назад несмелый. Ещё один. Это кузнеца-то жена, которая слова иногда вымолвить никому не даст! Чуть во второе ведро и не села.

Закололо внутри у Вари. Закручинило сразу — чего ещё с Велижаною приключиться могло? Побросала Варя вёдра со звоном да и побежала к колодцу. Дёрнула за плечо подругу, уж чего угодно от неё ожидая.

А Велижана просто взяла, да и обернулась к ней. Глазами честными на Варю посмотрела. Удивлёнными немного. И всегда у Велижаны что ли они такими были — что орехи? Когда в середине будто ядро коричневое, а по краям — зелень торчит?

Улыбнулась ей Велижана.

— Здравствуй, Варвара, — говорит. — Чего-то у меня мамка перетревожилась сегодня: встала я, а она, меня как увидала, чего-то и расплакалась. Говорит, не случилось ничего. Только воды попросила. Ладно, побегу я!

Вытянула тогда Велижанка ведро из колодца, подхватила ловко, будто и веса в нём никакого нет, да птицей резвою к дому побежала. Легко так. Как после болезни отступившей.

Смотрят ей Варя с Дарьей вслед, глазам поверить не могут. Переглянулись, друг о друга вопрошая будто, не привиделось ли. А Велижанка уж во дворе своём скрылась — как птицей залетела.

— Надо ж, — ошарашенно Дарья сообщила. — Ни с того, ни с сего заболела, так же и выздоровела. Ох, и к чему бы это…

А Варя ток смеётся. Она-то догадалась, к чему это и от чего. И чего это за младенец был, который среди поля голосил.

Всё-таки, не зря она на поле бегала.

Глава 4. "Страшная" месть

Долго Варя обычно спать укладывается. То лежанка неудобная, то солома через потёртости по бокам колет, то скрипит чего, то ветер по сеням гуляет. Не порядок какой-то. Но не сегодня только — Варвара-то намаялась, чуть до вечера дотерпела.

Родители уж на печку забрались — любимое их там место. На печке и Варя спать любит — особенно холодно если на улице — Карачун[1] когда лютует, вихри снежные на землю запускает. На печи тогда только и можно схорониться. А то по углам такой сквозняк трескучий гуляет — того и гляди Снегуркой оборотишься. От такого сразу как-то ближе держаться друг к дружке хочется. Да говорить поменьше — мало ли, придёт на голоса человечьи дух снежный… Только думать можно о чём, узоры льдистые на окне рассматривая.

А летом-то Карачуна бояться не следует. И в сенях улечься дозволительно.

Только голова Варина на лежанку упала, враз уплывать она куда-то стала. Вроде и не спит ещё, только телом всем пошевелиться лень. И удачно так улеглось сразу — и не колет нигде ничего, не жмёт, не притирает. И трёкот избяной ночной по ушам не щёлкает, а будто и успокаивает даже. Тихо в избе. Лучинка только в углу поблёскивает — бабка ещё пряжей занимается. Видно Варе как руки торопливые ловко с ниткою толстой управляются. Да как тень неровная на угол избяной напрыгнуть норовит, а огонёк от лучинки ей противоборствует: извивается, горбится обманчиво да веточкой вытягивается. Уж двоится в глазах у Вари от этого. Веки всё тяжелее и становятся. Разум уплывает будто из неё. Искорки только разноцветные, что от огонька отделяются, глаза застилают.

Так и пришлось глаза сомкнуть. Слушать теперь можно только, как лучинка потрескивает. Как сверчки на улице песни лунные поют. Как бабка всё с пряжей перебирается. Слушать да уплывать отсюда. В сон живительный.

Обняло всё тело Варино теплом домашним, живительным. Да и разум под него затих.

Ничего ей не снилось. Будто темнота и пустота только перед глазами стояла. Как поле безлунное. Только отголоском, на границе самой размышлений мысль приятная плескалась, что сдюжила всё Варвара. Вернула Велижанку. Сил это даже на сон крепкий придавало.

Не сразу поняла Варя, что проснулась. Просто руки на ноги свои стала на лежанке чувствовать. Затекли вроде — долго слишком без движения были. Повернулась она на бок, почувствовала, как кровь по телу молодому забурлила. Удобно снова стало. И уснуть бы можно, да чего-то сердце чаще биться начинает. Разбудить, что ли, тело старается? Голова-то чумная ещё — не хочется ей с отдыхом так скоро расставаться. За глазами темнота зиждется — не рассвело. Только сердце бодростью нехорошей наполняется. Разум будит да боспокойством тело наполняет поспешно.

Открыла тогда Варя глаза. Смотрит — на полу деревянном узор лунный, формой оконный напоминает. Свет холодный, голубоватый. К себе приманивающий. Совсем рядом с лежаком Вариным. Ещё чуть-чуть — и подползёт. Замутнённый только какой-то. В середине самой пятно тёмное, будто само в себя затянуть пытающееся.

Проморгалась Варя, сон с себя прогоняя. К окну поскорее оборотилась. Помнит же, что ставнями его закрывала! Глядь — а в окне тоже пятно чёрновое торчит.

Поперву Варя и успокоилась будто — разглядела очертания козлиные да решила, что скот домашний у соседа какого из загона сбежал и пошёл по селу бродить, от любопытства звериного в окна чужие заглядывая. Да только ещё сильней сердце сжалось, когда додумалась Варвара, что не бывают козлы высокими такими, что в окно избяное беспрепятственно заглядывать. А уж когда у «козла» огнями красными две точки на лице вспыхнули…

Насилу успела с лежака на пол Варвара перекатиться — аж локоть весь содрала. А на постель её уж куль тёмный да животный перекатился из окна.

Закричать бы со страху, да только язык у Вари что ли отнялся? Только и смогла, что на ноги подскочить торопливо, чтоб перед гостем непрошеным не валяться.

Смех негромкий по сеням раздался. Противный такой, что уши изнутри царапающий. Смех уж Варе знакомый.

— Чего ж, девка неблагодарная, со свиданьица-то улепетнула? — как тут голос чёртов не узнать, который буквально ночь назад слушала?

Захолодело всё у Вари разом. Позабыла она на радостях о чёрте обиженном.

— Да жених из тебя неважный. Покатал да бросил! — говорит в ответ, а сама глазами шныряет, чем бы оборониться можно. И ведь ничего не припасла, бестолковая — ни мака, ни крапивы. Ни оладий тех же.

Разозлился, видать, чёрт на ответ такой — еле Варя успела в сторону от него отпрыгнуть. На лавку налетела, головой аж корыто, что на стене висело, сшибла.

Дверь-то в комнату закрыта — видать, не слышат в избе, как чёрт копытами по полу елозит, Варю глаз огоньками выцепляя.

— Ты не кручинься, красивая, — с издёвкой ещё говорит. — Сейчас заместо подружайки своей сойдёшь — всем чертям невеста будешь!

И опять на неё как полетит, что бык рассерженный. А грохоту-то, грохоту! Всё село уж проснуться должно. А чего-то даже дверь родительская не открывается. Морок что ли какой навёл чёрт окаянный?

Невестой-то чертям Варе становится без надобности. Избежать бы счастия такого. Вот Варя так в сторону дёрнулась, что аж задом замок дверной повредила. Заскрипела дверь входная, на улицу откидываясь вместе с Варварой. Та и бегом припустила к калитке.

Понимает, конечно, что силу неживую не обогнать. Чует спиной пыхтение да торопливость чужую. Уж скоро настигнет её чёрт мохнатый!

Хорошо, что под ноги чего-то попалось — запнулась Варя, рыбкой наземь и бухнулась. Так чудище мохнатое через неё и перелетело, аж в забор вписалось со всей дури. Глядит на него Варя, а сама зачем-то землю ощупывает — найти видать пытается хоть что, чем отбиваться можно, покуда не очухался. И скользнула ей в руку рукоять деревянная — об неё Варвара и запнулась.

Подхватила она колдобину да перед собой и выставила. Оказалось, ухват это — тот самый, которым чуть сама от бабки не получила давеча. Варя ж его, на случай всякий, из избы вынесла. Мало ли, зачем лишний раз бабке о нём напоминать. А теперь рогами его как раз на рога чёртовы указывать можно.

Ночь лунная, хорошо весь двор видать. И чёрта треклятого тоже. Ловкий он, зараза. Только, кажись, чуть дырку в заборе не проделал — а уже на ногах стоит. Руки в стороны развёл, сейчас на Варю двинется. Не спешит даже — знает будто, что всё равно некуда той не деваться. И ухват её не спасёт особенно.

Тут показалось Варе, что птица какая тёмная через двор метнулась. Хрясь! И прямо в голову чёрту врезалась да о рога разбилась. Черепки под копыта чёрту посыпались.

Видно, искры из глаз красных полетели, потому что успела Варя и ткнуть тело его широкое ухватом, и чрез забор перенестись махом — как только прыгучести хватило? Хотя будешь, конечно, от чёрта мстительного убегать, и не на то сил хватит.

Только ловчее чёрт тот самый становится — не успела даже духа Варя перевести, как снова спиной его чует. Настигают её.

Волна будто тёмная, злее ночи, стала Варю опутывать со всех сторон. Страх уж настоящий проклюнулся, уже духом сильным не перебитый. Куда ведь Варе бежать? Чего соображать? Сцапает её сейчас чёрт проклятущий. А ведь не хочется так…

Не поняла сразу Варя, чего она остановилась-то. И отчего болью тело всю прошибло разом — не упала ведь вроде. Назад только её оттолкнуло сильно. И смогла даже Варя в свете лунном разглядеть препятствие своё. Человек это вроде оказался. Крепкий какой — даже не шелохнулся от Вариного столкновения. Только её руками сгрёб. Оказалась Варя в объятиях «медвежьих», только стук сердца чужого по ушам лупит. Шерсть будто в лицо звериная бьёт. Думала уж Варя, какая новая на неё напасть, уж примирилась было с участью свою. Да только не стали душить её — наоборот, с такой силой отбросили, что Варвара на пару аршин в сторону отлетела.

— Беги! — крикнули ей.

Признала Варя голос Тихона. Да вместо того, чтоб послушаться его, будто ногами к земле приросла. И увидала, как чёрт, что бык, на Тихона несётся, который теперь между ними стоит. Рычит уж чёрт, фыркает, того и гляди свиньёй заголосит. Глаза уж — не огоньки, а натуральные факелы злобные. Кажется, и размером чёрт разрастись успел — уже не козла, а телка настоящего напоминает. Бухнулся чёрт об Тихона — как устоял тот только? — да назад откинулся. Завизжал, будто режут его. Снова вперёд понёсся.

Смотрит Варя, а Тихон что медведь стоит — ноги растопырил, голову к плечам опустил, руки расставил. Даже будто за рога чёрту ухватиться успел, да только сил всё равно не хватило — вывернулся тот и Тихона развернул.

Подпрыгнул чёрт в воздух, завис будто между небом и землёй. Да копытами как щёлкнет одно об другое! Сразу как гром по небу прокатился — только нету туч-то на нём. Луна как светила безалаберно, так и светит. Но затряслось всё вокруг. И будто чёрт, в воздухе подвешенный, больше стал расти? Раскрыл рот, да как дохнёт в их сторону — жарко сразу нехорошо стало. А у чёрта самого искры из глаз посыпались. Прям в Тихона сторону — столпом целым.

Дёрнулась Варя, как если б в неё саму столп огненный полетел. Даже на лбу взмокшем огонь неприятный почуяла. А Тихон так и рухнул, что подкошенный.

Тут уж всерьёз Варя испугалась — раньше-то будто и не верила до конца, чтобы нежить всякая могла настоящий вред причинять. А тут прям увидала. Сердце у неё всё подобралось. Себя не запомнив, понеслась Варя вперёд, к Тихону. Зачем только? Чем ему помочь-то сможет? Да только не может она по-другому.

А тот ведь живёхонький оказался! Завозился, за пазуху полез. Видит Варя — серебристое в руке у него мелькнуло, да в чёрта и полетело. Крутится неровно, неловко как-то. Да это ж подкова железная! Не даром Тихон в кузнеце подмастерьем значится.

Смотрит Варя, как подкова в воздухе кружится, радеет за неё. И — ура! — так чёрту зазевавшемуся в пятачок и вписалась. Всхрякнул чёрт, растерялся, даже ростом поменьше стал. А Варя на радостях и припомнила, что от чертей этих крапива помогать может. Хотя от этого может и не поможет — ему вон в рожу самую подковой закатали, а он и не сдулся даже.

— Куда лезешь, проклятый?! Не твоё дело, так не суй морду! — о, говорить не разучился. И не привычным голосом своим, писклявым да противным, а громким, будто в воздухе перекатывающимся, громом разбивающимся. Как не проснётся-то никто?

— Проклятый не проклятый, а рога пообкусать могу, — отозвался ему Тихон, с земли подымаясь.

Позабыли они про Варю что ли? Вон, опять чёрт на Тихона пикирует. Обидно даже чуточку… С обиды Варя и натянула на ладони рукава рубашечные да к кустам крапивным бочком пробираться стала. И Тихон пока непонятно как, но отбиваться от чёрта летучего продолжил. Сильный, видать, зараза, — намахался молотом об наковальню что ли? Интересно, если по нему крапивой попасть — ничего с ним не сделается?

Схватилась Варя за самый толстый стебель крапивный — что борщевик наощупь. Даже через рукава тканные колючками болявыми прожигать пытается. Дёрнула что есть силы — что земля под корневищем вздыбилась. Да поспешила чёрта атаковать. Ишь, чего удумал — невестой за собой утащить! Да лучше Варвара девкой-вековухой останется.

Оно, конечно, ежели чёрта подкова не свалила, то и от крапивы толку не много. Так, взвизгнул только, когда листья колючие ему по хребтине прошлись. Выгнулся, как чумкой больной. Да враз к Варе и оборотился, Тихона оставив. Тот и завалился чего-то.

А ежели по глазам чёрта крапивой ударить? О, тоже заголосил. Только повыше подняться додумался. Над Варей теперь оказался, над макушкой самой. Улыбаться начал, зубы заточенные выставляя. Видно, уж сцапать Варвару приготовился. А у той и стебель крапивный поник сразу — от дыхания, видать, зловонного.

Чёрт же, как мышь летучая, проворно к ней дёрнулся. И чего теперь-то петухи не голосят, когда нужны так?

Нет у Варвары больше надежды на птиц. И пришлось ей самой орать.

Не петухом, конечно. Этим-то чертей не проймешь — не дураки чай. А вот речью русской…

Говорок русский — он же как река вечерняя, что о берег тёплый бьётся, камушками как бусинами поигрывает. Что ветерок лёгкий, с травами зелёными играющий. Что свет рассветный, что гряды румянцем поливает.

Это если конечно об разговорном языке говорить. А есть ведь и не разговорный. Которым между собой разговаривать не принято, ежели повода веского на него нет. Или если в рыло получить не хочется.

А Варя тут на таком и заговорила, всех родных чёртовых припоминая и высказывая, где и чем они занимались, бесстыжие. Чтоб оскорбить посильнее да порицание чёрту своё высказать.

Где такие слова Варвара узнала — кто теперь разберёт? Наверное, уж младенцем каждый чего-то такое в речи взрослых улавливает, что к себе притягивает больно, да говорить так вроде запрещается. А то, что нельзя — лучше всего и запоминается.

Так что Варя всё, чего знала чёрту и выдала. Не из баловства окаянного — есть же поверие, будто мата русского все такие силы, что человеку навредить желают, опасаются.

Чёрт видать из их числа был.

Как услышал слова Варины, так в воздухе замер, даже спеси своей чёртовой подрастерял. А как Варя говорить закончила, мигнула — так и исчез чёрный, просто в воздухе растворился. Был — и нет его сразу.

Варя глазам своим даже не поверила, по сторонам вертеться принялась. Думала, притаился где, ещё чего худого задумал. Исподтишка напасть собирается.

Уж и небо светлеть начало — не розовым пока, серость только в черноте небесной проявилась несмелая. Не проснулся ещё Ярило[2], слуги его только, огонёчки как болотные будто по небосводу рыскать стали, проверять, спокойно ли всё.

И тишина такая установилась вокруг. Спокойная. Птицы первые подщебётывать стали. Будто и не было только что чёрта в небе чёрном.

Смотрит Варя по сторонам, а сама только сейчас понимать начинает, чего сейчас происходило. Отчего сердце из груди у ней выскакивает да в голову всё отдаётся, будто всё равно бежать или ещё чего делать требует. А по телу всё холод со слабостью расползаются.

Только-только Варя Тихона заметила. Вот — сидит, головою рыжей трясёт. Встать вроде пытается. А у самого ноги с трудом слушаются. И дышит тяжело, будто до сих пор с чёртом борется.

Понеслась к нему Варвара — враз силы все вернулись. Бухнулась рядом, глядит на парня. И теперь только видит пятно тёмное на рубахе самой. Не в траве Тихон вывалялся. Не землёю испачкался. Крови запах пугающий в воздухе ощущается.

— Тихон? Ты чего? — сама зачем не знает вопросила Варя. А то так не видно, чего Тихон.

— Ничего, — махнул он рукой, улыбнулся даже. И лицо его изменилось чем-то. Будто скинуло с него цепи обычные, угрюмым выражение вечно делающие. Будто распрямилось всё, живость даже обрело.

А Варе неспокойно всё — потянулась она рукой было к рубахе запачканной. Да касание быстрое, холодное, враз ладонь её перехватило, так и не дало тела Тихонова коснуться.

Глаза его светлые сталью кузнечной налились. Отпихнул он Варину руку от себя, как если б заразная какая была.

— А ты чего, с чёртом водишься? — вот и холодок привычный в голосе Тихоновом скользнул.

— С тобой-то? — обиделась враз Варвара. — Нет, не вожусь.

— Ну и не водись, — согласно Тихон хмыкнул, рывком на ноги поднимаясь.

Встала и Варя. Чего одной сидеть-то? Глядит на Тихона.

Вот чего он дикий такой? Вроде и чёрта не побоялся, ранился даже об него, а теперь и вид делает, что не при чём. И Варвара не поймёт, делать-то ей чего? Не понятный он вообще — Тихон этот.

А всё ж без него чёрт бы Варю изловил поди. Да и ранился-то парень из-за неё. Так что стыдно стало Варваре на Тихона обижаться. Отвела она тогда глаза в сторону и тише заговорила:

— Пойдём к нам, рану хоть прочистишь…

Знает Варя нрав Тихонов непростой. А всё равно царапнул смех его, не добрый совсем.

— Ещё чего! — аж голову рыжую запрокинул. — В дом к тебе зайдёшь, ты и ночевать оставишь. А потом и жениться на тебе придётся.

Враз Варя вся заполыхала, загорели у неё щёки да сердце опять разогналось.

— Да… да… — оробела от неожиданности. — Да очень надо за такого замуж выходить!

Развернулась Варя круто да скорее от Тихона зашагала. Хорошо ещё, что в сторону нужную — к дому. А то от смущения могла и ещё куда понестись.

Злой всё-таки Тихон. Хотя с чего тогда помогать ей решил? И вообще — чего среди ночи по улице шарахается?

Много у Варвары вопросов. Только ж не ответит ей никто.

[1]Карачу́н — в славянской мифологии злой дух, сокращающий жизнь и олицетворяющий смерть в раннем возрасте, а также по мнению ряда исследователей божество нижнего мира, являющееся повелителем морозов, холода и мрака.

[2]Ярило — славянский Бог Весеннего Солнца.

Глава 5. Ворожи, вода

— На море на Окияне, на острове Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь, — голос бабкин будто туман в голове размежёвывает, да уснуть Варе мешает. Когда ж она наговорится уже? Жарко в избе, аж пот по всему телу у Вари проступает. Одеяло бы скинуть, да не получается двинуться — будто не один мешок к телу привязан. Глаза даже открывать не хочется. И дышать тоже…

— Возле того камня Алатыря стоит стар-матёр человек, трём сынам отец.

Оно ж после того, как возвратилась Варвара домой, когда чёрт являлся, вроде и ничего было. Не поленилась Варя даже полыни нарвать да в обнимку с нею на лежак завалиться.

— Как достает стар-матёр человек свой булатный нож, режет-сечёт он им все хвори да болезни, все ломоты да сухоты у внучки Даждьбожьей Варвары, кладет их под бел-горюч камень Алатырь.

Утром может и позабыла бы Варя о злоключении ночном — при свете Даждьбоговом не так и страшно то, чего малевать можно было бы. Да только поздороваться с родителями не смогла. Не то, чтобы рассказать им чего.

— Запирает тремя золотыми ключами, бросает те ключи в Окиян-море синее. Кто бел-горюч камень Алатырь изгложет, тот слова мои превозможет!

Вроде и не болит ничего. Просто язык не шевелится, в слова нужные не складывается.

Не испугалась поначалу Варвара — слышала, что от испуга сильного такое бывает иногда, чтоб человек немел. Потом и пройти может. И работать в поле ушла. Да за работою чего-то и не заметила, как солнце ясное в жар вошло да на самую неба макушку заползти успело.

Все ж знают, что нельзя в такое время в поле работать — Полудница[1] злая будет. Пожар может устроить или ещё как сгубить. Не со зла, скорее всего. Просто порядок так отстаивая. Так что ежели в зной дневной увидел девку в белом посреди поля — беги лучше. Мож и убежишь.

На саму-то деву недобрую не нарвалась Варвара — домой убежать успела. А вот после жары полуденной выйти уже не смогла. Будто нагнала всё ж Полудница девку неразумную, накинулась на неё уж дома, да душить жаром принялась. С ног повалила да подняться третий день не даёт.

— Слова мои полны-наговорны, как Окиян-море. Слова мои крепки и тверды, как Алатырь-камень! Гой! — закончила бабка бубнить и одновременно на Варю брызнула чем-то. Холодное Варе сначала показалось. С запахом резким, будто зола пережжённая. А потом и ничего, будто полегче стало. Думает даже Варя, как бы самой заговорам таким выучиться.

Силы на мысли появились даже — в голове чутка прояснилось. Вспомнила Варя, как раньше, от работы утомившись, мечтать зачинала, чтоб посреди дня яркого завалиться на печку да не делать ничего. Просто не делать — отдыхать только.

Теперь вот и сбылась мечта Варварина. Только не радостно ей от того. Хворь всё тело разъедает, голову молодую кручинит, светом дневным глаза раздирает.

Сейчас бы — дай Варе выбрать — лучше на сенокос. Или на любую работу другую, пусть самую тяжёлую: на урожая сбор, или в самую глушь лесную за грибами да за ягодами. К волкам голодным. Ток здоровой чтоб быть. Чтоб силы на это иметь всё. Ни в жисть Варвара отныне лениться не станет! Если оклемается только.

— Ба, а я помру? — силы даже у Вари даже на вопрос нашлись.

— Тьфу на тебя, королобая! — бабка возмутилась. И правда плюнула. Прям в левый глаз Варваре.

А потом низко к ней совсем наклонилась. Близко так, что и рассмотреть тяжко становится — всё перед глазами плывёт да раздваивается. В упор глазами своими зелёными, что листья древесные, уставилась.

— Знаешь, чего захворала-то? — голос будто у бабки моложе стал звучать. И хитрость в нём проступила. — Не будешь матершиною разговаривать.

Вздрогнула Варвара. И на это силы появились даже.

Откуда узнала-то бабка? Ужели не спала в ту ночь? А чего тогда не подмогнула? Узнать надо будет. Потом. Как язык хорошо слушаться начнёт.

А бабка как ни в чём ни бывало отошла от Варвары да кашеварить принялась. Пшено крупное. Это Варька пока не ест — остальных-то домашних не кормить нельзя. А то Варьку и съедят, пока тёпленькая.

***

Ещё через три дня Варвара и поднялась. Ушло из тела марево противное. И язык даже шевелиться нормально стал. Только язык первое время Варваре без надобности оказался — не давала ей бабка его пользовать. А всё сама только рассказывала, какая дурная да баламошистая внучка у неё.

— Не зная броду — не суйся в воду! — лютовала бабка, по двору мечась, пока Варя в корыте стирала как раз. — А ежели уж полезла, то чего глезны[2] свои задираешь? Иди ужо до конца.

Молчит Варя, не пререкается. Только сарафан мамкин усерднее стирает. Мало ли, чего ещё приключится, ежели старших не уважать.

Чего именно бабка разузнала — тоже не выяснишь особенно, уж больно пылает шея у неё сзади. Да только чует Варя, что не выкарабкалась бы она без бабкиного участия. А та уже глазами на неё из-за плеча сверкает, от уборки отвлекаясь.

Опустилась Варя пониже над корытом несчастным. Думала, пригвоздить её бабка собирается словами последними. А та возьми да и скажи, даже будто и весело:

— Но то, что подругу выручать пошла — это молодец. Это диво.

И сама за метлу взялась — двор мести. А Варя приободрилась. И лучше ещё лучше стирать стала.

***

— Не буду я тебе ворожить, — Варя руки на груди Варя собрала, будто насмерть стоять за кого собиралась. Будто принуждать её сейчас все будут. Только Добрынка сроду никого не принуждает — не за чем ей, и так за нрав весёлый да глаза светлые каждый всё ей отдать норовит.

Оно и Варя-то упирается больше для порядку. И потому, что с наказом бабкиными не до конца разобралась — так стоит ли в дела около-навьи лезть или всё-таки не надобно?

— Ладно тебе, — смеётся над нею Добрынка. — Я за это Есения попрошу тебя на санках покатать.

Есений-то — брат Добрынкин — Варе без надобности. Но ответила Варя всё равно, как если б с надобностью:

— Так это сколько ещё ждать-то!

— Как раз к Велесовой ночи[3] — тогда ещё и поворожишь, — это уже Умила в разговор вступила. Ей, как и Добрынке, страсть как на жениха погадать хотелось. А между собой все знали, что Варвара лучше всех через воду глядеть умеет: кто придёт да какой наружности. А то и сторону верную укажет. И чего только Велижанка сама гадать вздумала, так ещё и образом таким опасным? Теперь-то, после того и носа не кажет девка на такие посиделки. Видно не глупая — научило лихо то чему.

А Варе вроде и хочется подружкам погадать — удаль девичью показать. Да и опасаетсямаленько: одно дело петухов слушать да в крынку с маком глазеть, а другое — чертей настоящих лицезреть да отбиваться от них.

Хотя вечер тихий, спокойный. Луна на небе не щеками круглыми потрясает, а рожками узенькими куда-то указывает, в бирюзу всё покрасить пытается. Запах свежий с речки идёт, голоса тихие с другого берега её приносит. Куры ещё не уснули даже — слышно из курятников, как тепло покудахчивают, перья поди рябые на грудках распушая. Разве можно в вечер такой чего бояться? Тем более не одна больше Варя — вон сколько подружаек вокруг: Добрынка, Умила, Чаруша, Галина. Да и не робкая Варвара совсем.

Эх, была не была! Уж подумывала Варя, как бы согласиться и глазами сосуд нужный для гадания выискивать начиная. Как тут сердце зашлось разом!

Рык раздался сзади, что звериный, да тени налетели. Сильные! Хваткие! Уж Чарушу и Галиной под визг их похватали. Варю тоже хотели — уж на плечи мех нелёгкий опустился. Да только сила какая в неё вселилась — перед глазами образ чёрта поганого мелькнул, скорости ногам придал, да такой — только у края самого деревенского и поняла Варвара, что сзади смех весёлый слышится да то, как по имени её зовут. А сама чуть к реке уж не убежала.

Парни то деревенские оказались — напугать девок попросту решили. А напугалась сильнее всего Варвара.

Вернулась она обратно, взглядом всё понизу стараясь вести. Смятение испытала — всё ж одна убежала, без подружек. Недобро это как-то… А с другой стороны — и не особенно подружки и бежать собирались. Так чего счастию чужому мешать?

А парни-то красивые. Потому, наверное, девчонки не убежавшие так смеются весело да на Варю не серчают особенно. Так, подзуживают только.

— Ну, ты как заяц прямо, — молвит Галина, от руки Огнеславовой увиливая. — Проверь, уши не отрасли длинные?

— Вот тебе и волк! — в шутку Радибор на плечи Варваре полушубок звериный накинул.

Ох, привычка эта местных зверьём всяким переодеваться да девок по вечерам пугать. Хотя это ещё ладно, добрая шутка даже получилась.

А вот зимой как-то, после Велесовой ночи как раз, девки другие девки пошли так гадать — у банника про судьбу свою спрашивать. Только банник — он мужик неразговорчивый особо. Ему, чтоб ответ получить, нужно было ночью к бане прийти да с улицы в окошко банное гузно [4] своё голое просунуть. И чуять внимательно, какая рука по гузну и погладит: ежели мохнатая, то за богатого жениха девка замуж выйдет; лысая — за бедного; а ежели хлопнут кого по гузну — то так, середнячим жених получится.

Девки те болтливые были видать, потому что узнали об их затее парни. Да разыграть из решили. Взяли и схоронились заранее в бане. И когда стали гадальщицы места оголённые в окно сувать, они кого хлопнули, кого через рукав шубный погладили, а кого и того… рукою голой рукой.

Повизгивают девки, от «банника» предсказания получившие. Перешептываются, хихикают. Довольные да обрадованные забавой такой удавшейся. А парни те возьми да и выйди из бани, напоказ прямо.

Шуму было! Крику! Девки ж поперву решили, будто духи это перед ними недобрые показались. Испугались до жути. А как признали парней обыкновенных… Забавы такие с нежных мест касаниями они ж только для дела прощаются. Не для забавы пустой. Так что пожалели те парни о смекалке своей — гневные девки они ж не то что парней, они упырей в бараний рог согнут.

Хотя и поговаривали потом, что предсказания жениховские вроде и посбывались.

Отобрала Варвара у Радибора шубу, подмяла хорошенько да на неё и уселась — сверху-то помягче.

— Чего ж Тихона нету с вами? — Чаруша вопросила. А Варя и напряглась сразу. Тихон же никогда в игры такие молодецкие не играл. И чего тогда Чарушка о нём вспоминать надумала? А смех Стоянов по ушам ей резанул — близко больно встал.

— Да разве же этого вытянешь из его норы?

— Я ему предлагал уж — шуткою вроде, — подхватил Радибор, дурачась. — Так зыркнул на меня, а в глазах и следа мысли нету. Как полоумный. Он, наверное, Бориске родственник дальний — не признаёт только.

— А чего? — захихикала Умила. — И нравом внешностью похож — оба что лисы. Да и норов схожий.

Тут уж Варя не стерпела:

— Тогда и тебя, Умила, к Бориске в родню запихивать можно.

— Чего это? У меня волос нормальный, светлый, — без стеснения Умила улыбнулась.

Головою взмахнула да на плечо косу толстую — не обхватишь — перекинула. Чем гордилась Умила, так это волосами своими, которые впотьмах даже свет как-то улавливают да так и норовят перелиться красиво. И коса сама тугая — что кулак плотный.

Наверное, Варю исподтишка уесть захотела — у неё-то косы такой отродясь не было. Волос тёмный, каштана цвета, да не растёт сильно — до локтей едва-едва достаёт. Только не заботит это Варвару. А вот что на Тихона начинают напраслину возводить…

— Волос может и светлый, — вроде пытается Варя ровно говорить, да всё равно злость на голос так и капает. — Да ум короткий. Кто на прошлой неделе корову чужую в стойло загнал, а своя до ночи самой вдоль реки куролесила? Это хозяин ещё — Богдан — свою искать начал. А то так бы и ушла твоя Трима куда, одни косточки бы потом волки принесли.

Чует Варя, как укололи Умилу слова её. Про корову-то все и так знали, да ради приличия молчали вроде. А тут прямо в лоб Варвара всё ей всё выкатила.

— А сама-то? — это подружайка Галина подключилась. — Дома ночью не ночевала. Где, спрашивается, бегала? Ужель как Трима — заблудилась?

— Не заблудилась, — качнула Варвара головой. — К Брониславу твоему бегала. Про звёзды да цветы мне рассказывал.

Что на Бронислава Галина заглядывается — это тоже все знали.

— Да не к Брониславу, — Чарушин голос раздался. — А к Тихону, небось. Чего иначе ты за него заступаться вздумала?

Вот уж что не ожидала Варя, так это то, что щёки жаром ей обдало. А все ещё и смех Чарушин подхватили — чем сильнее Варю и смутили. Не нашлась даже девка, чего ответить можно. Только с шубы пригретой поднялась торопливо да, не прощаясь, так к дому и поспешила.

Чем ещё больший смех, конечно, вызвала. Да только всё равно Варваре. Не смеха чужого она испугалась она. А того, как быстро сердце быстро заколотилось от слов Чарушиных.

Идёт Варя к дому по улице, а у самой все мысли путаются. И вроде много их, а не ухватишь ни одну — все от разума разлетаются, да только покоя телу дать не могут. Прошла уж мимо двора своего Варвара, шага не сбавляя. К колодцу направилась. Там среди ночи уж никого не было — все воды себе и за день натаскать успели. Да и Варе не пить, конечно, хотелось. А другим делом заняться надо.

Бросила Варя в колодец ведро привязанное. Не долго летело — скоро уж булькнулось. Принялась Варя его обратно вытягивать ворот крутя и верёвку на него наматывая. Тяжело идёт, скрипит. Слышно, как по стенкам ведро то и дело задевает. Как бы всю воду не расплескало. Стала Варя крутить медленнее. А сама по сторонам оглядывается — нет ли кого.

Достала, наконец, ведро, на край колодезный поставила. Ещё раз огляделася — если компания весёлая ради шутки следом за ней пойдёт, то от смеха их до конца жизни Варе не отделаться. Ей и самой смешно маленько, чего она делать задумала. Но так охота — пуще неволи.

Наклонила она ведро так, чтоб месяц молодой в воде отразился. Лучше, конечно, луна полная, но где ж её сейчас возьмёшь? Так и с месяцем поговорить дозволительно, если немножко.

Наклонилась Варя к ведру самому и зашептала, так чтоб вода только колодезная услыхала: «С пути-дороги устанешь, суженый мой, у меня есть водица, приходи, дам напиться». И глядит внимательно.

Вроде успокоилась вода даже от колыхания лёгкого. Ровная стала, что зеркало. И пустая такая же. Только рожки месяца подсвечиваются. Видно, всё-таки не желает он с Варей говорить. Ладно. Так может и лучше даже.

А чего это рябь по воде вдруг пробежала? Задела Варя что ли ведро случайно? Да нет… На краю так и стоит. Ровно. А рябь идёт…

Пригляделась тогда Варя к воде. Замерла — даже сердце медленнее биться стало… А потом как погнало! Чуть дыхание Варе не перебило — потому что проступил на воде образ, которого и быть в воде ночной не должно.

Сами руки Варины ведро от себя откинули. Загромыхало оно в полную силу, обратно бухаясь. А Вари самой уж и след простыл от колодца.

Нечего было, конечно, на месяц молодой гадать. Врёт он всё. Небылицы всякие показывает. И нечего Варе о них думать. Надо домой скорее бежать — вон, голос уже мамкин раздаётся:

— Варь-ка!

Мамка-то, когда Варваре поплохело, перетрухнула, хоть и виду старается не показывать. А всё равно переживает, допоздна гулять не велит. Это она ещё не знает, чего с Варей приключалося. И хорошо бы, чтоб и не узнала. Так что Варя быстрее к дому побежала. А то мамка не докричится — так бабка с кочергой выскочит.

Подумать только Варвара успела: а Агнеша гадала ли на суженого? До того, как Бориска за неё всё порешал?

[1] Полудница — злой дух, славянская персонификация дневного жара.

[2] Глезны — ноги.

[3] Велесова ночь — славянский праздник, который встречали в ночь с 31-го октября на 1-е ноября, это праздник перехода от света к тьме, это ночь, когда открываются границы между мирами.

[4] Гузно — зад человека или животного.

Глава 6. Крада

Зачерпнул Тихон ладонями воду из речки. Чистая, ни соринки. Холодная только — ладони немеют больно. Так и хочется выплеснуть скорее, чтоб чувство в кожу обратно возвращаться начало. Да не для того Тихон сюда шёл спозаранку — чтоб как рыбе поплескаться.

Зажмурился да брызнул в лицо себе. Проняло его враз от холода. Аж фыркнуть, как старику захотелось. Они, старики, наверное от того и фыркают, что жизнь прожитую в теле вспоминают да радуются. Тихону-то рановато ещё жизнь вспоминать — только двадцатый год пошёл. Потому, наверное, так кости и сводит от холода — не привык ещё. Хотя такие как Тихон они завсегда холода не любили.

А он себя всё равно закаливает. На зло себе самому. На зло кому делать — это у Тихона в крови. Вода уж по телу бежит, отчего кожа будто мала становится, пупырышками идёт. Капли на ресницах собираются, взору мешают. Только речка знай себе — плещется, и всё равно ей на всяких там курнающихся.

Голоса человечьи Тихона от омовений отвлекли. Ухо у него по-звериному дёрнулось сперва, а потом и сам он развернулся. До работы время вроде есть — рано ещё. Да и кузнец не злой. Так что можно и полюбопытствовать маленько, чего там творится в селе родимом.

Накинул прям на тело мокрое рубашку Тихон да и поспешил к дому ближе. Тихо у него идти получается, ни одна ветка под ногами не хрустит. Девки местные одно время всё ругались на него — говорили, будто надо кому-то колокольчик на шею вешать, что корове. На что Тихон отвечал всегда: у девок тех колокольчиков отбирать не будет — пусть носят не боятся. Обижались чего-то девки тогда. Несмышлёные.

А голоса меж тем всё громче становятся. От мельницы, оказывается раздаются. И народ уж там собрался. Глядит Тихон, а друг против друга посерёдке самой стоят двое — Бориска да Варвара — а остальные по краям расставились, наблюдают да гомонят. И чего-то даже старший сельский тут же присутствует — а этот по пустому от дел отрываться не будет. Видать, важное чего. Ускорил Тихон шаги.

Варя — она девка боевая. Потому, наверное, и не сватанная до сих пор сидит. Много в ней мужеского чего-то. И норов крутой больно. Такая мужа слушаться не станет. Да улыбаться всем, ежели плохо у ней на душе, не будет. И своё всё двигать будет. С такой водиться иногда хорошо. А вот жить — так себе.

Вот и сейчас — к порченому Бориске чего-то пристать решила. Хотя чего ей дурачок сделать-то мог? Безобидный ведь — ходит по селу, наблюдает. Помочь иногда пытается. Его и не гонят особенно. Но и не привечают чего-то.

— А куда ж тогда Гореслав подеваться мог? — упёрла Варвара руки в бока, что бабка её, да сурово Бориску вопрошает. Будто знать он чего может об этом Гореславе — женихе Агнешином.

— Почём я знаю-то? — побледнел чего-то Бориска, скривился весь телом, ростом и так мал, а ещё и меньше казаться стал. Жалким таким. Только видно Тихону, как глаза тёмные злостью наполнились — не гляди, что тело мягким да податливым видится.

— Так проверим давай, — не унимается всё Варя.

— Чего ж ты к нему прицепилась? — это Дарья посетовала. — Кому он зла-то пожелать мог?

А Бориска, поддержку Дарьину почуяв, ещё ближе к земле кручиниться стал. Собаку побитую напоминать начал. Вроде и пожалеть его на этом надо, а Тихону больше хочется пинка Бориске этому поддать. Злой он, наверное, Тихон. Или чует больше, чем положено.

— А ежели он тебе потом зла пожелает? — потемнели у самой Варвары глаза, на Дарью глядючи. Убивца-то покрывать намного ли лучше, чем самому убивцем быть?

Вроде и мешается народ. Агнеша-то молодая у каждого почти в сердце занозой осталась. Да и Бориска на Агнешу тогда засматривался. Да страшно поверить, что свой убить её да жениха её смог. Тем более тот, на которого и не подумаешь.

Староста ж — Владимир — внимательным да холодным взглядом за Варей с Бориской следит. Они у него не всегда холодные — только когда дело важного больно касается. Тогда уж что Перун Владимир становится — суровый, но справедливый завсегда.

— Проверить надобно.

Тихо это Владимир сказал. Только все всё равно услышали. И мысли ни у кого спорить с старостой не возникло.

Потянулся народ за Варварой следом. В тишине, как процессией поминальной. Только Бориска всё отстать норовит. Даже на ногу западать начал. А сам глазами опущенными всё по сторонам озирается. Насторожился Тихон. Ближе к Бориске подошёл — вроде как поддержать хромого.

— Уж не сбежать ли надумал? — в самое ухо спросил.

А Бориска дёрнулся весь. Вид напустил, что не понял Тихона. Только ковылять ещё быстрее стал.

Привела Варя народ к дому мельника. Да даже место указала, где копать надобно.

Клоки земли в стороны раскидывать лопатами стали. Смотрит Варя, как яма появляется там, где трава весёлая зеленилась. Чёрным всё перечёркивает теперь. Тишиною многолюдной. Поглядывает Варя на Бориску, да не узнаёт его. Больно взгляд у него разумный стал. Аж до костей пробирает. Неприятно.

— Есть чего-то! — крикнул Стоян, землю копавший.

Все как по команде ближе придвинулись.

Вроде и непонятно, чего есть. Просто корни сильные из земли торчат, изгибистые. Да только нет поблизости деревьев, чтобы корни такие могли дать могли.

Очерчиваются кости человеческие…

Вот странно: когда внутри они — не чувствуются, и не думается об них. А как только видны становятся… Вроде и не боишься смерти — а всё равно задумываешься. О том, чего после тебя остаться может.

Вздрогнула Варвара. И от мыслей невесёлых. И от движения Борискиного резкого. Вроде как телок неразумный к ней дёрнуться хотел, да на Тихона несуразного наткнулся. Или показалось ей только.

— Вот же! — само у Вари вырвалось, со страхом даже. Рукой в яму стала показывать, будто и без неё никто не видывал.

— Да свиные это кости! — взвизгнул вдруг по-бабьи Бориска, руками всплеснув. — Маланья давно ещё захворала, так мы с тятькой её и зарубили! А чтоб хворь не передалась кому — и закопали!

Загомонил люд — видно, поверить хотелось. Да и тятьку Борискиного все уважали. Жаль только, не было его здесь, чтоб слова сыновьи подтвердить.

— А ты ж меня не любишь просто! — захныкал вдруг Бориска, что ребятёнок, на Варю пальцем толстым указывая. Лицо такое ещё скуксил — брезгливо-противное. Какие все хворые любят жалость выбивать. — Я тебе вспомнил — к Масленице веток еловых каких красивых собрал! А ты их в меня и кинула, да ещё смеялася!

Оторопела Варя — не помнила никаких веток от Бориски. Не заметила даже, как староста сам в яму выкопанную залез. А Бориска дальше давай хныкать.

— А как ты меня баламошкой[1] звала! Или помётом куриным бросалась! А как в болоте утопить грозилася!

Не было такого — не жалуется Варвара на память. Да и чего она — сама дурная что ли? Только от напраслины неожиданной онемела вся, аж язык во рту прилип. Не умеет Варвара на враньё откровенное отвечать — сама не врёт и от других не ждёт. А бабы вокруг охать начали да на Варю молчащую коситься. Думают, наверное: раз молчит, значит правда виноватая, слово молвить боится. А Бориска всё сильнее сопли по лицу размазывает.

И тот гомон, что в толпе было подниматься начал, голос молодой прервал.

Не Варин только. Велижанкин. Редко Велижанка говорила — молчала в основном да улыбалась несмело. Потому когда говорить вздумывала, все сами собой подбирались, слушать пытаяся. Приятный у Велижанки голос потому что — негромкий вроде, а что речка на закате журчит. Спокойно так, размеренно. Слушать и слушать хочется.

— Так ты, Бориска, ветки те еловые на местах супостатных[2] собирал, где душегубов всяких оставляли. Кто ж такого недобра себе захочет? — сразу все припомнили, где в лесу то супостатное место было. — И с баламошкой ты напутлял — это мамка тебя так звала, когда ты в чугунок со щами золы зачем-то насыпал. Помётом ты сам в людей добрых исподтишка бросался. А топить тебя — так это все девки обещали: ты ж подглядывать на речке за нами норовишь.

Вроде и поутих народ, уж на Варю взъесться собравшийся. Ладно больно Велижанка говаривала. А Варя только глянула на лицо её серьёзное. И хитринку, как у лисы, в глазах светлых увидала. Только ей одной, наверно, приметную.

— Так выдумщик ты, оказывается, — это Тихон голос насмешливый подал на Бориску глядя. — Эк чего выдумал… Наверно, и про свинью насочинял. Вот я твои косточки со свиными-то посравниваю…

Вот уж Тихону чего не простили — над Бориской издевательства. Заголосили, загундели бабы, мужиками молчаливыми поддерживаемые. Зато про Варвару враз позабыли.

А потом тишина разом на собрание навалилось. Как гром — даром, что небо чистое да высокое. Гром — он и внутри у человека грянуть может. Даже если слова, его вызвавшие, тихими были. Как всегда, когда староста Владимир говорил.

— Человечьи это кости…

Сказал, чело над ямою поднимая и не глядя ни на кого особенно. Знал, что и так его слушать будут. И услышат всё, чего надобно.

Холодом народ пронзило, что стрелой охотничьей. Будто одна летела, да хитро так изогнулась в полёте, что всех древком своим гибким опутала. И связала. И боль в сердцах уже есть, и кровью даже растекается, а делать чего с этим — неясно пока.

Первым Бориска догадался, чего делать — дёрнулся, как ужаленный, и зверем диким подорвался. Куда только неловкость с плаксивостью подевались? Ведь и убежал бы, скрыться успел, если б ему Тихон подножку не успел подставить.

Бухнулся Бориска на пузо с размаху, да по земле проехался. Как только не разрыдался, бедолага?

Тут уж и народ отмер. Навалились мужики на Бориску — он уж и пикнуть не успел. И дёргаться быстро перестал — сильнее его мужики озлобленные. У которых стрела через сердце только что прошла.

Спешно Владимир из ямы выбрался — одним прыжком, хотя она в пару аршинов уже была. И стремительно, словно со стрелой той злосчастной споря, вперёд пошёл. Мимо Вари прямо и Бориски, голову свесившего прошёлся.

— Бориса в подвал отвести. Тихон да Военег сторожить его остаются. Вечером их Есеня с Житеславом сменяют. Кости вынуть да ко мне отнести. Краду[3] Вецена с Искреном готовят. Остальные — за работу.

Стал народ разбредаться по заданиям старостиным. Разговаривать начали потихоньку, мыслями обмениваться.

Оно когда дело есть — всегда всё легче переживается.

***

Не выходят у Варвары ровные птички из теста — всё то у одной клюв на бок смотрит, то у другой лапы разлапистые слишком получаются. А то и на Гамаюна похожа какая получится. Такую Варя сразу без жалости сразу обратно в ком катала да заново вылеплять принималась.

— Не страшно: в животе всё одно, перемешается, — успокаивает её Велижана, ловко тестом рядом орудуя. Ей-то легко успокаивать — у самой ровные пичушки выходят, красивые. Хоть в окно выпускай — что живые. Подрумянятся ещё, как яблочки наливыные станут. И не скажешь, что для тризны[4] их готовят.

Каша уж в чугунке дымится, пироги в печке поднялись, стоят теперь — отдыхают. Теперь и козуль[5] птичьих можно налепить, которые матерь Сва-Славу изображать будут да дорогу духу, тело покинувшему, указывать будут.

— Как ты? — тихо Варя Велижану спросила, боясь настроение у той согнать.

Велижана-то, как очнулась тогда, ещё молчаливее не стала. Не по-прежнему, когда разума в её глазах и тени не было. А будто думать о чём много стала.

— Я-то? — подняла Велижана глаза на Варю светлые. — Я-то хорошо.

И замолчала. Опечались Варя — видно, и сейчас подруга к разговорам не жалует. Или может грусть в ней по Гореславу сидит?

Оно за смерть-то грустить не принято — это ж начало только. Да это только если от старости человек умер. Или от болезни — освобождением считается. А если на поле боя, за подвиги ратные — так вообще гордость разобрать должна. Но ежели от руки супостатной, подлой… Да ещё что не знал никто, душу чтоб не проводили. Так наверное душа Гореслава до сих пор на земле и мается?

Потому и торопятся все его похоронам придать. И так ему задолжали уже. Ещё и непраслину возводили.

— А я тебе потом расскажу, как оно всё было, — вдруг Велижана сама к Варе обратилась, очередную птичку вылепливая. — Не сейчас только. Сейчас об добром молодце думать надобно.

Улыбнулась Варвара. Значит, в себя приходит Велижанушка. Даже улыбка у неё прежняя почти стала. Грустная только. А Варе и самой узнать хотелось, чего ж с Велижанкой случилося. Так что веселее она своих птичек кривых делать стала.

— Благодарствую, что заступилась перед народом честным, — опомнилась, когда козули пора было в печку ставить.

— Ничего это, — снова улыбнулась Велижана, со щеки муки посыпку убирая. — Каждый растеряться может, ежели на него напраслину возводят.

Поторапливаться надо. Оно обычно на третий день только хоронят — время есть и теста блинного настоять, и краду тщательно поукладывать. Да только нет у села трёх дней этих. И так сколько времени уж Гореслав ждал…

***

Ясный вечер, тихий. Неба полоска вдалеке румянится нежно — видно в добром расположении Ярило. Синь небесная тихонько рассеивается, свежестью на мир людской опускаясь. Тишиной, голосами приглушёнными, вечер наполняя.

Собрались все, не сговариваясь, вокруг крады. Ежели не знать, то и не догадаться можно, что домик, из брёвнышек сложенный, не игрулька детская. Хотя будто ребятёнка туда несут, рушником пёстрым одетого. Только не вырастет «ребятёнок» тот никогда, в какие богатые его одежды теперь ни заверни. Потому что останки Гореславовы внутри.

Вот их уже в «домишко» и кладут. Аккуратно бревна обратно Буян укладывает. Тихо, потревожить «свёрток» боится. Извиняясь будто.

У старосты уже факел подожжённый — всех местных он в путь последний отправлял. И какое дело, что Гореслав неместный был?

Вдруг кинулась к кострерищу погребальному Дарья. На колени бухнулась. Разумом, что ли, тронулась? Сама сгореть решила?

Нет. Достаёт Дарья торопливо из-за пазухи гребень деревянный. Старый уж, зубцов некоторых не хватает. Явно таким расчёсываться не будешь. А зачем хранить? За тем разве только, что подруга твоя давняя им волос густой когда-то чесала? Да почила без времени? Только руна «Алатырь», что с началом имени подругиного совпадает, и осталася.

Положила Дарья гребень рядом со свёртком, да поскорее отпрянула. Тогда и Владимир поджёг краду.

Сразу огонь взвился, жеребцами буйными в вышину вздымаясь. Искрами разноцветными рассыпаясь. Затрещали брёвна языками жаркими раздираемые.

Хорошо осветилось, ярко. Чтоб дорогу Гореслав смог найти в мир другой. Чтоб зла ни на кого не держал. Чтоб успокоился.

Рвутся всё сильнее в синь небесную всполохи огненные. Дрожит, трясётся, поплакивает будто. Шипит бессильно, ветки сухие ломая, сжирая.

А и поспокойнее вроде становится. Ровнее уж горит. Дым тёмный острёхонько в вышину уползает, словно тропинка видимая. Осколки там от огня поблёскивают, словно звездочки на дорогу эту сыпаться стали. Поровнело пламя. Уж спокойно облизывает и «подкормку», и то, что в них сокрыто оказалось. Будто выдох у народа облегчения получился. Да кто-то барабанить по металлу принялся. Второй «голос» к звону этому подключился — помягче уже. Не ради забавы или из баловства — задать просто ритм надо. Для песни славной, провожательной.

— Традо Истра Весе Ярга Ладодея[6], — затянули людские голоса со всех сторон. Медленно поначалу, печально почти. А после, глядя как пламя будто под слова пританцовывает, веселее всё.

И действительно — веселиться надобно. Крада — она за ради печали придумана, что ли? Она чтобы путь душе осветить, из мира Яви в царство Навье проводить. Где уж предки славные да боги гордые за пиром заждалися. Нету и повода кручиниться.

Уж смеяться начали, пританцовывать.

Только Варваре не смешно. Как уморившаяся глядит она на костёр полыхающий. Ниже всё. Будто силы у него кончаются. Видит Варя, как гребень старый сжимается всё, оплавляясь будто. И исчезнуть норовит. Думает о том, как и кости Гореславовы в пыль звёздную превращаются. И не остаётся его в мире этом. Совсем.

— Чего печалишься, Варвара-не-краса? — из мыслей её Тихон вывел. Подошёл незаметно, рядом стал.

Не обратила Варя внимания на обращение обидное.

— История уж печальная больно вышла, — опустила Варвара глаза долу, даже на "не-красу" не осерчав.

— Полно те, — возразил на что Тихон. — Благодаря тебе и похороны человеческие получились. И правду все выяснили.

— Выяснили… А лучше бы эти кости — правда свиными оказались! И чтоб не был Бориска убивцем. И чтоб…

— И чтоб вообще ты ничего и не знала? — нахмурился тогда Тихон.

— Порядок в мире всё равно восстанавливать нужно, — строго он произнёс. — Мир без порядка быть не может — в безвременье тогда превратиться. А ежели дозволять таким как Бориска бесчинства свои вершить… Сама ж сказала: а если он ещё кого решит?..

— Почему он так? — беспомощно Варя вопросила.

— Злоба в душе разрослась. А некому было её проредить. Али слушать не хотел…

Тут Варя на Тихона глаза, наконец, подняла.

— Ты мне, значит, веришь, что Бориска Гореслава убил? Он жеж так и не признался.

— Верю, — кивнул Тихон.

И замолчал.

Варвара тоже замолчала.

А потом, не сговариваясь, к людскому пению оба присоседились. Друг на друга не глядючи.

[1] Баламошка — полоумный, дурачок.

[2] Супостат — враг, изменивший своё мнение человек.

[3] Крада — погребальный костёр.

[4] Тризна — поминальный ужин.

[5] Козули — печенья

[6] слова славянской агмы

Глава 7. Не буди лиха, пока он тихо

Возится Варя в сенях у себя, что мышь в подполье полном. Сподручно ей это — по всему дому лучины горят. Чтоб огонь крады похоронной поддержать да дорогу уходящему осветить получше. Да и спать в похоронную ночь не полагается — дабы душа почившая в одиночестве не оставалась. Так что после тризны поминальной все хоть по домам и разошлись, а всё же будто вместе остались, пусть на расстоянии. Везде огоньки в окнах пляшут да голоса приглушённые о своём чём-то шепчутся.

— Варька, чего опять горечи в избу напустила?

Родители с бабкой тоже не ложатся. Вот тятенька у Варвары и интересуется, почто она полыни горькой пуками на стенах навешала.

— Это от мошек, тятенька, — не отвлекается Варя от того, чтобы мешочек маленький, маком наполненный, покрепче перевязать — ещё в два угла такие положить надобно.

— А колючек чего в горшки навтыкала? — матушка это подключилась.

— Не колючки это! — у Вари аж семя маковое по полу неловко рассыпалось. — А чертополох! Красивый он!

Тятин смешок раздался. А Варя не стала семена маковые заметать. Мало ли, кому их пересчитать захочется.

— Пущай с ума сходит, — это бабка за Варвару вступилась. Она-то знала, кого чертополохом да полынью отпугивают. — Всё равно сватов днём с огнём не сыщешь.

— Ну, ба! — Варя уже крапиву сушёную под лежак свой запехтерила.

По сторонам огляделась. Вроде, подготовилась. А то мало ли — браниться-то опасно, так по другому жилище защищать надобно от гостей незваных.

Стук в дверь раздался. Это — гости званные. Чужие-то привычки стучать не имеют — через окно сразу сигают. А так на пороге Велижанка и стоит. В руках букет совравши. Из плакун-травы. Вот это наш человек — прощёлканный. Варя букет этот в свободный горшок поставила — до утра всё равно не нужен. А они с Велижанкой на лежаке устроились. Да под льняное одеяло залезли, из-под него на лучинки свет поглядывая. Огонёк на ней дрожит, извивается словно усыпить подружек желает. Не со злого умысла, просто природа у огня прирученного такая.

— Я ж тогда и не хотела особенно, — начала полушепотом Велижана. — Просто… Смелее стать хотелось очень. Все ж гадают… Ты вон ворожишь… — отвела взгляд в сторону Варвара. — А мне всё боязно было. А потом злоба на себя разобрала. Чего это все могут, а я всё как овечий хвост трясусь… Ну, и пошла.

— Чего ж ты сразу к зеркалу полезла? — возмутилась Варвара, уязвлённая тем, что вроде как отношение к несчастью Велижаниному имеет. — Можно ж было как все — сапогом в прохожего кидаться али перья у петухов драть?

— Так то оно так, — невесело Велижана усмехнулась. — Да только… Не понять тебе, Варя… Когда страх тебя съедает, его прогнать поскорее хочется. Самой себе доказать, что храбрее ты, чем думается. Да только не так это…

Грустно голову Велижана повесила, в покрывало Варино кутаясь.

— Да почему ж не так? — присмиревшим голосом Варвара спросила. — не каждая всё ж на опасное самое гадание пойдёт.

— И не каждая за это поплатится, — не приняла Велижана утешений подругиных. Она и всегда такая была — про себя всё лучше всех знала и в других, что в зеркало, не смотрелась. Зато видеть их умела честно. За то Варваре и нравилась.

— А чего… там было? — ещё ниже голос Варя понизила, к огоньку с лучинки приглядываясь. Тонкому, дрожащему. Будто убежать желавшему.

— Там? — думала Варвара, что не ответит Велижана. Да только та привычку к правде имела. — В том и дело, что ничего… Просто ничего, Варя, нету. Ни тепла, ни холода. Ни печали, ни радости. Чаяний уже нет. Пустота. И мысли только. О прошлом. И прошлое это… будто пользы лишённым кажется. Бесцельным. Только не грустно от этого. И не страшно. А просто на душу словно тяжёлый кто-то навалился и не пускает её. И нет не то, что сил — желания нету ему противиться. Просто тяжело, а даже не думается, что изменить что-то можно. Будто заслуженно это всё.

Подёрнула плечами Варя сильно, хотя и тепло в избе было, тем более на лежаке под покрывалом, да с подругой рядом. На себе вообразила, какого это — когда чувств да чаяний нету. Когда тяжело — и всё. Всё-таки лучше, когда разум силу сохраняет. Даже если с чёртом от того биться приходится.

— А потом как же? — поторопилась спросить Варя.

— А потом просто упало что-то с меня и всё. Снова краски яркие мира людского увидала. Снова дышать полной грудью смогла. И не поверишь — счастье всю голову закружило. Сердце застучало. Думала — взлечу от счастья.

— И не помнишь, как в себя пришла? — осторожно Варя в глаза Велижанины, на орехи похожие, заглянула.

Та головою мотнула.

— Хорошо, — улыбнулась Варвара.

Хорошо, что не знает подруга о приключениях её. А то бы на себя, того и гляди, новую печаль навесила.

— А ты как про Бориску узнала? — будто в мысли Велижана Варварины заглянула очами глубокими.

И как отвечать ей? Да и вообще — у всех в селе скоро мысли похожие появятся, кручина только отойдёт. Стала Варвара соображать, да не тут-то было — не соображается.

Стол, ходуном вверх и вниз подпрыгивающий, очень уж отвлекает.

Успела Варя только с лежака подскочить да лучину подхватить — не хватает ей только в доме собственном крады. А стол не один чудить вздумал — и горшки все трясутся, гремят в печке, и лавки козлами прикидываются, да и печка сама будто с места сдвинуться норовит.

Видит Варя краем глаза, как Велижанка тоже на ноги вскочила да букет свой — плакун-травы — схватила да на манер меча пред собою держит.

И у родителей в комнате не спокойно — бухается всё чего-то на пол, разбивается, шумит. Бабка веретеном над головой крутит, как если бы телёнка на старости лет треножить решила. Матушка как полоумная мечет песок какой-то вокруг себя да приговаривает непонятно. Близко Варя к родительской части оказалась — и сама под раздачу попалась. Прям в лицо ей прилетело. И в глазах защипало. Соль это была.

Пока проморгалась Варвара, искололась вся, чертополох на себя из горшка дёргая. А другой рукой в карман за мешочком с маком сунулась. Да проморгавшись едва с дороги тятькиной отскочить успела — пронёсся он вепрем диким мимо неё с топором железным. К двери. И встал на изготовку, на дверь и замахиваясь. Рубить что ли собрался?

А, нет. Ждёт просто, ежели дверь не выдержит да слетит.

Трясёт всю избу, пол из-под ног норовит уйти. Грохочет всё невпопад, бьётся. Кочерга мимо Велижанки пролетела. Корыто чуть в торец Варе не ударилось. Лежаком в тятю со спины налетело, да не покачнулся он даже, только плечом его отопнул в сторону — не мешайся, мол.

А всё и прекратилось резко — так, как и началось. Замер просто дом, будто и не было ничего. Черенки только по полу раскиданы — но может их хозяева бурные и пораскидали?

Смотрят все по сторонам, но оборону бросать не спешат, так на изготовке и стоят. Пока, наконец, тятя Варин топор не опустил. Тогда и остальные расслабились. Прислушались, чего на улице делается. Тихо вроде. Тятя дверь отворил, и все, в кучу сбившись, на улицу выглянули. Обычная ночь прохладная. Только крада догорает.

— Неужели Гореслав на нас осерчал так сильно? — матушка Варина спросила.

— Вряд ли, — сразу бабка отозвалась. — Да и на нас-то чего серчать? Мы ж наоборот — правду восстанавливали.

Глянула бабка на Варвару притихшую, чертополох ковыряющую.

— Так может и хотел он дальше в земле лежать, — опять матушка вступила.

— Вот уж… — это уже Велижана ей возразила. — Кто просто лежать, чтоб не пошевелиться было, хочет…

В ночи перед улицей смысла стоять нету, только избу выстужать. Так что закрыли дверь да принялись порядок наводить — всё равно сна ни в одном глазу уж не было. И обереги все Варины на места свои повесили. Да так и успокоились за работой. А там и рассвет стал воздух ночной голубить. Можно и прикорнуть теперь перед днём рабочим.

***

Все дома в селе в ту ночь тряхнуло. Только Гореслав и дух его не при чём тут был. Шёл по улице другой совсем гость чужестранный.

Большой, с двух мужиков ростом. Сутулый, словно от труда многолетнего скривившийся. Руки — до земли почти свисали. Волосы косматые всё лицо почти заполонили, что виден только один глаз был. Который то на один дом глядел, то на другой. А второго глаза и вовсе не было. Не задумано.

Всё равно прохожему было, кто правый, а кто виноватый. Страх оно есть, что в сердце человеческое забирается.

***

— Откуда про Бориса узнала? — не называет староста убивца больше «Бориской». Словно не способен был Бориска на злодеяния.

И врать Варе не хочется. Но и правду говорить — не с руки как-то. Так что полуправдой Варвара решила отговориться:

— Видение у меня было.

— Какое видение? — брови Владимира враз на переносице сошлись — не любил он сказок таких.

— Когда ворожила. Всем женихи мерещатся, а мне вон чего…

Потёр бороду Владимир.

— Заканчивали бы вы со своими вороженьями, — строго велел. — Одна вон разуменье потеряла, другая мертвяков всяких видит.

— Так что же мне — молчать надобно было? — взъерепенилась Варвара.

— Молчать не надо, — потише заговорил Владимир. — Да ненадёжны обвинения такие.

— Так может это и не Гореслава кости! — вступился Стоян, до этого молча на собрании присутствовавший.

— Сознался Борис, — махнул рукою Владимир, и по всей избе старостиной вздох человеческий прошёлся. — И про Агнешу, и про Гореслава.

— И делать-то с ним чего теперь? — спросил Военег, руку за пояс сувая, будто меч невидимый достать захотел.

Помолчал Владимир. Не от раздумий тяжких, а разумение собравшихся полное получить желая.

— Изгоним его. Туда, где поселений нет. И окрестные сёла предупредим, чтоб не привечали убивца.

Зашумел, загалдел народ разом.

— Да как это?! — Дарья закричала. — Он двоих загубил, а его просто отпустить?!

— А ты чего предлагаешь? — ещё тише голос Владимира прозвучал, только твёрже намного. Как в камень вокруг него воздух превращался.

Примолкла Дарья — поняла, к чему староста клонит. А Радибор — нет.

— Так умертвить его самого и дело с концом! — запальчиво воскликнул. На что шёпоток по собранию пошёл.

— Ты умертвлять будешь? — строго тогда Владимир на Радибора воззрился. Тому бы в пылу вроде и согласиться, да разумение не дало. Это ж получается, он уже убивцем сделается… Задачка.

— А что ж Прозор, отец Борисов? — стариковский голос мысли народные перебил.

— Отказался от него, — ответил Владимир.

Снова тишина в воздухе повисла.

— А ежели вернётся? — Стоян снова заговорил.

— Вернётся — всё равно жить не сможет по-человечески, — и ему ответил староста. — Станет подворовывать да иначе как вредить. Тогда и решать будем… По законам Прави.

Ветер вдруг дверь входную настежь распахнул. Обернулись на неё все, как по команде. Замерли. Словно в ожидании, что зайдёт кто. Только нет никого за дверью. Пустота одна. И воздух холодный очень, не летний, тела людские покусывать стал. Тихо подошла к ней Умила да затворила покрепче. На всякий случай на улицу выглянув.

Нету никого. Только листья у берёзы, что во дворе растёт, всё под порывом ветряным к дому старостиному тянутся. Словно внутрь попасть хотят. Да сказать чего.

Не против никто Древобога[1] послушать. Да только неясно он для потомков Сва-Славы да Даждь-бога высказывается.

***

Непогодится. По небу бессолнечному облаков обрывки серым цветом грустят. Как обрывки крады недавней. Краду-то разобрали. Да есть примета, что один покойник за собою другого понесёт обязательно.

Солнце с самого утра не показывается, будто растворилось всё. Или ушло на сторону другую. В тучи железные облака наливаются — того и гляди на землю валиться начнут. Прямо на всходы пшеничные. Притаились те в опаске, головки молодые повесили. Будто спрятаться друг за друга пытаются. Или стать кучнее — кучей-то не так страшно воле природной подчиняться. А всё равно не хочется совсем уж чужой воли слушаться.

Так что Варя кучей не сбивается. Наоборот — после работы на край села самый ушла да на дерево раскидистое залезла. Сидит, ветер в листьях его слушает, свежестью дышит. Ухом к коре тёплой прислонилась и слушать пытается, как внутри дерева жизнь разворачивается. Прям как внутри человека.

Побелело поле, словно снегом начало окутываться. Так всегда чудится, когда Ярило за тучами сплошными прячется. Ветер холодный в лицо Варваре бросается — устала та уж волос поправлять, чтоб смотреть не мешал. Да никак не сообразит подвязать косу. От лица который раз отводит только.

Эх, надо было всё-таки подвязать — вот мелькнуло чего-то у ствола древесного, а Варя и не сразу сообразила, чего это. Только когда на ветке соседней человек оказался, опомнилась.

И как только так быстро успел взобраться? Уж не медведь ли лесной?

Нет. Тихон просто.

— От кого прячешься? — вроде как и не Варвару он спрашивает.

— А чего, ищет меня кто?

— Нет, — головой Тихон покачал, лист ясеневый получше расправляя. — Сама себя поди ищешь.

— Как это? — удивилась Варя. — Разве можно самого себя терять?

— Всё можно, — глянул Тихон на неё, и показалось Варе, будто глаза его посветлели немножко. Даже лицо добрее кажется. Или просто тени от ветвей ложатся неправильно. — А таким как ты и вообще…

— Каким им это — как я? — насупилась Варвара. Вот опять гадость какую сказать пытается. Может ведь нормальным этот Тихон быть, так чего выкручивается постоянно?

А тот чего-то весело на неё посмотрел — Варя аж не ожидала. Глазами быстро-быстро захлопала. А Тихон и заметил. Говорит:

— Гляди в небо не улети.

И смеётся опять. Вот вечно он над ней смеётся. Ему б с Умилой подружиться — та тоже насмешница та ещё. А у Вари нет что-то сил сегодня ему отвечать. Так что отвернулась она. А сама представила, как в небо от хлопанья глазами улетает. И стало ей самой смешно чего-то.

А тут ей на коленки что-то прыгнуло.

— Лови! — запоздало Тихон крикнул, а Варя уж зажатое ногами яблоко разглядела. Удивилась даже.

— Это откуда?

Рано ещё для яблок — лето даже не кончается. Они сейчас только завязываются, зеленухи мелкие. А на вкус — как отрава водянистая. А это крупное, с кулак Варварин. Красное, что черешня переспевшая, которой тоже ещё в помине нет. И пахнет сладостью чистой, медовой. Явно не с прошлого года хранилось где — уже давно б засохло или сгнило. Или добрался бы кто да съел — вкусное такое на вид даже. А оно вон, красивое какое, у Вари на коленках лежит, бочком круглым свет дневной отражает.

— Места знать надо, — не раскрыл Тихон, откуда угощение взял. Подмигнул только. Отчего у Вари, по ощущениям судя, щёки стали одним цветом с яблоком наливаться.

— Спасибо, — Варя его поближе к лицу поднесла. Может, игрушечное какое? — Ой!

Это капля дождевая на яблоко прямо прыгнула. А вторая потом Варваре на лицо.

Начался всё-таки дождь. Путается в ясене, а всё равно пробивается к Варе да к Тихону. Чаще всё и чаще — на макушку капает, на руки. Того и гляди с головы до ног закапает обоих.

— Бежим! — тут же скомандовал Тихон и так резко исчез, что Варвара поначалу подумала, будто в воздухе растаял. Ан нет — просто вниз резко спрыгнул. У него ноги железные что ли? Всё-таки высоковато сидел — аршина три до земли. Не даром видать в кузнице работает — кому кузнец голос новый выковывает, а кому и чего другое.

Уже у ствола Тихон Варвару поджидает. Даже руки протягивает, вроде как ловить. Только у Вары ноги обычные, чтоб такими поскакушками заниматься. Да и весит не как пушинка — до земли будет камнем ухаться. Так что лучше по старинке — по стволу перебираться. Даже если дождь сильнее поливать начинает, а крона древесная его почти и не сдерживает. Только яблоко надо посильнее зубами зажать. Да не съесть, спускаясь — больно сладкое. Ничего, это тебе не на чёрте кататься — быстренько Варя на землю спустилась.

Оказывается, ясень-то всё-таки дождь сдерживал — только Варя от ствола его шагнула, как на неё будто ушат воды полили. Обратно, что ли, залезть.

Не успела. Подхватил её Тихон за руку да так дёру дал, что у Вари аж дыханиеперехватило. Устоять на месте не успела, как за парнем понеслась. А что делать ещё, ежели влекут тебя так сильно? Тихон-то хоть в сторону села несётся?

Сощурилась Варвара, в руку свободную руку яблоко бросая (не потерять бы!). А ноги лёгкие! И будто дороги не чуют, летят только по воздуху. Тихон будто всё напряжение беговое на себя берёт. Варе только держаться за него остаётся.

Вот уж тропа знакомая под ногами, которая к дому ведёт. А на Тихоне рубашка белая развевается. Вроде кричит ей чего, только за шумом дождя не слышно. Куры полоумные, что никак спрятаться не сообразят, под ноги бросаются. Перепрыгивать их Тихону приходится — ругается, кажется. А Варя смеётся над ним. Покуда сама в птицу нерасторопную не вписалась.

Насилу добежали до ворот Варвариных. Вымокли, правда. Ну так чего теперь бояться?

Обернулся Тихон к Варваре. Смешной весь, с волосами потемневшими, к голове прилипшими. Оно, наверное, и Варя не лучше. Только ей всё равно смеяться хочется от того, как сердце споро биться продолжает. Выскочит скоро, а Варе и всё равно.

А Тихон изловчился, отнял у Вари яблоко подаренное. Не успела та и возмутиться, как парень от него и отгрыз кусок. Потом обратно ей в руку сунул. И не успела Варя и глазом моргнуть, как снова унёсся — уже один, и к своему дому. А Варе и осталось только что через калитку к избе пошлёпать.

Заскрипела дверь, внутрь её впуская. А затворять Варя её не стала — так и осталась на пороге почти стоять. Слушать, как струи водяные землю поливают щедро. Смотреть, как небо проясняется — из железного туманным становится, будто с водой оно ото всей печали своей избавляется. Кое-где даже голубым просвечивать начинает. А шёпот дождевой потише делается. Будто договаривает уж, чего сказать ему нужно было.

А Варя только стоит да улыбается. Глядя, как мир водою небесной умывается. А сама уж почти яблоко всё сгрызла. Которое ей Тихон неизвестно откуда достал.

[1] Древобог — бог леса.

Глава 8. Пожар

Полно народу возле колодца собралось. Оно и ясно — день жаркий наступил, лето к макушке своей подползает. Печёт да жарит. Землю к плодородию пробуждает. Только поливать успевай — а то и подпалит чего.

Да и после изгнания Борисиного не так много времени прошло. Помнит ещё люд. Так что ближе друг к другу держаться старается. А Варе ждать не с руки — быстрее надо в поле тяте обед тащить. Так что миновала Варвара толпу колодезную да к речке поскорее пошла — там вода тоже пригодная.

К речке-то идти легко — под бугор, ноги сами собою подгоняются, вёдра весело позвякивают, выворачиваться смешно начинают, если очень ходко идти. Как лягушки-переростки ртами глубокими вперёд-назад машут. Вот бы так и обратно вышагивать легко было.

Подошла Варя к руслу спокойному, свежестью журчащему да под руками солнечными переливчатому. Заслонилась рукой от зайчиков солнечных, прям с глазами играться норовящих. Да всё равно горсть водяная её настигла — видно рыба какая мимо плыла, да хвостом махнула здорово. Хотя чего это за рыба такая может быть? Не иначе как чудо-юдо-рыба-кит.

Огляделась Варя по сторонам. Не в поисках рыбы чудной, а что никого поблизости не было. Да и задрала подол повыше к поясу, чтоб не замочить, ноги оголяя.

С берега-то неудобно воду зачерпывать — ток песка речного загребсти можно. Приходится на глубину лезть. Там как раз и рыбёшку можно какую прихватить.

Разбежалась Варя да и прыгнула в воду самую. Плеск такой поднялся, точно глыба туда обвалилась. Видно, без рыбы сегодня обойтись придётся.

А вода-то студёная — не гляди, что день жаркий. Где-то видать ключи рядом бьют. Аж ноги у Варвары заломило да зубы свело. Пришлось даже поперескакивать с места на место — благо что дно бескаменное.

Кто ж это смеяться тут вздумал? Обернулась Варя стремглав, вёдрами половчее вооружившись. Увидала смешливого. Да и опустила их снова. Такого вёдрами простыми не возьмёшь.

— Ты чего, мавок топить вздумала? — посмеиваться продолжая, Тихон у ней спросил. Откуда только взялся?

— Так их не топить, их поджигать надобно, — даже сама Варя не заметила, как на полном серьёзе ответила. У неё-то опыт с мавками обращения имеется.

Не стал Тихон тему развивать, чего да как с мавками делать надо. А Варя уж «настудилась», воды чистой полны вёдра зачерпнула да обратно к берегу поскорее пошла. Поторапливаться надо, а то кожа на ногах уж в гусиную превращаться начинает.

Хорошо на берегу — земля тёплой кажется. Даже в горку дорога не пугает, и вёдра пока руки пока что не оттягивают. Солнце только глаза слепить пытается. И Тихону, что ли тоже? Чего он иначе всё вниз глаза пялит? Он же ж, от Вари в отличии, спиной к Ярилу стоит?

Не без подозрения Варя сама под ноги себе под ноги глянула. Ну, так и есть — забыла она про подол подобранный. И перед парнем коленками и сверкает…

И чего теперь? Завопить? Вёдра побросать да наутёк пуститься?

Надо, наверное…

Да вот ещё! Зря Варя что ли морозилась, вёдра эти самые набирая? Ток чего Тихон этот всё никак очи наглые никак не отводит? Ещё и молчит, языкастый такой.

— Вёдра-то может заберёшь у меня?! — не выдержала Варвара, да первое, что в голову пришло, ляпнула. С возмущением даже.

А Тихон чего-то и послушался. Дёрнул оба сразу — чуть не расплескал. Натянулась у него на плечах рубаха, да руки крепкой мышцой очертились. Развернулся Тихон да и вперёд по тропинке пошёл. Послушный какой… Может, и не опускать подола?.. Ай, ладно… А то увидает ещё кто.

Опустила Варя платье нормально да следом за Тихоном засеменила. Смелость-то её подевалась куда-то. Стеснение к груди набежало. Так что смотрит Варя аккурат на тропку и на Тихона глаз не поднимает. А у самой всё лицо горит, будто огоньки невидимые на щеках завелись да потухать не желают. И Тихон и дальше молчит. Только вёдра Варины тащит.

Зато легко Варваре в горку идти.

Вышли они уж из-под бугра, тут Тихон и заговорил:

— Ворожить умеешь, Варвара? Чего наворожила?

С подозрением Варвара на него посмотрела. Взгляд опять знакомый, насмешливый. Проморгалась Варя. Да нет, откуда ему знать. Но виду серьёзного на себя напустила.

— А ты с чертями, значит, драться умеешь? — спрашивает.

— А ты их и привечаешь? — не полез за словом в карман Тихон.

Вот уж к дому Вариному подходить стали. Забрала тогда Варя у Тихона вёдра:

— К себе не зову — а то жениться на мне придётся.

С одобрением Тихон кивнул. Вот уж расходиться стали, как у самой калитки Варя обернулась да позвала парня.

Обернулся тот.

— Ты чего к реке-то ходил? — запоздало спросила.

Тихон и глазом не моргнул:

— На тебя полюбоваться.

Закатила Варвара глаза показательно:

— Мог бы и не отвечать, коли правды говорить неохота.

Рукой ей Тихон махнул да дальше пошёл.

И отчего так бывает: не верят люди, когда правду им говорят?

***

Чего это там вдалеке мелькнуло? Светлое, как голубь крылами махнул. За кустами самыми. Варя бы и внимания не обратила, да что-то её как к сонной траве потянуло — разворот знакомый у плеч. Да движения привычные: на первый взгляд неповоротливые, кряжистые. Однако ежели приглядеться да привыкнуть, то что-то правильное в них проскальзывает. Как звериное. Медведь — он ведь тоже неуклюжим кажется. А как в атаку пойдёт, лапами своими размахивая — и кому та грация нужна?

Тихон.

Узнавать чего-то его Варвара стала по движениям.

Сначала вроде и значенья ему не придала — пошёл человек да пошёл по своим делам. Травницу[1] продолжила свою вязать. Да мысли в голове стали роиться непонятные. Куда это на ночь глядя Тихон собрался? Чего около леса бегает? И о чём вообще с ним давеча Умила балаболила?

Нет, не выходит у Вари больше Травница. Так и хочется ей лицо злобное углём пририсовать. Отложила тогда Варя куклу подальше — а то мало ли, чего получится. Вроде и к дому пойти решила. А всё равно глаза так и мелькают в ту сторону, где Тихон скрыться изволил.

Да нет, дурная что ли Варя? Не пойдёт же она за парнем в ночи почти что…

Дурная.

Пойдёт.

Пошла уже, по сторонам всё время оглядываясь. Будто написано на ней, куда и зачем шагает, а все люди добрые и прочитать могут. Так что людям на глаза лучше не попадаться.

А и интерес Варю берёт. Азарт охотничий. Будто в детстве — озорство какое затеяла, и надо поскорее с ним разобраться, пока никто не прочуял.

К полеску Варя подошла. Негустому совсем, не опасному. Сквозь деревья всё небо высокое видать. Туманом ночным будто покрытое. Ноги росою прошибает. Быстро свет гаснет, а деревья замирают будто перед Варей. Серость небесная в звёзды будто окунается, а те парят, как не бывало ни в чём. Будто в себя засасывать норовит. Аж голова кругом идёт.

Забыла почти Варя, зачем со двора-то вышла. Пока хруст слева где-то не услыхала. Думала, зверь, пока очертания человечьи не увидала.

Сидит Тихон на поляне. Видно, как голову задрал да на месте застыл. Воздух его фигуру ночной обдувает — рубаха шевелится. Да кудри в темноте чёрными Варе кажутся. И вообще чего-то щемит у неё в сердце. И звёзды высокие кружиться начинают.

Тоска у Вари холодом по телу расползается. Будто стоит она тут и теряет чего-то. А к Тихону сейчас и придёт кто… Чего иначе он в лес ночной явился? И чего Варе обидно так от этого? А вот возьмёт она и попортит встречу!

Нарочно посильнее кустами захрустев, пошла Варя прям в его сторону. Обернулся Тихон. Резко так, по-звериному. Не разглядеть Варваре лица Тихонова. Пока вплотную не подошла. Да рядом села. Показалось ей в темноте, или правда Тихон улыбнулся маленько?

— Красивая сегодня луна, Варвара? — вроде и невзначай Тихон её спросил. А Варя голову наверх задрала, будто бы не знала, что не видать сегодня луны никакой — только звёзды. Да почему-то ответила:

— Помереть от красоты можно.

Тишина тогда повисла. Не спросил Тихон, чего это Варвара сюда пришла. А Варвара не спросила, кого ждёт Тихон. Только травами вечерними пахнет. Да сверчки пострёкивают. Полоска закатная вдалеке затухает. Да пичуга какая-то песню печальную допевает.

Вздохнул Тихон да откинулся назад — на спину на траву густую лёг. Руки под голову сложил.

— Ты как думаешь, для чего огоньки в ночи зажигаются? — на полном серьёзе Варю вопросил.

Сама Варя тогда наверх посмотрела. Дорожкой будто парной оно вдоль украшено. И звёзд — тьма тьмущая, аж в глазах рябит.

— Боги на нас глядят, — не спеша Варя проговорила. — Решают чего-то. Не посрамиться бы перед ними.

Серьёзно Тихон её услышал. Без усмешки привычной.

— Боги — они мир творили, — в тон ей отозвался. — Думаешь, их удивить чем ещё можно? Наверняка всего уже навидавшиеся.

И весело Варе отчего-то стало. И теплее. Мамка уж наверное её домой кличет. Только как домой пойти, когда небо такое высокое? Когда кузнечики ночные хорошо так стрекочут? Когда тепло чужое совсем рядом чуется? Чуть Варвара даже рядом не опустилась. Да вовремя спину напрягла.

А и Тихону валяться чего-то надоело. Сел он снова. Близко совсем оказался. Варя тоже двигаться не стала.

— Чего смеёшься? — обиженно даже у неё получилось. Просто не ожидала она смеха Тихонова, ни с того ни с сего над ухом раздавшегося. Над нею что ли?

— А помнишь, как мы в детстве на болото за морошкой ходили?

Правда. Над нею смеётся. Сразу Варя припомнила день тот злосчастный. Да всё равно головою зачем-то мотнула. А Тихон ей и напомнить решил:

— Когда старшие захотели нас, детей, уму-разуму учить. К собирательству приучить да на болотах не блуждать. Все ж ровно по тропе той прошли, ты одна спотыкнулась. Обо что только? Всегда ж ты такая была — чтоб загогулину себе найти. Так и кувырнулась в трясину самую. И голос у тебя громкий был — кричать начала так, что бабка твоя с другого конца лесного услыхала. Тебя ж вытаскивать начали, а ты не вытаскиваешься. Полощешься только, как утка. А как увидала бабку свою, к тебе, глаза вытаращив, несущуюся… Так не уткой — лебедем подлетела да от неё наутёк пустилась. По тому же болоту, только больше в топь не попадаючи. Ток бы бабка тебя не догнала.

И сердиться Варя вроде собирается. Да только не получается ничего — губы сами собой в улыбке растягиваются — так смешно Тихон рассказывает.

— Это ещё что, — и Варе есть, чего вспомнить. — А тебе-то чем река замёрзшая той зимой не угодила? Ты ж не дитятко неразумное был — седьмой год пошёл. А избу заморозил — воды натаскал на пол да окна пооткрывал. А как родители твои вернулись — так всё село их крик и услыхало.

— Так они на льду поскользнулися просто, — просмеялся Тихон. — А так-то довольны остались. Это ты не понимаешь ничего — а у нас дома кататься можно было.

— Ага, — подхватила Варя. — А больше ничего и нельзя было.

Хотела Варя и припомнить, как нос ему в детстве самом пальцами зажимала — чтоб аж краснел. Да не стала чего-то.

Ветер ночной стал подниматься. Небо почернело окончательно, как дымом его заволокло. Вздрогнула Варя, когда вой волчий вдалеке раздался.

— Не боись, — Тихон ей велел. — Этот далеко волк. А тот, которого ищет он — ещё дальше.

— Он разве ищет кого? — не поверила Варя. — Волки ж от одиночества на луну воют.

— Это кто тебе сказал? — усмехнулся Тихон. — Они ж не дураки — зачем им на луну-то выть? Они друг с другом так разговаривают. Да и луны сегодня нет.

Посмотрела Варя на всякий случай повнимательнее. Действительно, нет.

— Волки вообще зверьё дружное. И не жестокое — когда сыт, ни в жисть человека трогать не будет, — будто и мечтательно Тихон продолжил. А Варя в сторону воя стихшего обернулась. — А вот человек ему опасен. Чуть что — шкуру норовит спустить…

— Так волк прямо и дастся — шкуру с себя спускать, — с улыбкой лёгкой Варя отозвалась. Будто и стало ей жалко серого лесного. Никто ж ведь ему не ответил.

Кивнул только Тихон, да ничего не сказал боле. О своём чём-то задумался. А тут хруст из полеска какой-то раздался. Тяжёлый, ветки ломаются под ним. Будто медведь идёт. Обернулись Варя с Тихоном назад — никого не увидели. Да и медведей у них не водится вроде.

— Пошли уж, — весело Варе Тихон велел. — Это тебя, наверное, леший ищет. Лешачихой сделать хочет.

— Тьфу на тебя! — возмутилась Варвара, на ноги подскакивая. Лешачихой ей становиться не с руки как-то. — А может, ты и сам леший, просто Тихоном прикинулся!

— А может, — согласился вдруг парень. И разглядела Варя улыбку его. Не привычную хитрую, а будто со звериной тенью какой-то — когда веселье на лице не совсем доброе проступает, опасное будто. Куражистое зато.

Отшатнулась от него Варвара. Не то, прям испугалась — девка-то боевая. Вот только боевичить с Тихоном не хочется очень.

А лицо у Тихона уж поменялось — обычное стало. Оглянулся он по сторонам, Варю в плечо легонько подтолкнул:

— Пошли уже, не всю же ночь здесь куковать.

Мамка конечно дома не обрадовалась — бранить начала было. А вот бабка наоборот — не сказала ничего. Только хитровато на Варвару глянула.

***

Легко и быстро у Варвары забор получилось перескочить. Чуть к поташне[2] взять, из-за угла у неё выглянуть. Да Тихона опять завидев, на крышу в один миг и забраться. Колотится у Варвары сердце, пока она к настилу прижимается да ниже стать старается. Чего за угол просто не спряталась? Да Варвара и сама не знает. Просто разум что-то отключаться стал, когда вдруг Тихона завидит.

Сразу и настрой боевой куда девается. И слово умное молвить сложно становится. И вообще смотреть только на него хочется. И когда красивым таким стать успел? Вот ото всех парней отличается. И этот не такой, и тот неправильный. У Тихона только и лицо мужеское, и голос глубокий, и плечи широкие. И волосы так, как надо вьются. А у всех остальных — недоразумение сплошное.

И чего-то стесняться его Варвара начала. После той ночи, что в лесу они сидели. И сама себя даже ругать начала, что следом увязалась. И что ругалась с ним ране. И вообще…

Да только всё равно не без радости думает, что так ведь и не пришёл к Тихону на встречу тогда никто.

Так шибко Варя головою вниз далась, что аж подбородок заломило — это Тихон обернулся неожиданно и зачем-то. Одни глаза у Вари над крышею торчат. Видят, как снова в чуть ли не в припрыжку Тихон дальше зашагал. Чему только обрадовался, непонятный?

***

Как пожар тот начался, никто в разумение взять никак не мог. Тучи сгустились. Тяжёлые, чёрные, будто дым апосля костерища в небо повалил. Тяжёлые, мрачные. Того и гляди к земле притянуться норовят. Замерла земля та. Цветы головки малые попрятали, точками капельными прикинувшись. Будто просили безмолвно — не нужно дождя насылать, уже есть тут влага небесная. Да маленькие они больно, чтоб боги высокие их расслышали.

Свет сначала село озарил. Яркий, того и гляди ослепит всех. Холодный, не от солнца. А потом удар такой раздался, словно молот огромный Перунов по середине треснул. Покачнулась земля, кажется. Ветер жестокий завыл — того и гляди мёртвые из-под земли вылезать начнут.

Крик тогда раздался чей-то. И дым цветом с небом грозовым сливаться начал, кверху пополз. И огонь как раз пожирать поташню начал. Сильный, огромный — лапищами своими размахивать стал, словно людей страшно подзывая. Да на окрестные дома метить начиная. Из поташни повыбегал народ. Шум, сумятица поднялись. Скот голосами мощными загрохотал, волнение людское подниматься стало.

За вёдра хвататься стали — тушить. Ведь ветром сейчас разнесёт пламень яркий, все дома деревянные и поглотит.

Сильный огонь получился, злобный. Не хочет люду подчиняться, сопротивляется. Опалить всё пытается, зачернить всех. А сам так и пожирает построение деревянное.

Хватает Тихон у Вари ведро с водою да прямо в пасть горячую выбрасывает. Вроде и приструнится пасть, а потом будто вторую открывает. Будто как у змея, много у огня голов смертоносных. Вторым ведром уж Стоян борется, а Варя за новыми бежит. Никогда так резво ноги её не носили, как сейчас — всё мысли подгоняли, что ежели сейчас не справятся…

Староста командует — зычно, громко. Сурово даже. Будто поспорить с богами пытается, что на поселение напасть такую наслали. Словно даже ростом Владимир выше стал. На себя что ли хочет внимание Перуново перевлечь? Чтоб дал уж пламени стихнуть. Которое мужиков всех уж в чёрный перекрасило. А они всё равно- зубы постиснут, пот со лба смахнут, и обратно. У баб вёдра дёргают. Ругаются, на чём свет стоит. Да дело своё туго знают. Вот уж пламень загоняется потихоньку, чёрными струпьями покрывается. Задушить уж думает, а не сжечь. А на него только сильнее навалились дружно, уж победу предчувствуя. Будто огонь жуткий и сердца чужие зажечь смог, что в едином порыве биться стали. Покуда голос испуганный, Дарьин, вроде, воздух не прорезал:

— АНИСЬЯ-ТО ГДЕ?!

Как обухом по голове Варю ударило. А все и припомнили разом, что бабка-то её внутри, в поташне была. А теперь её и нету нигде…

Вывалились у Вари вёдра её, уж все руки оттянувшие. Полилась по земле влага спасительная. А Варя и не заметила. Ток поскользнулась на ней, когда к двери, прогоревшей насквозь полетела.

Чего делать собиралась? Сама не знает. Только мысль перепуганная в голове стучит: «Бабушка…» Да слезы глаза щипать начинают. А по всему телу тоска набивается.

Больно Варе стало — в плечо её толкнули, чуть с ног не сшибли. А покуда Варя равновесие удержать старалась, Тихон мимо промелькнул да внутри дома горящего и скрылся. Хотела Варя следом дёрнуться, да уж держат её женщины местные. Увещевают что-то. Только не слышит их Варвара.

Для неё весь мир будто остановился. Замер. Только сердца стук его сотрясает. Да мысли в голове роятся перемешанные. Бабушка улыбающаяся перед глазами стоит. А в горле замораживает будто чего — не смотри, что жар стоит.

Да где же она… И Тихон…

Мысли сами собою путаются. Будто отрывается внутри чего. Нет их…

Как саму Варю молнией поразило. Мысль пришла, а тело закаменело всё. Будто исчезнуть пытается. На части развалиться.

Вдруг… Не верит Варя, что среди дыма едкого рубашка мелькнула. Да передник, цветастый раньше.

Вывалились они, будто не всерьёз. Понарошку. Может, кажется это Варваре, разума лишающейся? Как бабка её лицо отирает, на земле сидючи. Как Тихон дыхание перевести пытается да зубами белыми вроде как улыбается. Как лица их дождём омывает, что наконец с неба выливаться стал. Что жива и бабка, и Тихон.

Выпустили её, наконец.

Смогла Варя, шатаясь, около бабки бухнуться. Пальцем в щёку впалую тыкнулась. Вроде настоящая. И глаза такие же — светлые, живые, чумные только. А Тихон-то здесь? Вот он. Стоит, пошатываясь.

Поднялась Варя на ноги. Глазами она с Тихоном встретилась. Вроде дрогнуло у него что-то внутри. Губы как-то странно искривились.

Тут у Вари все силы и закончились. Потянуло её вперёд сильно. Прям на грудь Тихону. Запах гари в нос ударил. Лицо к груди чужой прижалось. А руки — за спиной сцепились. Дрожь у Вари по телу пошла. И радость, и страх будто её на части тянут. А руки Тихоновы кольцом сзади касаются.

И тепло по-человечески очень стало.

[1]Травница — кукла, славянский оберег.

[2] Поташня — пекарня.

Глава 9. Венок

Свет солнечный на поляне переливается, в листьях медовых да среди ягод созревших кружит. Бочки у них налились уже, точками сладкими на прохожих поглядывают. Только нечего ягодам бояться — не за ними Варя с Тихоном пришли. Да и вообще — всё равно им, где ходить. Лишь бы поближе друг к другу идти.

Смеётся Тихон весело, отчего лучики солнечные будто в уголках глаз его собираются. Брови тёмные на лице играют. Руки крепкие в бока упираются, будто больше себя показать Тихон хочет, чем на деле есть.

А Варе и радостно, и волнительно от того. И на каждый смешок Тихонов, что грудь ему могучую поднимает, в щёки будто теплом стучится. И потому, дабы не заметил красноты такой Тихон, шлёпает его Варвара по локтю:

— Чего расхохотался? Всех птиц в округе перепугал…

— Да просто зачем ты чёрта мучила? Вот правду говорят: коса длинная — ум короткий.

— У меня и не длинная коса, — с гордостью Варвара отозвалась, ладонью по волосам в доказательство проводя. А уж когда Тихон то же самое сделал — по волосам её ненавязчиво коснулся… Кольнуло у Вари в груди. И радость сердце скрытую по телу погнало. А заодно и Варю — побежала она по тропинке вперёд. Легко бежать ей, ноги сами от земли-матушки отрываются. Тень по ковру травяному переливается. А сзади чуток ещё одна её нагоняет. Да быстро как — нет у Вари никакой возможности убежать-то. Да разве ж она хочет? Но в раж уж вошла, так что больше ещё скорости набрала.

Радуется. Счастьем Варвару захлёстывает. Чувство такое, будто за тридевять земель сейчас убежать сможет да не запыхается. Сила внутри какая-то бьётся, захлёстывает. Смехом наружу выходит.

На поворот тропа пошла. Тут вроде Тихон её обгонять собрался? Нет уж — дело чести теперь для Варвары первой прибежать. Так что втопила она посильнее, даже зубы от натуги сжала. Язык бы не прикусить. Аж все мысли из головы вместе с ветром вылетели.

— Ты чего делаешь?! — слова у Вари поперёк мыслей вылетели. Потому что руки чужие её как раз поперёк тела схватили. Сильно так, аж тряхнуло.

Не сразу она сообразила, что тропа под ногами куцая какая-то стала. И сейчас только, в возмущении захлёбываясь, припомнила, что за поворотом этим всегда овраг был. И сейчас есть. Как раз около него Варя и стоит. К Тихону прижатая. А то б и вниз, глядишь, полетела.

Не ответил ей ничего Тихон. Не засмеялся даже привычно. И так всё понятно. А Варя только из рук его выпуталась. Огнём вся горящая. И на Тихона не глядящая.

Дальше уж чинно по дорожке пошла. Тишиною только маясь. Как на зло молчит Тихон. А Варе только руки его на теле вспоминаются.

— А я в Нави была, — сама Варвара не поняла, зачем такое ляпнула. Да слово — не воробей. Видно, чтоб внимание Тихоновское чем отвлечь. — Так и про Агнешу узнала.

Не удивился только чего-то Тихон.

— Да понял я уж, что такого не наворожишь особенно.

Опять тишина повисла. Дальше Варя с Тихоном пошли. А Варе и смешно уже — надо же, чуть с обрыва не улететь. Это на неё так Тихон влияет, видать. Оглупляюще.

А тот вдруг на неё хитровато глянул — глаза прищурил до щёлочек, брови густые сами собой приподнялись. И улыбка белозубая мелькнула.

— Ты секреты хранить умеешь? — спросил.

Да Варя и не знает — умеет али нет. Вроде и не доверяли ей никаких секретов до этого. Но когда так спрашивают, остаётся только кивать согласительно. А у самой в груди всё затрепетало — интересно очень стало, чего ей Тихон говорить хочет. Даже потянулась к нему вся Варвара, того не замечая.

— Ай! — это не Тихон. Это Варвара же и прокричала. От неожиданности. Потому что прям на темечко ей что-то бухнулось. Тяжёлое такое. Злобное. Да когтистое.

Покуда Варя поняла, чего делать надобно — оно уже на Тихона перескочило. Хвостом рыжим мелькая, кисточками ушными шевеля недобро. Чуть ли зубами не стуча.

Не понравилась белке этой Варя. А Тихон — ничего, вроде по душе пришёлся. Сидит у него белка дурацкая на плече, лапками мелкими рубаху перебирает. Глазками острыми по сторонам пуляет.

— Это что ещё? — вопросила Варя Тихона, на белку в упор глядя. — Подружайка твоя?

А белка отвечать гордо не стала. Только спиной выгнулась да обратно не дерево прыгнула, в ветвях скрываясь, будто и не было её. Тихон же задумчиво как-то — печально почти — её проводил. Аж сердце у Вари сжалось отчего-то.

Коснулась тогда она руки его. Вздрогнул Тихон. С удивлением на Варю поглядел, будто в первый раз и увидел. А потом пальцы его на Варвариной руке и сцепились.

Не убрала Варвара руки своей. А надо было, наверное. Потому что дальше сердце у неё едва не улетело куда. Потому что смело слишком Тихон к ней наклонился. И подумать Варя ни о чём не успела, как прикосновение на губах самых у неё возникло.

Которого ещё ни разу не было. Да которого в жизни ни с чем не перепутаешь.

***

Стук раздался. Тихий, слышный едва-едва. Только у Вари сон чуткий, так что сразу поняла она — есть кто-то снаружи избяной. Не испугалась только. Защекотало чего-то в груди. А на лице улыбка сама собою проступила. Будто через стены может Варвара видеть.

Принялась она тогда ставни отодвигать. Тихонько, чтоб родителей с бабкой не разбудить. Им-то знать, кто там пришёл, не надобно.

— Здравия! — заместа холода вечернего теплом Варю обдало. И от голоса знакомого, и от шёпота человеческого.

— Тебе тоже не хворать, — не смогла Варя не улыбнуться, Тихона в темноте ночной оглядывая. Не совсем, правда, тёмной — всё-таки светать начинает. Так что видно Варваре, как свет на лике Тихоновом играет. Отчего ещё красивее он Варе кажется. А может и не от этого.

— Чего это ты тут делаешь? — снова Варя заговорила. А у самой сердце трепещет. И сил с места сдвинуться нету. Не говоря уж о желании.

— Цыплят собираю.

Какие такие цыплята? И чего их собирать? Да какая разница. Цыплята — значит цыплята.

Долго ли, коротко ли так стояли — Варя с одной стороны. Тихон — с другой. Да потом Тихон упёрся-таки руками в раму оконную. И вымолвить Варя ничего не успела, как перемахнул друг её сердечный внутрь избы.

Легко так, не слышно почти. Сапоги только по полу шаркнули. А Варю отчего-то смех разобрал. Да такой, что пришлось кулак зубами закусить, чтоб всю избу и не перебудить. И Тихон, глядя на неё, посмеиваться начинает. Так вдвоём, сами не зная о чём, и похрюкивают. И радостно обоим, но и оторопь берёт — вдруг проснётся кто.

А Тихон вдруг и перестал. Не видно Варе толком, а всё равно знает — глядит на неё. И очей-то его в темноте не различишь, а всё одно — замирает у Вари всё от этого. И щёки огнём горесть начинают. Чего уж говорить, когда руки прохладные на плечи ей легли…

Вроде девкам отбиваться надо от обращения такого. Голосить положено. Только не будет Варя такого делать. Какое ей дело, чего там другим положено. У них же такого Тихона нет… И не к ним лик его тёмный наклоняется. Только дыхание осторожное по лицу ползёт. Тайну какую-то нашептать обещает.

Тут шум резкий всю тайну и разодрал в клочья. И до боли у Вари глаза вылупились — явственно она услыхала шаги по полу.

Короткие да частые. Тяжёлый.

Тихон тоже не глухой.

Рысью в сторону отпрыгнул да метнулся к окну растворённому, что тот чёрт, только от Ильи Пророка. Со скрипом деревянным и вылетел. Будто его и не было.

А вот бабка Варина появилась. Простоволосая да с лицом заспанным. Глаза не двигаются почти, будто сон ещё старая досматривает.

Видала чего? Не видала?

Некогда Варваре разбираться — за плечи ухватила она бабушку:

— Спать, ба, спать ещё надо — рано!

Развернуть её обратно норовит. А та не разворачивается. Это по виду только малая она, а не деле будто камень у ней внутри — с нужного пути не свернуть.

Так что лупешит бабка дальше глазами сонными.

— Чего за шум здесь? — сурово вопросила.

— Собаки! — сама не поняла Варя, что выдала. — Собаки бегали. Из соседского села. Бешеные, наверно — все хвосты в репьях. А сейчас убежали. Убежали и всё.

— Убежали? — недоверчиво Анисья переспросила. — Ладно…

И развернулась всё-таки под Варвариными ухищрениями. Спать обратно потопала. Собак-то всё равно нету.

А Варя стоит — ни жива, ни мертва. Не верит даже, что всё вот так вот просто закончилось. Но радуется, конечно. И слышит, как со стороны улицы смех тихий раздаётся. Видно, слышал Тихон про собак.

А Варя постояла-постояла… Подумала-подумала… Да и сама в окно раскрытое на улицу полезла.

Холодом ночным ещё веет по земле. Да позёмка водянистая по земле туманом ползёт. Глядь — и скрывает травы да кусты мелкие. Буто и не бывало их.

Затревожиться бы может Варваре. Да только кто ж тревожиться будет, когда сердце от радости заходится? Когда закричать охота во всю глотку? Нельзя только кричать — зачем народ поднимать раньше времени? Да и не нужен им с Тихоном народ — вдвоём хорошо.

Тихон всё вперёд забежать норовит, руки по сторонам расставляя. По колени в позёмку серую уходя. И не боится в ней сгинуть. А Варе тогда чего бояться?

Разве что дома хватятся… Ну, так бабка сама жаловалась, что Варю не сватают…

Подбежали они к реки кромке. Розовым, хрустальным уж она покрывается. Свежестью дышит. Травы на берегу её не шелохнутся, будто покой утренний берегут. Тишина стоит, какую портить жалко.

Даже они с Тихоном на шёпоток перешли.

— А тут, говорят Леля[1] купаться любит, — Тихон Варе сказал.

— А кто вместе с ней купается… — Варя тихонько ближе к Тихону подобралась. — Того ТОПИТ!

Схватилась она за локоть чужой, напугать желая. Да только не пугливый Тихон. Так что перехватил Варвару за талию. Насилу выпуталась. И на берег присела, коленки к подбородку подтягивая — от зябкости.

Опустился рядом и Тихон. Посидел немножко, а потом за пояс чего-то свой схватился. Принялся его развязывать.

Вот уж отбросил его в сторону. За рубашку свою вцепился сзади. Видит Варя только как спина голая его проступила.

Отворотиться поспешила, который раз уж жар внутри ощущая. Да не вертухалась, пока шаги его по песку влажному не прошлёпали. Тогда ток и увидала Варвара, что и рубаха, и штаны, и сапоги Тихоновы рядом с нею остались. А сам Тихон уж в воде холодной скрывается. Фыркает, пошатывается на ходу. И всё удаляется. Варе даже грустно от зрелища такого стало.

— Утонешь — домой не приходи! — в спину она ему велела погромче. А Тихон махнул ей только, прежде чем с головою окунуться.

Страх тогда натуральный Варвару разобрал.

Ночь почти. Темно. Вода, что стеклянная. Тихон только что поглотила. Круги только по ней пошли. И Варвара одна на берегу осталась. Будто и не было Тихона на свете этом.

Подскочила Варя на ноги. К самой кромке подошла — так что вода почти ног самых касаться начала. Гладкая она снова стала. Бездушная. Спрятала Тихона.

Да где ж он? Ещё зорче глаза у Варвары стали, острее. Дошло почти осознание…

Вон он. Вынырнул. Далеко от того места, где окунался — видать плыл ещё под водой. Водяной несчастный. Отлегло тогда у Варвары.

А Тихон давай плескаться, что рыба огромная. Выгибается в спине, заныривает. Отфыркивается, волосы потемневшие поправляет. Да Варе вроде говорит чего-то — ей и не слышно толком.

Накурнался вроде. Спокойней уже ближе к берегу подплыл. И рукой Варе махнул:

— Залазь!

А светлеть уже стало. Так, что видно лицо его наглое стало.

— Вот ещё! — Варя аж отшатнулась от берега. — А вдруг тебе потом жениться придётся!

Ничего ей Тихон не ответил. Только водой в Варю плеснулся.

***

Народу на ярмарке — не протолкнуться. Солнце весело запекает, лучами среди людей путается. Обогреть всех да каждого старается. Чтоб у каждого на лице веснушки горсткой рассыпались. Да волос выцветал, рыжел. Чтоб как у Тихона становился.

Где же, кстати, Тихон этот? Не может ведь никто, покуда с головою дружит, дня ярмарочного пропустить. Да только петушки леденечные всё над Варей посмеиваются — ищи, мол, ищи. Мы-то есть, а рыжего твоего чего-то не видать.

Язык им Варвара украдкой показала. Вас-то, мол, съедят, и следов не останется. От настоящих курей — и то толку больше. Так что не обращает внимания Варвара на петушат этих.

Тут изменилось чего-то на ярмарке. Гомон разнопёрстный, лай собачий, трекотанье птичье будто единую мелодию приобрели. И направление общее.

Столб ярморочный — он для развлечения народного делался. Чтоб на нём подвесить вещи, а кто желает их — залезал да брал себе. Вот только не сразу и взять их получится — столб-то скользкий. А то б каждый дурак так с сапогами домой уходил. Ежели крепкий дурак достаточно.

А народу и весело на это смотреть — шутка ли, другой позорится?

Тихон такие игры завсегда обходил — ему и сапоги халявные ни к чему были. Да теперь… Как Варвару в толпе увидал, будто сил прибавилось. Грудь молодецкая сильнее задышала. Плечи с ногами раззуделись. Да так, что не удалось на земле устоять — так и потянуло Тихона наверх. К сапогам злосчастным.

Это оно с земли близко кажутся. А как начнёшь, словно жук, всем телом перебираться. Обхватываешь столб этот изо всех сил, а он всё как не родной — выскользнуть норовит. Да уж и не выпустишь — до середины долез почти что.

Солнце макушку припекает. Пот глаза заливает. Тело уж дрожит. А назад нельзя. И зачем только Тихон сюда карабкаться начал?

Сам не понял, как до верха добрался. Да как норову хватило за красный каблук ухватиться. Чего-то с низу заголосили сильно, зарадовались.

Глянул тогда Тихон вниз — мать честная! Высоко-то как! Люди мелкие, что свистульки детские. А небо близко совсем. И сапоги уж на плече болтаются.

Спускаться что ли? Или тут остаться. Аж самому Тихону смешно стало.

Да не будешь же здесь гнездо вить. Пришлось спускаться. Вроде и сил прибавилось у Тихона? По крайней мере, легче спускаться было, чем подниматься.

А внизу уж Варварка смеялась. И подумалось Тихону, что за смех такой он ещё б на столбы такие десяток раз слазить согласился.

***

Холодать по ночам положено. А сегодняшней ещё жарче, чем днём стало. А как оно будет, ежели кострами подогревается ночь светлая, безлунная?

Не погребальные костры в этот раз. Светлые. Праздничные. Как положено на Ивана Купалу.

Днём-то да вечером ребятня друг друга побрызгала водою, теперь отсыпаться уложилась. А у взрослых веселье только начинается. Песню заводят девушки да юноши. Варя вон ленты к венку своему ромашечному приделывает. Разноцветные. Длинные. Так, чтоб путь могли по течению речному указывать. Венок-то — он не для украшения. Для обряда праздничного. Да чтоб не утонул на первом же повороте. Утонуть — это примета нехорошая.

Начали девки уж венки в воду бросать. Хохочут, переговариваются. А сами всё он круги поглядывают. Говорят, если хорошо в свой венок глядеть, то лицо суженого увидеть получиться может.

Варя-то знает, что просто так ничего не увидишь. Надо слова специальные знать. Варя-то знает. Так что пробормотала так, что не слышал кто. Не от жадности. Просто чем больше народу их знать будет, тем быстрее ворожба спадёт и перестанут они работать.

«Суженый, ряженый, приходи ко мне ужинать».

Да и булькнула венок Варя в речку. Понесло его сразу течением. Не утонул, не расплёлся, не рассыпался. Уже знак добрый. Ток угнаться надо — лицо-то внутри венка надобно разглядеть. Светло тем более.

Не заставил себя суженый долго ждать. И если в прошлый раз, у колодца, опешила Варвара, то теперь вопросов не было у неё. Только радость от того, что лицо знакомое рыжее оттеняется внутри.

А тут уж пора через костры прыгать настала. Боязно всё-таки — никому опалиться огнём-то неохота. Да не для трусливых забава. Так что нашла Варвара глазами Тихона — настоящего. Да взяла и подошла к нему. Потом сама за руку и взяла.

Разбегаться с ним удобно да весело. Несётся, правда, быстро Тихон. Да руками сильно размахивает. Но это и потерпеть можно. Тем более когда столб огненный перед вами встаёт. А ежели прямо на него и повалишься? Вроде и не было такого… Да не охота Варе первой становиться.

Так что воздуха она побольше набрала, Тихона на всякий случай сильнее сжала да и сиганула, что есть мочи.

Огонь вроде их и застать хотел. Да даже пяток не облизал. Видно, особенный был огонь. Дрессированный. Чтоб не сильно лютовал.

А уж когда на той стороне от кострища приземлились оба… То никакой огонь и не страшен оказывается. Ежели вместе да сообща делать.

Не знали Варвара с Тихоном, да только венок её, что в речку запускала… Как от села отплыл подальше, так и потонул. Вместе с ленточками всеми. Ни с того, ни с сего.

[1] Леля — богиня весны.

Глава 10. Тиша

Неспокойно с самого утра Варваре было. Подорвалась она чего-то проснуться чём свет. И с печалью такою в груди — того и гляди порвётся что там. Будто страшное что уже приключилось.

Прислушалась Варя тогда, чего в доме происходит. Спят ещё все. Не встают.

Варя тогда на цыпочках в комнату прокралась. Над родителями с бабкой постояла — дышат вроде. Здоровые на вид. Её не услыхали, досыпать продолжили. Не стала Варя их тревожить. Только избу обходить начала. Крыс вроде не притаилось. Других гостей непрошеных тоже. Думала уж обратно ложиться, да всё равно успокоения особенного в душе нет. Так и пришлось во двор выходить да подметать его начинать. А чего ещё делать? Не курей же будить — эти со страху могут и нестись перестать. Бестолковые.

Чего-то Варе и смешно стало, как о бестолковых курях подумала. Сидят ведь у себя в сарае. Квохчут. Каждой тени пугаются. Да голосят, чуть что. Оно, наверное, и Варвара непонятно чего потому и испугалась — всё-таки недалеко от курятника спит. Понятно теперь, чего родители с бабкой в самую глубину избяную ночевать залезают.

Зябко ещё. Так и трутся руки друг об друга. Сон уж сошёл давно. Так что взяла Варя метлу да принялась тихонько по двору шоркать. Всё время не терять да днём меньше возни будет.

За работой согреваешься быстро. Да и беспокойство обычно переплёскивается, не даёт нутро всё захватить. Так что от беспокойства лучшее лекарство — занятие трудовое. Ещё можно перепугаться хорошенько — настоящего чего, а не выдуманного. Но лучше всё-таки трудовое.

Раззуделась кровь у Варвары. Почуяла она силу свою. Даже украдкой подумала: вот явится кто из Нави на самом деле, сам же от Вари и огребёт. Боевистость на неё нашла. Видно, придаёт женщине уверенности метла в руках. А Варя всё на другой край деревни поглядывает. Вроде и убирается, а у самой мысли всё теплее скачут. И убеждает она себя, что просто ждёт, когда народ подниматься начнёт. А сама же только о Тихоне и думает.

И как ведь раньше жила спокойно?

Наконец, отворилась дверь в его избе. И ещё радостнее Варваре стало. Не потому даже, что придёт сейчас сюда. Или, тем более, помогать захочет — не надо того Варе. Просто хорошо уж внутри делается только от того, что Тихон в этом мире есть.

А тот в белой своей рубахе, что у лебедя, вышел. Потянулся широко. Не успела Варя глаза отвести — заприметил её Тихон. Лица его выражения не видать, а вот руками ей замахал. И так сразу Варваре опостылела её метла… Лучше уж к другу сердечному сбегать. Или хотя б простым шагом пойти.

А Тихон прямо через забор свой перемахнул да чуть Варю с ног не сшиб. Так и ткнулась она ему носом в грудь. Ощутимо так. Ну, это потому, что сама навстречу двигалась резво. Но прошло удара ощущение быстро. Только запах внутри носа травяной да тёплый такой, живой — остался. Руки сами у Варвары кверху потянулись. Чтоб за шею Тихона обнять. А тот и не удивился будто. А — хвать, ловкий такой — вокруг талии! Да и крутанул так, чтоб уже не Тихонов дом Варя видать могла, а свой. Ежели у Тихона из-за плеча выглянуть. Засмеялась Варя тихонько. А у самой всё сердце от счастья непривычного обмерло. Не лопнуть бы от такого. Так что потянулась Варвара в сторону. Тихона за рукава хватая. Чтоб тоже тянулся.

Не ночь сейчас, конечно. А всё одно — чего бы к лесу не сходить? На ту поляну самую, где они недавно на звёзды смотрели? Может, и выспросит Варвара, чего там Тихон тогда в ожидании сидел.

Не солнечным сегодня день будет — вон, серостью дождевой небо поволакивает. Да и хорошо, пуская дождь землю-матушку напитает. Не попасть бы под него только… А, ладно! Не сахарные!

Ромашек, оказывается, на той поляне — видимо-невидимо. Глазками своими большими во все стороны поглядывают. Будто совы мудрые. Не моргают только. Потому, наверное, Варя их и рвёт — моргали бы, не рвала б. Не просто так, конечно рвёт — на венок.

Переплетает Варя хитро хвостики зелёные, чтоб не трепались да не царапались. Пальцы ловкие сами собой стебельки заматывают. Аж у Тихона перед глазами от жёлтого да белого зарябило. Никогда ему такие девичьи забавы не нравились — всегда смешно было с них. А теперь интересно даже, как такое делается. Варя же специально помедленнее плести начинает — будто учит Тихона. Нравится ей, как у того дыхание тише становится.

А повнимательнее поглядела Варвара — Тихон и не на венок уже глядит. И глаза такие хитрючие, тёмные. Аж волосы на затылке шевелиться у неё начинают. Так что Варя, наскоро концы веночные переплетя, на голову Тихону его и нахлобучила. Маловат, правда, получился. Цыплёнком-переростком на макушке рыжей сидит венок. К уху сползти норовит. Всё равно на это Тихону. Всё ближе он к Варваре наклоняется.

Варя тогда — как в омут с головой. К шее Тихоновой потянулась. Приятно это очень — Тихона обнимать. Замирает будто внутри что-то да кружится. Того и гляди унесёт обоих.

Волны какие-то от груди к животу пошли. Как ежели окиян волноваться начинает. Только окиян опасно волнуется, разрушить чего может. А внутри у Вари приятно всё поднимается. Воздух сладким становится, сам через нос будто просачивается. А губыу Тихона — ещё слаще.

И будто замерло время. Или исчезло совсем. Нет ничего более в мире этом. Только Варя да Тихон. Главными самыми стали. И близко друг к другу очень. Не ровен час чего и случится…

Хлопок сухой будто не в их мире раздался. Будто в сказке какой далёкой пролетел.

Тело у Вари раньше среагировало, чем разум. Не поняла ничего, только от чёрной точки на бок отшатнулась.

Поганая какая-то точка — вроде дроби, да крупная больно. И в воздухе вытягивается ещё. Стрелой что ли? И прям в Варю метит.

Двигается она, Варя, да только понимает уж — не успевает. Так на линии движенья непонятного и остаётся. И переменить ничего не может. Ждать только. Да безуспешно в сторону тело уводить. В чём уж смысла нет.

Только б не в сердце…

Тьма на Варвару мигом навалилась. Тяжёлая такая — не совладаешь. Голову к низу кренит. Дыхания лишить пытается.

Только не стрела это в Варвару попала. В прямом смысле что-то сверху упало. Страшное да мохнатое.

Не успела Варвара опомниться, как в сторону соскочил зверь с неё. Видит Варя — волк. Здоровый такой! И рыжий, что лисица. Заговорённый что ли какой?

И рычит не по-волчьи — с медвежьим оттенком непонятным. Да хвостом машет недобро. Кинуться вперёд собирается. На врага, непонятно откуда взявшегося.

Не узнала его поначалу Варвара. Думала, чужак какой неизвестный… Да образ на глазах быстро отпечатался. А плечо правое к небу заведённое. Грудь не от работы вогнутая. Да подбородок острый.

Бориска…

Исхудавший только. Да заросший, как тиною болотной. Опять вроде целиться собирается. Только руку поднял — налетел на него волк. С рыком, ноги задние сильно выгибая да шерстью во все стороны топорщась. Да так драть принялся… Аж опять сердце у Варвары зашлось.

А где ж Тихон?

По сторонам она всё вертится. А нету его… Как сквозь землю провалился. Вещи его только валяются. Разорванные… И венок ромашечный, порванный, рядом валяется.

Стукнуло Варю догадкой. И с замиранием она глянула, как волк Бориску побеждает. Закололо сразу что-то в голове. А в животе страх узлом стал завязываться. С догадкою вместе невесёлой.

Вот уж сопротивляться перестал Борис. На которого не глядеть лучше. Волк только сверху него стоит. Лапами передними на грудь опирается. Дышит тяжело. С рыком недобрым…

Бежать, наверное, Варваре надобно. Быстрее, чем сердце колотится. Лететь почти что над землёю. Да на месте Варвара стоять осталась. А потом и вовсе — стала приближаться. К волку рыжему…

А тот вроде и услышал её. Ушами мохнатыми дёрнул. Дышать вроде бы тише стал. И Варя шаги свои в унисон замедлила.

Всё ближе подбирается.

— Тиша… — по имени тихонько позвала.

И будто поник от имени этого волк. Голову низко очень склонил — со спины теперь и не видать её. Только как хвост медленно землю «подметает». Которая недавно только цветами покрыта была. А теперь — красным цветом.

Сглотнула Варя дурноту, к голове подступившую. И стала обходить тихонько волка. Не спеша. Чтоб не подумал чего ненароком. А вниз не смотреть особенно старается.

Мощная у волка клетка грудная. Раза в два больше, чем должна быть. И поднимается тяжело. Воздуха хватить всё больше хочет. Может, потому воздуха не хватает, что пробита она?

Кровь в рубиновый шерсть поблёкшую окрашивает. И каплями около лап собирается.

Дёрнулась было Варвара к ране инстинктивно. Да так на неё волк зыркнул, что чуть глазами не прошил. А глаза-то знакомые… Человечьи.

Пасть зубастая пеной розовой покрывается. Слизывает её волк языком быстрым. Да моргает спешно-спешно.

Не успела Варвара к нему броситься. Будто сил поднабрался рыжий да понёсся, куда глаза глядят. Окрапляя путь себе каплями красными.

А Варе только по сторонам оглядеться оставалось. Замерло всё, недоброе. Будто дух из всей природы вышибло. Только картинка будто дрожит вокруг. Это от влаги, что на глаза светлые Варваре набежала.

Только даже через слезу увидала Варя его.

Не Тихона. И не Бориску.

У этого вообще имени не водится отродясь. Как и глаза второго.

Рухнуло сразу внутри Варвары что-то. Только слова неласковые припомнились:

«Не принесёт тебе вылазка сюда счастия. Пожалеешь ещё»

***

Жаром бабка дом натопила. Не гляди — что лето на дворе. Поленья, что на зиму заготавливать начали, в печке потрескивают. Жарко дома. Аж дышать трудно. Да голова кумарится. Пот что у бабки, что у Варвары на лбу выступает. В воду, что в корыте плещется, каплями капает.

Наблюдают за ней Варя с бабушкой. Одна — с одной стороны, другая — с другой. Сыплет туда Анисья разные травы засушенные — душицу, чертополох, мак. А та не тонет в воде. Так будто в воздух вздыбливает, искрами над корытом заходясь да паром дополнительным расходясь в воздухе.

Сосредоточен взгляд у Анисьи. Углядеть — всё самое малое углядеть такими глазами можно. Они и у Вари зоркие. Просто сейчас потерянные — то и дело внутрь себя уходят, будто для мира явьего раствориться пытаются. Ещё и поблёскивают. В уголках самых. Эх… Не сваришь каши с этой девкой.

— Вижу! — чуть саму себя Анисья не оглушила, как закричала шибко. — Вижу! Жив!

А сама на Варвару глядит. Которая в мгновение первое ещё бледнее будто стала. Покачнулась на месте. А потом снова в воду заговорённую смотреть стала. Да видит Анисья — ничего там Варвара так и не увидала.

Ладно. Молодая ещё.

Отошла тогда Анисья в сторону — к своему углу. И нырнула туда, где пряжу обычно складывала. Повозилась там — долго так, что аж Варвара заинтересовалась, чего это бабка там ищет.

А та распрямилась да обратно направилась. В руках клубок небольшой неся. С мышонка размером. И цветом такой же.

Догадалась Варвара, чего бабка делать собралась. И впервые за день сегодняшний радость её взяла. Значит, не будет отговаривать.

Бросила Анисья клубок в корыто и давай в воде тёплой его водить. Водоворот делая. Сначала рукой старческой — а потом и сам закрутился. Без помощи человеческой. А за ним и клубок увлёкся. Вроде даже отливать золотом стал. Или это так от жары мерещится.

Пропитался будто клубок знанием сильным. Да сам Варе в руку и прыгнул. Обрызгав всю основательно. Варя только посильнее его в ладонях зажала. И биение внутри знакомое какое-то почуяла.

— Поторапливайся, — бабка Анисья ей велела. А сама тяжело как-то на Варю глянула. Будто знает больше гораздо, чем говорить хочет.

— Ба… А ты чего видала? — тихо очень Варвара спросила. Даже голоса своего не узнала толком.

— Чего видала! — вроде взъерепениться бабка собиралась. Да не получилось шибко. Будто виновато даже голос прозвучал, что колокол старый. — Чего видала — того и сама скоро узнаешь. А теперь иди, покуда не привязала.

Подпрыгнул на этом клубочек в руке у Варвары. А та только ладонь бабке раскрытую протянула:

— На. Привязывай.

Хитро бабка на руку Варину зыркнула. А потом собственной отмахнулась:

— Тебя привязывать — это цепь нужна. Что на быка!

Ничего ей Варя не ответила. Улыбнулась только да из дому выйти поспешила. Подумав успев, что никакой ругани ведь бабка не высказала. И остановить не попыталась. Видно, понимает она больше гораздо, чем показать пытается.

У Вари тогда в груди затеплелось. И с улыбкой да надеждой робкой выпустила она клубок промокший из рук. Который вокруг ног ей сначала закрутился, а потом и вперёд через траву побежал. Пришлось и Варваре за ним ускориться.

***

Искры буквально из-под пальцев у Годаны летят. Как только пряжу не подпаляют? Да просто затушить их Годана успевает взглядом зелёным. Глянет на искру — и сразу в снежинку та обращается. На пол земляной падает. Не тает только. А по воздуху всё к лежанке веточной перемещается. Словно на рану Тихонову заскочить старается. Не боятся эти снежинки диковинные крови оборотнической.

Тяжело Тихону вниз, на снежинки эти смотреть. Будто отрывается от этого что в голове да в груди пораненной бултыхаться начинает. На мать тоже несподручно глядеть — у той волосы длинные, цвета хвоста беличьего, то и дело сами собой в змей закрутиться стараются. А так у Годаны бывает, только когда сердитая она в край. Того и гляди в камни взглядом обращать начнёт. Так что Тихон на всякий случай в окошко землянки уставился. А за ним — лес дремучий темнеет. Непонятно даже поначалу — день на улице или ночь. В дремучести такой всё одно. Что зимой, что летом. Смешно даже Тихону стало. Да засмеяться толком не смог — сразу в груди зарезало.

Подошла к нему торопливо Годана.

— Говорила же тебе, окяанному — не собака ты, чтоб с людьми жить!

Поднесла к лицу его цепочку вытканную. Изумрудом переливающуюся.

— А я, маменька… собакой и не был, — булькнуло во рту у Тихона, так что он зубы сжать поспешил. И судорогу на лице сдержать постралася. А всё равно — щиплет и на языке, и в горле у Тихона. Хоть он виду и старается не подавать.

— Вот за это и получил… Что не был! — снова злостью глаза её зелёные сверкнули. Да только понятно Тихону — для отвода всё это. Чтоб печаль великая самому Тихону в душу не бросилась. Потому что тяжела рана у него в груди.

— Заговорённая, — выругалась почти Годана, дыры рассечённой касаясь. — Сильно кто-то на тебя осерчал…

Дёрнулся было Тихон — руку материнскую подальше отвести норовя. Потом только опомнился, что кровь оборотническая для людей только опасна. Другим-то оборотням чего?..

Видно, долго слишком с людьми прожил.

— Не на меня серчали, — голос тихо у Тихона прозвучал. И сил потому что меньше становилось. А глаза потому что припомнил. Светлые. Перепуганные. Варины.

Они у неё всегда — с детства самого резковатые были. Со сталью капельками. Смелые. Да уверенные. Иногда злые становились, если раззадориться слишком сильно да раздразнить. Да чаще — весёлые у Вари глаза были. Будто свет солнечные за ними где-то спрятался да так и норовил вылезти в любой момент. А уж если вместе с ним щёки алеть начинали…

А чего Тихон её задирал-то? И сам не знает. В детстве просто злила она его. Чем — кто знает. Вот никто не злил, а Варя эта злила. Потом по привычке больше. А дальше — чтоб не догадалась ни о чём.

А теперь… В первый раз страх такой Тихон у ней увидал. Даже когда бабка ейная в поташне чуть не угорела, не было такого взгляда дрожащего у Варвары. А сейчас… Будто разочарованной Варвара была. Когда на шкуру его звериную смотрела.

Эх… Надо было ей сразу рассказать…

Да струсил Тихон. Смалодушничал. Продлить ему очень хотелось моменты, чтоб Варя о нём не знала ничего. Чтоб так и считала человеком обычным. Как девку разочаруешь-то?

Шикнул Тихон от боли — это цепочка ему поперёк груди легла. Распекать сразу начала. Вроде и в голове от того прояснилось.

— Девку ту? — завсегда Годана прозорливостью особенной отличалась. Могла бы и не спрашивать — сама ведь видала, когда с Тихоном она по лесу гуляла. И когда Тихон не от ума великого ей раскрываться хотел.

Опасно это — раскрываться роду людскому. Не от злости оного — со страху. Один ежели не испугается, то остальные друг друга перепугают. А там народу их и не сдобровать можно — на вилах окажется.

А тут… И без вил вон чего вышло…

На дротике том магия. На смерть. В человека бы попала — не было б уже человека. А оборотническая кровь ещё сопротивляется — вон, как у Тихона грудь сильно вздымается. Продышаться пытается.

Только по лицу сыновьему тёмные полосы ползут. Как если бы кто деревья рисовать на нём вздумал. Дурной знак… Значит, яд по телу распространяется.

Годана-то верёвку специально заговорила — чтоб исцеляла да изгоняла болячку. Да ток выйдет ли? Вроде и поспокойнее Тихон стал. Дуга над бровями разгладилась. Глаза даже прикрыл, а они и метаться под веками перестают. Да только чует сердце материнское — не то это покойствие, что о выздоровлении скором говорит. Не тот покой, что прибавлением сил заканчивается.

Тяжкий вздох у Годаны получился. Замерла она, над лежанкой стоя. В пустоту глянула. Да, решившись, кивнула сама себе. К сундуку, что под накидью невидимости стоял, поспешила. Дёрнула себя за волос. Перевязала его трижды вокруг пальца. Да заклинание специальное прошептала.

Вспыхнул тут сундук огнём розоватым. Да проявился. Заскрипели петли сурово. Нехотя крышку открывая. Даже будто зубья у крышки этой появились, будто отпугнуть Годану пожелали. Да разве же отпугнёшь мать, что сына спасать желает? Даже если спасение такое… Ещё хуже может быть.

Достала Годана на ладонь свечу чёрную. На смерть заговорённую.

Клин — оно же клином вышибают. Да только стоит ли… С сомнением Годана снова на Тихона глянула. Вроде обычным сном тот заснул. Человеческим. Может, и пронесёт ещё? Справится кровь молодецкая да ворожба материнская?

Глава 11. Второе сердце

Устала уж Варвара за клубком бежать — шутка ли: смеркается уже! А она с утра самого в пути. Да и клубок её капризничает чего-то — то под пень закатится щепистый, то вокруг дерева какого кружить начнёт. Да и сам истрепался весь, травинку да веточки мелкие на нём налипли. Хвостик, что мышиный, беспомощно за ним волочится. Мокрый весь, поникший какой-то.

Как не выпрыгивает у Вари сердце от волнения, а всё-таки на третьем витке, когда около ёлки клубочек заговорённый бегал, Варя его и отловила. Не давался он поначалу — даже на ствол ёлочный закатываться норовил от рук её. Только от Варвары не уйдёшь особенно.

Поднесла Варя клубок к лицу. Посмотрела внимательно. Тот даже сжался, кажется, судьбы своей ожидая. А Варя вздохнула и заговорила, будто бы и не с ним:

— Вот ты чего думаешь… Что ежели оборотень — так сразу и не человек? Так зверь что ли жестокий? А вот и нет… Вспомни сказку: там волк коня съел… Так сам вместо коня и служить нанялся… Нет, сказка, конечно, ложь… Да разве же было от Тихона мне что плохое? А вообще кому от него плохо было? Что нрав крутой — так это и что дальше? Бориска, будь он не ладен, покладистый был, а вон чего вышло… И что теперь? Разлюбить мне что ли Тихона? Уж не разума ли ты лишился?

Сурово Варвара брови собрала, словно ответа в самом деле от клубка заговорённого ждала. Да только как он ответ дать может, ежели для другого изобретён был? Так что Варвара сильно серчать на него не стала.

Только осторожно себе под ноги положила.

— Давай с тобой уж придём, куда надобно, — попросила.

Ожил тогда снова клубок, завертелся у Вари под ногами, подпрыгнул несколько раз да вперёд покатился. Ровнее уже да увереннее. Без заворотов ко пням да ёлкам.

А дорога уж незнакомой давно стала. Не была Варвара раньше в местах этих заросших. Хрустит всё под ногами — сухое, будто осень уж на дворе. Холодает не по-летнему. Земля неприятной становится, мягкой под ногами. Будто так и норовит в себя утянуть. Или обутки по крайней мере с ног стянуть. Запах несвежий стал между кустами незнакомыми сгущаться — так нос зажать и хочется. Видно, болота рядом располагаются.

Болот Варвара не жаловала — ещё болотников али ещё кого ей встретить не хватало. Не до них сейчас. Да только клубок скачет уверенно да ловко, что бельчонок. Лёгкий потому что. Не увязает в почве мягчеющей.

Совы где-то недалеко голосить начали. Противно так, пискляво, словно стрелы в самые уши запустить пытаясь. Всё удобства пути не добавляя. Да и клубок слабее всё видно — сгущаются деревья с кустами, света белого лишить норовят.

Варя тогда на зло быстрее зашагала. Может, и лучину бы зажечь осмелилась, что с собою на всякий случай взяла. Кто скрывается — того ж и ищут. А ежели открыто прям идти… Авось и не заметят, кому не надобно.

Да без лучины смогла разглядеть, что клубок остановился да на месте замер. Будто самые обычные нитки в нём. Без ворожбы осталися. И Варя стоит, по сторонам лупешит — не готовила её к такому жизнь. Чтоб помощник волшебный вдруг силу свою растерял в миг самый не подходящий.

Да растеряться толком не успела — пригляделась повнимательнее. Были бы не такие зоркие глаза, и не увидела б Варвара землянки той. Приплюснутая она к земле. С окном невразумительным. И будто тиной соломенной сверху покрытая.

Слышала Варя, что живёт где-то Ведьма Болотная. Да знакомиться с ней цели никакой не имела. Побаивалась даже. Говорили, что ведьма эта ворожбой давно ещё занималась. Да не удержалась на краю колдовства — большего захотела. Не урожай предсказать или удачей у богов заручиться в деле. А богатства да поклонения. Силы большой, власти. Не только над людьми, над природою. Стала чернокнижием заниматься. День с ночью путать пытаться. В зверьё разное оборачиваться да людям вредить. За это и прогневался на неё Перун. Да и проклял. Отчего не смогла больше ведьма с людьми обычными жить. Уйти ей пришлось на отшиб большой. Болотный. Да там и жить, непонятно чем промышляя. Всеми позабытая.

Нехорошо Варвару кольнуло, рядом с домишком этим стоючи. Да клубок и не спешил уходить никуда. Даже на месте не крутился веретеном. Значит всё-таки куда надо привёл.

Вздохнула Варвара да пошла мимо землянки осторожно — вход в неё искать.

Покосившаяся дверь у землянки этой. Грязью поросшая да пылью. Специально будто, чтобы не трогал никто её. Да нет у Варвары выбора. Постучала она вежливо в деревяшку истрёпанную. Как и думала, не ответил ей никто. Только вежливость Варина не безграничная. Она и без приглашения зайдёт, ежели ей надобно.

Не поддалась в начале дверь. Пришлось всем весом на неё наваливаться. Да всё равно не заперта — поддалась, отползла тихо в сторону.

Дохнуло на Варю запахом щепки мокрой да чада огненного. И не видать ничего за дверью открывшейся. И не слыхать. Будто и нет никого. Только всё равно не спокойно на душе у Вари очень стало. Словно сердце раньше разума чего важного узнало.

— Здравствуй, хозяюшка, — всё с той же тишиной Варвара поздоровалась. Да поклонилась, как ежели б видел её кто. Не последовало ответа никакого.

Варя тогда шире дверь распахнула. Так, чтоб свет какой-никакой просачиваться всё-таки начал. Пол тогда деревянный Варя увидеть смогла. Добротный. Да стены такие же. Вроде крепкие на вид. Не сказать, чтоб гостеприимные. Да и не угрожающие. Только ещё сильнее у Вари сердце зашлось.

Против окна со светом каким-никаким Варя спину увидела. Сгорбленную. Упавшую почти на пол. На пятки замершие стекающие. Головы растрёпанной не видно почти. А то, что видно — дёргается вверх да вниз, словно рушится да из последних сил себя удерживающую. Тряска трясёт фигуру горестную, задыхается она будто да в боем внутренним бьётся. Разрывающим её изнутри.

Тоска сразу на Варю бухнулась. Глаза сами к фигуре бьющейся привязались. Боятся выше подняться, от неё оторваться. Да дух Варин будто внутри застыл. Будто холод болотный окончательно тепло человечье из неё вытравил. Голову да сердце заморозил. Тогда только Варвара смогла посмотреть, кто на лежанке перед женщиной лежит.

Профиль — резкий, с бровями крепкими. Нос в вышину стремится. Глаз только не видно — закрытые. И не шевелятся даже под веками опущенными. Как и грудь замерла — не хватает больше воздуха. Будто сама одеревенела, вместе с покрытием земляночным. И ни рука, ни нога не шелохнётся. Ровно всё лежит. Левая рука только вывернута неудобно — локтем наружу. Так и тянет Варю поправить — чтоб удобнее Тихону было.

Это его, наверное, Ведьма Болотная заколдовала. Чтоб жизнь из Тихона не ушла окончательно. Заморозила болотом студёным. Сберегла в груди где-то, что отдыхает от дыхания покуда. А потом снова расколдует. Чтоб вернулся румянец на щёки. Чтоб кожа снова цвет человечий обрела. Чтоб язык хитрый снова Варю не-красой обозвал. Или ещё как. Как угодно. Только чтоб заговорил снова. Аж до дрожи у Вари мысль эта в голове заколотилась.

А женщина меж тем на ноги поднялась. Вроде неловко, но спешно. Увидела только Варя, как вырастает её фигура, сгорбленная всё ещё. А дальше боль Варя резкую почувствовала.

В затылке сначала. Потом — в спине. И по голове будто сердце застучало. А руки будто в лапы медвежьи ей заковало — не шевельнуться.

— Чего пришла? — в лицо ей речь человеческая дохнула. Недобрая совсем. Будто ядом струящаяся. Да всё сильнее Варю к стене придавливающую.

Это женщина — что огня всполох — успела к Варе подскочить да к стене занозистой её спиной прижать.

— Сына моего и так сгубила. Чего теперь надо? Меня добить? — засмеялась вдруг ведьма смехом не добрым. — Так зря ноженьки обивала… Только не прощу я ни тебе, ни остальным такого…

Тут будто колокол над головой ведьмы развиваться начал. Из света сотканный. Глаза слепить норовящий.

— Я и сама себе не прощу, — тихо у Вари получилось ответить. Но честно. Потому, наверное, колокол и расти перестал. Только вращаться будто бы вокруг себя начал.

— Знала я, что нельзя его людям отпускать, — за руки ведьма Варвару тряхнула. Сильно — та что кукла тряпичная снова о стенку ударилась. И в глаза безумные только и посмотреть смогла.

Ниже ростом ведьма. Да по силе этого совсем не чувствуется — крепости в ней чуется поболе, чем в Варваре. Да только не силы её боится Варвара. Не от крепости её молчит да не двигается. От того, как отчаяние с ужасом в глазах да голосе плещется. Как изнутри буквально ведьму раздирает. Как мечется у ней душа израненная.

Мороз от этого всю Варвару пробрал. И с собственным, что в сердце крутится, будто отозвался. Даже про колокол позабыла. Да он меж тем мелькнул, с места сорвался да над головой Вариной в стену ударился.

Засветилось всё вокруг искрами, как если из глаз такие у кого посыпались. В воздухе покружились да и исчезли. Выгорели.

Тут голова у ведьмы неспешно на грудь опустилась. И руки разжались безвольно. Вдоль туловища повисли.

— А… Ясно… Потомок ведь Лелин… — пробормотала. — Тебя никакая магия и не берёт…

А Варя и не расслышала её будто. Снова на лежак глянула. Где Тихон лежал. И опять, будто заново, обмерла вся.

Ноги у Варвары ослабели. Голова будто на месте закрутилася. Да не в магии в этот раз дело. Это чувств — в первый раз в жизни — Варвара лишаться начала. Пошатнулась неловко. Спиной снова на стенку деревянную бухнулась — как на опору теперь. Да сама не сразу поняла, почему ведьма со всею избою вырастать на нею начала. А это Варя просто на пол стала присаживаться.

Всё ненастоящим ей показалось враз. Будто в сказке выдуманное. И землянка деревянная, и Ведьма Болотная, и Тихон. Вот сейчас очнётся Варвара, и всё как во сне окажется. Во с не ж всегда самое глупое привидеться сможет, что наяву никогда случиться не может. И этому веришь, не задумываясь даже. Покуда глаза не разлепишь да не посмеёшься над собою.

Тихо ведьма от неё отошла. Будто и не по полу шла, а по воздуху перемещалась. И бесшумно почти. Походка-то у неё лёгкая, молодая. Да и стан стройный достаточно. Ростом невелика — едва до подбородка ведь Варваре достаёт. Разве что сила в теле чувствуется не девичья.

— Уходи отсюда, — тихо до спокойно ведьма ей велела. — Нет тебе здесь места.

Варе от слов этих будто оторвало что внутри. Будто надежду последнюю израненную убирать стали. Да и злость ни с того ни с сего в душе поднялась. Ведьма — а всё туда же, будто не может ничего поделать… А дальше усталость дикая на Варвару опрокинулась. Ноги занемели. Захотела бы Варвара уйти — сил всё равно нету.

— Не уйду, — тоже ровно Варвара ответила. — Нет мне больше жизни без Тихона. Тут и останусь, покуда не помру.

Недобро ведьма на Варвару глянула. Будто взглядом задавить намеревалась. А потом и плюнула на это дело. Отворотилась, будто Варвары здесь и нет.

Как зачарованная стала Варя на женщину смотреть. Вроде и видит, и подмечает всё, а реакции на это — чуть.

Глядит Варвара, как к столу ведьма подплыла. Волосы рыжие с груди отбросила, что не мешались. Да принялась из воздуха будто на стол всякое метать — чашку большую, нож, да коренья, травы какие-то высушенные.

Ожила чуть-чуть Варвара — может, всё-таки может Ведьма Болотная снадобье лечебное сварганить? Воду живую приготовить? Надежда во всей Варваре робкая сразу затрепетала.

Ловко ведьма ножом орудует. В пыль травы неизвестные превращает да в чашку ссыпает — в воздух облачка только пылевые да разноцветные поднимаются.

Пробормотала что-то ведьма, да из неоткуда вода в чашку полилась. До краёв самых наполнила. Подняла ведьма на руки бокал. Подумала над ним. Да снова к Варе направилась.

Подумала та ненароком, что на голову ей вылить снадобье желание имеют.

Да к рукам вдруг чашку протянула Варваре. Замерла, покуда та на жижу густую да мутную смотрела.

— Отрава? — вопросила её Варя, взгляда от чашки не отнимая. И такому бы не удивилась она.

Усмехнулась что ли ведьма? Едва-едва… Будто подавилась чем. И убрала чашку из-под носа Вариного. На инстинктах та за ёмкостью с жижей непонятной проследила. И увидала, как ведьма к губам себе поднесла жижу да глоток неиллюзорный сделала. Губы вытерла да снова Варе протянула напиток.

Глянула та в чашку недоверчиво. Действительно меньше жидкости стало. И дрожит вся, ходуном ходит — на самом деле потревожили покой ей.

Прищурилась Варвар на ведьму снизу вверх. Обмануть, конечно, могла — ведьма всё-таки…

А потом и приняла чашку из рук женских. Задумалась, уже с нею на полу чужом сидя. И со смесью чувств непонятных взяла да и опрокинула воду прямо через край в рот себе. Двум смертям не бывать…

Кислым сразу глотку связало. Дыхание на миг перебило. Будто жидкость вся не в живот, а сразу по телу всему распределилась. И будто второе сердце у Вари внутри застучало. Расправило что-то в теле. Налило. Дышать хлеще заставило. Жаром по спине всей пронеслось.

Заморгала Варя часто-часто. И картинка перед глазами ярче стала, чётче. Даже по углам тёмным Варвара увидала, что метла там да сундук какой-то стоит. Каждую трещинку на нём увидала.

А ведьма тем временем сама улыбаясь на неё смотрела.

— Видно, крепкая ты девка, — заключение своё вынесла.

Да обратно к столу отошла. Не прогоняя боле Варвары.

У той меж тем и в ногах силы появились. И неприятно стало в неудобной позе на полу холодном сидеть. Так что поднялась Варя. И сама к ведьме подошла.

— Варварой меня звать, — запоздало представилась.

Снова взглядом её ведьма окинула. Долгим да пронизывающим. Но вроде сжалилась.

— Годана, — сказала.

На стол Варя чашку опустевшую поставила. Да решительно к лежаку с Тихоном подошла.

Нет, не ожил.

Всё такой же холодный да мёртвый. С раной тёмною в груди. Вроде и не страшная ведь рана… Без крови особенной. Нитью зелёной перетянутая. А гляди ж ты…

— А чего ты… Про Лелю и меня говорила? — несмело Варя спросила. Кровь в теле забурлила, она и припомнила.

Рукой Годана на неё махнула:

— А-а, это… Кровь в тебе богини весны течёт. В род она к тебе затесалась. Давно ещё, что вся сила почти что и выродилась уже. Так, к ворожбе способности только остались. Да защита от колдовства малого.

Без удивления Варвара обошлась — не до того сейчас. Леля и Леля.

А всё-таки не верится Варе, что поделать ничего нельзя. И от мысли этой будто буря в душе гаснущей подниматься стала. А может снадобье это так на неё влияет. Так что сама Варвара не поняла, отчего к Годане развернулась да как на духу выпалила:

— Отправь меня в Навь.

Не стала ведьма отнекиваться, что не в курсе дел таких. Будто и тень интереса на лице Годановом мелькнула:

— Это тебе ещё зачем?

— Там душа Тихонова, — и себе, и ей стала Варя объяснять. — Найду и заберу.

— А ежели сама там останешься? — похолодел голос у Годаны, всю серьёзность показывая.

— Пусть, — выдохнула Варя.

Годана вдруг по столу рукой хлопнула, что Варя аж вздрогнула.

— Так зачем тебе помощь моя? Ты и сама там бывала.

Ничего от Ведьмы Болотной не скроешь. Варя и не стала:

— Бывала. Да тогда случайно получилось. И не того я хотела. А как нарочно попасть — не ведаю.

Долго Годана ей не отвечала. Так долго, что не удержалась Варвара, да всё таки поправила руку мёртвую Тихону. Получше положила. Чтоб лежать да ждать ему удобнее было.

— Там ведать особенно нечего, — со вздохом наконец женщина отозвалась да к Варе шагами зашелестела. Стала сбоку от неё, голову с волосами тяжёлыми наклонив. — Смерть миры разделяет. Помрёшь — смертию насильной, там и окажешься.

— Так мне ж и вернуться надобно, — не успокоилась Варвара.

— Это верно, — согласилась Годана. И протянула ей что-то.

Пригляделась Варя повнимательнее: нож это оказался. Тот самый, которым недавно Годана зелье строгала. С ручкой резной да лезвием широким.

— Специально заговорённый, — продолжила женщина. — Что частичку жизни внутри сохраняет. До поры до времени.

И вдруг всхлипнула неожиданно. Горько.

— Думаешь, наверное, чего это я за сыном не отправлюсь? Решила, что малодушничаю?

Не думала ничего и схожего Варвара.

— Да только про наказание про ведьмовство не знаешь. За него ведь дух рассеивается, едва тело умирает. Исчезаешь просто, будто и не было тебя на белом свете. Будто и всё равно свету этому на тебя.

Взяла Варвара нож из руки Годановой. Повертела в руках.

— Ты сама должна, — тихо очень женщина проговорила. — Решиться. Ежели нет — я на тебя зла держать не буду…

Да только такая надежда в голосе Годановом почудилась Варе, что аж пережалось всё внутри.

Вес ножа на ладони ощутился. И лезвия чуждого холод. Знаки неизвестные линиями ровными на спинке самой. Будто в ухмылку переплетающиеся.

Сама собой у Варвары вздох получился.

Можно ль Ведьме верить?.. Не желает ли она из мести али ещё от чего Варвару погубить просто-напросто?..

А нож в руках всё поблескивает. Равнодушно решения Варвариного ожидает.

Глава 12. Марья Моревна

Знакомый чего-то узор Варе видится. Ёлки вышитые на ткани плотной. Рядами ровными. Помятые, правда. Да выцветшие. Хотя и не мудрено это — сколько уж времени прошло, покуда Варя сумку эту видела. Где как раз закалённый нож лежал, да семена маковые, да верёвка с лучиной. И оладьи, которыми анчутка прельстился, тоже здесь когда-то лежали.

А вот и дерево чудное — кольцом ствол у которого загнулся. Которое огнём давеча горело.

Навь это.

Встрепенулась Варя. Дёрнулась с земли — хватит уже валяться, холодная всё-таки. Кольнуло у неё в боку от этого — в правом, куда как раз удар ножом ведьминым пришёлся. Заныло да засвербело. Да вроде двигаться не мешает. Так что нормально.

В этот раз сразу Варя по сторонам огляделась. На случай ежели мёртвые на неё снова пойдут али лес целый. Нет, никакого движения. Только синь вокруг непроглядная, как если б бульоном наваристым кто ночь предрассветную залил. Да воздух металлом, как кровью пахнет.

Лес чудной — вдалеке стоил, знакомый почти. А с другой стороны небо будто с землёй сливается да стеной куда-то упирается. И ещё один запах примешивается, в прошлый раз Варей не замеченный — болотом будто.

Цыпурками кожа у Вари пошла — холодно здесь. Так что поспешила она сумку схватить и куда-нибудь податься. Да сначала открыть надобно и посмотреть — мало ли, какая хтонь за это время внутри поселиться успела. Не удивится такому Варвара. А у самой голова соображает торопливо — мысли в ней толкаются разные. Пока главная их все не растолкала — о том, зачем да почему снова в Навь пришлось незваной гостьей незваной являться.

Перехватило у ней было дух, сердце заколотилось. Да некогда уж переживать. Надо делать чего-то.

Чего только? Куда идти? Хоть бы подсказку какую дали…

Да зачем только это Навьим жителям нужно? Тут уж сама как-нибудь… Ежели получился.

Не нашла Варя в сумке нового ничего. А может просто спряталась штука эта хорошо. Ладно, погрызть Варю не пытается, и хорошо.

Подумала-подумала Варвара да и решила по старой памяти снова в лес идти. На всякий случай репьев на кустах ближайших цапнула — она уж Гамаюнами учёная. Да побыстрее поспешила.

Смотрит, а по левую руку движение какое-то идёт. Искры, как от молота кузнечного, когда об наковальню тот ударяется, взлетают. По воздуху рассыпаются. Да лязг глуховатый слышится.

А Варе делать больше и нечего — поспешила она туда. Аккуратно. Со стороны подветренной.

Вышла она на поляну, откуда всполохи искристые шли. Смотрит, а в воздухе — над нею — прямо светопреставление!

Как грозы две соединяются, друг на дружку нахлёстываются. Одна гроза — чёрная, что пламень ядовитый. Другая — синяя, как вода колдовская. Чёрная синюю всё цапнуть норовит. А синяя чёрной спуску не даёт: вроде затихарится, а потом и пастью огромной чёрную куснёт.

Вокруг от столкновений мощных искры и летят. Того и гляди Варю ослепят. Так что за ради очей спасения отошла она подальше. Глубже в лес. А у самой в ушах всё громыхает — будто вёдрами грозы дерутся.

Подальше-то отойдя, Варя лучше драку рассмотреть смогла. Тогда и увидала в центре волн разноцветных фигуры две. Вроде даже на человечьи похожие. Витязи сражающиеся. Мечами друг друга секущие — от того и искры в стороны разлетаются. И всполохами пугливыми лес освещают. Вспыхнут да погаснут.

И вот во вспышках этих видит Варя — несётся к ней что-то. Вроде маленькое, с собаку размером. Да быстро так двигается, опасливо приближается… Ещё подсвечивается неровно. Ещё и с грохотом окаянным вокруг.

Пригляделась Варя — глаза выпученные, цвета красного. Зубы острые. Уши длинные — по земле волочатся. Ещё и рога, как у оленя малого.

Образина прямо образинистая! И не думает в сторону брать, всё на Варю несётся — ни влево взять, ни в право.

Оно бы Варе самой отойти — да разве же тут сообразишь, когда ужасти такие со всех сторон… Так что руки у Вари сами действовали. Без малейшего разума участия. Хорошо ещё чего похуже не вытворили.

А так взяли просто сумку, недавно найденную, да и замахнулись ею из-за спины со всех сил. А как образина под ноги кинулась, так её сумкой той и накрыло. И ещё раз. И ещё. Пусть по рогам получает.

Вроде не понравилось такое дело образине. Запищала пронзительно, будто даже и захрюкала. Да хлопнула под тканью сумочной. И затихла сразу.

Приподняла Варя суму — а на неё хлоп — и птица вылетела. Какая — уж Варя рассмотреть не успела. Только хвостом загнутым в небе неспокойном та ей и помахала. И на земле чего-то оставила.

Пригляделась Варвара среди всполохов, а там яйцо лежит. И, сама зачем не зная, подняла его.

Лёгкое совсем оказалось. Да горячее. Будто с сердцем внутри стучащим.

А «погода» небесная меж тем перемениться успела. Чёрные клубы нехотя рассеиваться начали, на части воздушные разваливаться. Тончать стала фигура внутри неё. Выцветать словно, ветром разбавленная. Да всё равно полностью не проходящая.

Синяя же наоборот плотнее стала и в воронку превратилась. Которая низом об землю стукнулась. Сильно так, что на месте Варвара пошатнулась. И очи ещё сильнее растопырила: с перепугу ей что ли кажется, что фигура синяя к ней движется?

Крепче зачем-то Варвара яйцо непонятное сжала.

Нет, не кажется. Правда к ней приближаются. Уж не заяц бешеный — человечья фигура. Изгибистая какая-то, будто из коромысел уменьшенных сложенная. Да высокая — с витязя размерами.

Испугаться бы Варваре надо. Да страх, наоборот, где-то вне тела схоронился. Любопытству какому-то непривычному месту уступив.

Уж и рассмотреть идущего можно. Идущую вернее — девка это. Хоть и мощная, что богатырша из сказаний. Волос длинный да светлый — золотой расплавленное. Распущенный. Переливается по плечам. Глаза острые — на совиные похожие. Тёмные да внимательные. А шагает девка, несмотря на размеры свои, что по земле пишет.

Даже зависть Варвару взяла. И не сразу она поняла, чего это к ней рука в перчатке кожаной тянется. Не здороваться ж, в конце концов.

— Отдай, — без обиняков, видя непонимание Варино, велела девка. Просив неё пары шагов не доходя. А у самой глаза холодные стали, что колодцы поутру.

— И тебе здравствовать, — неласково ей Варя ответила. Не привычная к обращению такому.

Моргнула незнакомая. Брови угольные над носом ровным сошлись. Рука от Вари убралась. Сильно в кулак сжалась. Глядит Варя — а в ней уж меч торчит. Вверх пока что, не на неё смотрит. Поняла сразу Варвара — ненадолго это.

Вот чего она так делать с мечами не может? Так что пришлось просто стойку боевую занимать. Как умеет. Как не умеет, вернее.

Рассмешила она что ли противницу с мечом? Потому что глянула та на неё — внимательнее уж, с разумением. И меч с размаху в землю перед собой воткнула. Оперлась на него локтями крепкими. Отчего груди тяжёлые ворот костюма оттягивать стали. Будто на зависть Варе.

Фыркнула та. Да яйцо на глазах у девушки в сумку опустила. У той аж чуть губы не прикусились. Да быстро она из расслабила.

— Ладно, недосуг мне с Лелей ругаться, — сказала. — Папеньки своего хватает…

А потом вдруг выпрямилась. И меч её исчез куда-то.

— Марья Моревна я, — представилась.

— Варвара, — ежели к Варе с радушием, то чего ей-то кочевряжиться?

— Так отдай мне, Варвара, яйцо, что в сумку заныкала.

— Просьба за просьбу, — не растерялась Варвара. — Отдай душу суженого моего, да и забирай своё яйцо.

Хмыкнула Марья Моревна.

— А думаешь, просто это? Вот так взяла и отдала?

Пожала плечами Варвара. Да как бы между делом заметила:

— Так папенька твой поди душами такими и заведует. Его иголка-то в яйце притаилась. А ты — дочь его. Хоть и не любимая. Да умная, ход правильный знать должна.

Знала, конечно, Варвара все легенды старые о Марье Моревне. Что дочь она Яги Перуновны да Кощея Бессмертного. Мать-то её, когда понесла, Кощей воевать отправился. Да помёр. Много сил тогда Яга приложила, что возлюбленного найти да воскресить. Да возлюбленный недоброй монетой ей отплатил — не нужна ему была уж любовь Яги. Богатство только страстно душу ему обуяло. Да и Яга, покуда его искала, оживляла — в старуху превратиться успела. Так и стала она Бабой Ягой. И дочку свою в ненависти к отцу вырастила. С тех пор и пытается Марья Моревна с ним поквитаться.

А теперь ей с Варей беседу держать приходится.

— Что умная — то правда, — легко согласилась. — Да на лесть не ведусь. А вот навредить тебе — всегда пожалуйста.

Напряглась Варвара, да только ни движения угрожающего Марья не сделала. А испугу мимолётному Вариному порадовалась.

— Мой-то папенька, пока маменька его душу доставала, разлюбить её успел. Значит, и твой суженый тебя разлюбит, — чего-чего, а врать ниже достоинства своего Марья считала. Так что по глазам всё брила.

Хмурость на лицо Варино набежала. Не думала она о деле таком. Да собралась быстро — некогда слёзы с мыслями распускать:

— Ну и пусть… разлюбит. Зато на мне вины не будет — что могла да не спасла. А нас боги не зря выбирать научили. Вот пусть и выбирает потом…

Долго на Варю Марья посмотрела. Кивнула потом. И опять из воздуха чего-то взяла да Варваре бросила. Золотом блеснуло, прежде чем в руки Варе бухнуться.

Нахмурилась она, скривившись. Не хотелось штуку эту лицезреть. Из-за неё ведь началось всё. В неё Велижанка гляделась, прежде чем душу её чёрт уволок. Хорошо Варвара запомнила края эти резные да острые. И сейчас они на кожу ей давят неаккуратно. Выбросить зеркало хочется. Тем паче странное оно — не отражается в нём Варвара. И от того не по себе делается. Будто пропала она для мира — зеркала её даже не видят. Темнота там только отражается. Может, стекло обычное там?

А, нет — появляется чего-то. Свет затаённый, будто от звезды молодой да робкой. Начинает гладь круглую освещать. Линии прорисовывать.

Тут глаза у Варвары округлились. Заморгали часто-часто. И дышать медленнее стало. Потому что черты, до боли знакомые, узнаваться начали.

Кручина фигуру человеческую стискивает — плечи опущены да спина прогнутая, от тяжести будто. Хотя ничего тяжелого вроде и нет у человека — сидит вон на земле просто, на коленки опершись. Вроде и далеко смотрит, да только взгляд не перехватывается, путается где неизвестно, в глубь неизведанную проскальзывает. А глаза сами будто выцвели — хоть и тёмного цвета остались. Волос с рыжиной вьющийся паутиной будто затянутый — с сыроватой примесью. Руки только живые — шевелятся. Круглое что-то друг дружке перекидывают. Будто отдельно ото всего остального жизнь сохраняют.

Опустила Варя зеркало к земле. На Моревну ухмыляющуюся посмотрела. Да молвила ей:

— Всё равно не отдам тебе яйцо. Кощеево. Пока.

Будто нитка в воздухе прям перед глазами Марьиными лопнула — так резво она ими моргнула. И губы у ней поджались. Едва-едва. А после улыбнулась так, что у Вари самой щёки напряжением почуялись.

Плечами Марья Моревна пожала беззаботно. Будто уж и не надо ей ничего.

— Ладно, если б ты зайца не поймала, всё равно мне хуже было бы. Так что пока так отведу к жениху тебя. Но ежели обмануть меня подумаешь, — сверкнула на Варвару Марья глазами, будто прокляла до седьмого колена. Только не испугалась Варя проклятий таких.

— Мне-то для чего яйцо это? А вот ежели ты обмануть меня надумаешь…

Обиделась будто Марья Моревна на это.

— Смертным ещё врать? — гордо голову вскинула. — Это ж всё равно что ты рыбам речным напраслину возводить начала.

Не глянулось Варваре сравнение с рыбами. Так что не смогла она не ответить:

— Рыбы может и поумнее меня бывают.

Но Моревне поверила. Всё-таки честолюбивой она в молве народной значится. Да и неоткуда больше Варваре помощи ждать.

***

Хрустнула шея Кощеева от поворота головного. Старая стала, потому и щёлкает. Не один ей век пошёл — чего ещё ожидать? И не важно, что и по молодости крепостью она не отличалась. А вот ум всегда крепким был — с детства самого. Особливо когда до обогащения дело доходило.

Оглядел Кощей свои владения. Глаз слепит от переливов богатства. Аж в душе тепло разгорается да приятием её окутывает. Сама собой улыбка на челе, кожей обтянутом, расцветает.

Да вообще сегодня удачный день у Кощея. С Марьюшкой повидались. Она девка, конечно, с норовом. Вся в мать. Была бы парнем, давно б место Кощеево заняла в царстве Навьем. Да по молодости не до того ей пока. Ей бы всё потешиться, силушку свою показать. Чтоб оценили да испугались.

Трудно уж Кощею становится от ударов её точных выходить. А что насмеивается над нею — так это специально, чтобы с толку сбить да преимущество улучить. Подчиняется такому Марья. Легко настрой теряет. Силу духа разбазаривает. А без духа крепкого никакие сила да умение понадобятся.

Это ничего, что сегодня заяц велесовский сбежал. Он и раньше дёру давал во время ратных дел. Побегал бы да вернулся. Да опять эта Леля в миниатюре сюда бухнулась. В прошлый раз уж душу дремлющую ухитрилась умыкнуть. Теперь за душой побольше явилась. Хотя тут переживать не надобно — мёртвого так запросто не вернуть. Мёртвого всегда обратно в Навь всеми силами тянуть будет. Не отпустит его — тут его место. Скорее «Леля» здесьтак и сгибнет. Не поможет ей ведьминское пособничество.

А то, что зайца она поймала — случайность чистая. Он хоть и велесовский, а всё ж заяц. Чего с нутра мелкого взять? Напугался да ринулся напролом.

И ерунда, что яйцо теперь у девки этой. Всё равно повредить не сможет — так что что безделушка теперь в руках у ней. Не поддастся скорлупа заколдованная силе смертной. Хоть топором по ней молоти.

Чем бы дитя ни тешилось.

Так что покойным Кощей остался. И в думы лестные о ве

личии своём да хитрость погрузился.

Глава 13. Дела тёмные

К земле все ветки древесные клонятся. Видеть мешают. Будто прячут чего от Варвары с Марьей. Хотя Марья-то тут чего не видела? Значит, на Варвару нацелились.

Не по нраву ей такое — то в плечо бухнутся, то лицо расцарапать норовят. Да что поделаешь? Гость она тут незваный. Только и остаётся, что спину Марьину глазами цепляться — чтоб не отстать.

Марья Моревна-то идёт, не оглядываясь — всё равно ей видать, поспевает ли Варвара. Так что та только суму свою поудобнее перехватывает — чтоб дерево какое не стащило невзначай.

А спина у Марьи славная — прямая да ровная, словно сама ствол древесный. Такая, наверное, ни от одного ветка не погнётся, никакому дождю не покорится. Знай себе двигается Марья вперёд, а лес перед ней будто сам собой расступается. И пред Варей, что не дале чем на локоть позади идёт, смыкается.

В тишине мысли непрошенные ей в голову просачиваются, как из воздуха. И в голове жужжат, что комары.

Вдруг не к Тихону Марья Моревна её ведёт, а на погибель верную?

Людская молва-то о ней хорошо сказывает. А ежели некому уже просто лихое добавлять?

Холод пупырками по рукам Варе пошёл. Чтоб до сердца добежать не успел Варя скорее головой трясти принялась отрицательно. Супротив мыслям своим выступать — тоже сила нужна. Вытрясти не так-то легко их.

Так что увлеклась маленько Варвара. Так, что сама носом с размаху во что-то вдарилась. Не шибко больно — потому что мягкое.

Обернулась к ней Марья с удивлением. Глянула с прищуром. Не зло совсем, как Варе почудилось. И крепче она себя сразу ощутила. Даже разговор завязать решилась.

— А что… Борискина душа тоже тут теперь?

Не закручинилась бы Варвара, не ответь ей Марья. Всё-таки дела не её такие. Да может Марья тоже заскучала от пути долгого. Так что отозвалась не без охоты:

— Была у такого что ли душа?

Удивилась Варвара сзади:

— Она не у каждого что ли водится?

— Водится-то у каждого, — пригнулась Марья ловко. — Да от дел плохих истончается. А ежели страшного чего натворить, так и вообще рассеяться может, и не найдёшь потом.

— А которая не рассеивается — с ней что делается? — любопытство Варю против воли взяло.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — хмыкнула Марья, когда Варе под той самой веткой чуть не на пузе ползти пришлось. Да видно сжалилась над пыхтением её:

— У кого душа нормальная сохраняется — тот на отдых отправляется. А потом, как лета нужные пройдут, снова возрождается.

— То есть мне успеть нужно? — забеспокоилась Варвара, о душе Тихоновой думая

— Говорят же тебе, — как глупой повторила Марья. — Как лета пройдут. А тут ещё и ночи не миновало.

Успокоилась маленько Варвара. И не стала больше глупых вопросов задавать. Даже к веткам разбойным приноравливаться начала. Да Марья будто заскучала в тиши Навьей.

— Помнишь пожар ваш?

Как не помнить, если там едва бабка не погорела? Кивнула Варя, не сразу сообразив, что не видит её Марья. А та и без ответа продолжила:

— Это вам тоже за Бориса наказание.

— Как?! — опешила Варя. — Мы ж ему не сделали ничего. Отпустили просто.

— Вот за это как раз, — даже голосом Марья кивнула. И продолжила, наверх кивнув:

— Эти — они не любят мягкого да безнаказанного. Во всём справедливость быть должна. Честно жил — так бояться тебе нечего. А коль нарушил порядок Рода, так изволь наказание принять. Наказали бы сами своего убивца, никому бы и не пришлось вмешиваться.

— Да как же… — возмутилась было Варвара. — Ведь он убивец, а не мы. Значит, его и поджигать надобно. Да и сколько времени с убивства того прошло — сразу бы и наказали.

Засмеялась Марья.

— Вам разум для чего давали? Чтоб вы только на богов надеялись? Самим думать да решать правильно надобно. Зверьё даже — и то на богов не полагается.

Призадумалась Варвара. Вроде и хочется возразить, да мысли до языка доходить не думают. А Моревна ей опомниться не дала — продолжила:

— И жениха твоего от этого убило.

Не на чем возразить тут Варваре. Да и злость пробрала — ведь правда, без Бориса Тихон бы живым сейчас был.

Не успела Варвара толком об этом задуматься. Потому что опять на спину Марье Моревне налетела. А та будто этого не заметила особо. Развернулась к Варваре да глазами, изнутри будто подсвеченными, на Варвару воззрилась. Сощурилась по-лисьи:

— Скажи-ка мне, Лелин потомок: вот ежели бы ты всё наперёд знала. Что Борис Тихона твоего убьёт. Ты б его наперёд…? — сделала она по шее жест угрожающий.

Окаменела Варвара от вопроса такого. Не по нраву ей мысли подобные.

— Теперь какая разница-то? — совсем неуверенно у неё получилось. По-козьи даже.

Не получилось у Варвары от ответа увильнуть — настойчивая Марья Моревна.

— Я ведь и повернуть всё могу, — зазывно речь её зазвучала. — Ненадолго, конечно, сил маловато. Да разобраться тебе времени хватит. И не будет ничего этого уже. Дома сейчас будешь. С женихом живым.

Как огоньками Марья Варвару прожигает. Будто подначивает.

А Варя будто на краю пропастном оказалась. Из которого на неё холодом да тишиной давит. И будто за ноги кто невидимый хватает да в стороны разные тянет. Марья же всё выжидает, никакой подсказки не давая.

— А без… этого нельзя? — почти шёпотом Варя спросила, глазами по Марье вверх поднимаясь.

Без жалости та головой мотнула. Тогда Варя воздуха в грудь решительно набрала. И головою покачала:

— Нет…

Не поняла она лица Марьиного. Будто и не переменилось оно — не разберёшь мыслей. Всё таким же любопытным осталось. А потом и исчезло вовсе — отвернулась Марья. Дальше зашагала.

Варя не слишком уверенно за ней подалась.

— Вот и пришли, — весело Марья заговорила. И рукою перед собой мелькнула, будто дверь перед собой отодвигая. Чуть в дерево не упёрлась ею. Что диковинное такое — будто засохшее, да кора его цветами разными переливается. Что радуга смешивается. Да не до него Варваре.

Свет желтоватый перед нею рассеялся. Тканью прозрачной полился. И сердце у Вари обмерло всё. Сразу признала, кто сидит в далеке. Дёрнулась было. Да ноги чего-то не пошли — как приращённые к земле.

— Не боись, — толчок в плечи Варя Марьин почуяла. — Хуже не будет уж. Ты и так померла почти.

Испугаться, наверное, Варе надобно. Так нет же, наоборот — от подталкивания силы появились. И легко стало — если уж почти померла, то чего бояться?

— Возвращайтесь сюда. Тут вас ждать буду, — напутствовала Марья.

И сквозь свет Варвара пошла. Пригнувшись на случай всякий. А Марья Моревна «в дверях» так и осталась.

Мягкая земля у Вари под ногами. Всеми подошвами в неё проваливается. А вокруг всё светлее и светлее становится. Да сердце всё замирает, тело холодит.

Ближе всё фигура Тихона. И печаль с приближением одновременно внутри всё вытягивает. Медь волос беззащитная такая. Не похожая будто на мех рыжеватый. И лицо светлое. Не бледное совсем, как у того, что у Ведьмы Болотной в землянке лежал.

Похож на себя Тихон. Только среди темноты не смотрится. Обступает она его со всех сторон некрасиво. Не нравится Варе.

Поднял Тихон голову на шаги её. Ухмыльнулся. Да рукой движение бросательное в её сторону сделал. Глядит Варя, а уже яблоко — налив белый — поймала, не задумываясь даже.

— На! — Тихон ей молвил. — Ешь. Молодильное.

Повертела Варя в руках яблоко.

— А я старая, что ли?

Пожал плечами Тихон равнодушно. Насторожилась Варя. Ужели у него внутри теперь ничего не ёкает?

Присела на землю перед ним. Глядит на неё Тихон глазами пустыми да светлыми. Улыбается даже. Как козлёнок, когда его на луг выводишь. Без соображения совсем.

— Ты меня не узнаёшь? — с нажимом спросила.

— А мы знакомые что ли? — без хитрости тени Тихон вопросил, глаза натурально округляя.

— Вот же ж… — пробормотала Варвара, назад оборачиваясь. Да не было там Марьи Моревны. Чтоб рассказать смогла чего. Агнеша ведь её помнила! А Тихон чего?

Продолжила:

— Знакомые. Пойдём, — рукою ему махнула.

Не сдвинулся с места Тихон. Даже интереса особенного не проявил.

— Зачем? — говорит. — Мне и здесь неплохо.

И уселся поудобнее.

Оторопь Варю взяла. Дёрнула она Тихона за рукав рубашечный.

— Корни скоро пустишь тут. Выбираться отсюда надо. Да и вообще тут… для мёртвых место!

— Ну и что? — расслабленно Тихон глазами хлопнул.

— Да как что? — кипятиться Варя начала. — Я для того, что ли сюда лезла, что ты мне «чтокал»? К живым надобно возвращаться. Жизнь жить. Матушка твоя там кручинится. Пошли, покуда нам помогать надумали.

— Тебе надо, ты и иди, — не проняло Тихона совсем.

— Ну ты что! — на крик почти Варвара перешла. — И меня припомнить не можешь? Я ж Варя! Варвара-не-краса! Которую ты от чёрта спасал да от Бориса треклятого защищал! Которой купаться вместе предлагал. Да из-за которой помер раньше сроку!

Изо всех сил Варя очами в Тихона вперилась. Будто взглядом убедить норовила. С надеждою последней в Тихону вцепляясь. И поверить боясь, что не поможет это всё.

— Не знаю я тебя. И голову мне не морочь — иди, куда тебе надобно, — нахмурился Тихон словно от утомления. Руки Варины, в плечи вцепившиеся, убрать поспешил. Как пару жуков с себя согнал. Ещё отряхнуться ему оставалось.

Злость такая Варвару взяла, какой в жизни не бывало. Омутом в душе закрутило обиду. Чуть-чуть ещё, и закричит она в голосину.

А чего кричать? Криком делу не поможешь.

Так что взяла Варя да двумя пальцами прямо в нос противный вцепилась. Не в свой — в Тихонов. Со всей дури. Так, чтоб по бокам его сжать, а кончик самый наружу торчал. И синевой наливался.

Со знанием дела да с умением великим. На гнев собственный наложенными. С чувством, с толком, с расстановкой. Так, что от души даже отлегчать начало. Ещё и потрепать можно, чтоб голова бестолковая взад вперёд походила. Да чтоб пальцы от усталости ломить начало.

— Алька! Какому дубу дала?! Пуфти, окаянныя!

Ладонь тёплая вдруг руку ей накрыла плотно. Да стиснула, в сторону оттягивая.

— Чего? Вспомнил? Башка твоя дурная! — не без радости Варя увидала, что будто сливка у Тихона на носу выросла. А глаза тёмные из-под бровей на неё вперились с обидою. И такою же в Вариных отразилися.

А потом разом будто пелена с них спала. И цепи какие наземь рухнули — так легко Варе в спине стало. Выдох у неё долгим больно получился. Настолько долгим, что на грудь Тихону бухнуться пришлось — чтоб для опоры.

Слабость сразу по телу побежала. И сердца Тихонова удары в уши застучались. А у самой-то сердце не тише — едва-едва из груди не выскальзывает. Хорошо, что руки Тихоновы её обвивают. А то бы, глядишь, провалилась куда Варя.

— Пошли, пока Кощей за яйцом своим не спохватился, — в нос у неё проговорить получилось — потому что к груди Тихоновой он был прижат.

— За чем? — не уразумел Тихон.

А Варвара кивнула только — долго объяснять придётся. Так что вместе они в обратную сторону зашагали.

Вроде и не кончено ещё ничего. И непонятно даже, чего дальше делать. А всё равно легко да скоро шагается. Когда не одна-то. А с Тихоном.

— Ты чего раньше-то не говорил, что оборотень? — шёпотом Варвара спросила. Будто скрыть в Нави чего надеялась. А всё равно — пусть не подслушивают, кому не надобно.

Виновато Тихон рассмеялся:

— Ты ж не спрашивала.

Усмехнулась Варвара. И чуть громче заговорила:

— Ну, а что — волк в хозяйстве лишним не будет. Собаку для охранения держать не нужно.

Теперь Тихон засмеялся коротко.

— А волка-то прокормишь?

— Волка ноги кормят, — беззаботно Варя отозвалась. И в плечо Тихону коротко ткнулась. Дыхание Тихоново макушкой ощутила.

Веселее дальше зашагалось.

Да что это? Вроде и к месту подошли, где Марья Моревна ждать оставалась. И дерево всё так же колом вверх торчит — всё такое же многоцветное. А Моревны около него нет.

Сразу подозрение Варю закололо. Против воли даже. Не охота ей о Марье плохо думать. Только вот где она?

Не знала же Варвара — а Тихон и подавно — что как только отошла она за завесу навью, шорох подозрительный за Марьей раздался. Не испугалась она, конечно — чего ей дома-то бояться. Уж голос подать решила. Даже узрела, куда именно — голова знакомая в тени мелькнула. Некрасивая очень — на ящеричную похожая. С лица воду не пить, конечно. Но это ежели лицо одно. А если три на одних плечах нарисовалось… Да ещё и руки длинные да бесчестные. Сомкнулись, холодные, на плечах Марьиных и сразу вверх потянули. Хлопки вокруг себя расточая. Да крылами кожными Марью задевая.

Сильный, зараза.

Непонятно всё это Варваре. И чего делать дальше — тоже.

— Ты ж здесь бывала вроде уже, — Тихон подсказал, видя растерянность её. — Как обратно-то выбиралась?

— Случайно, — Варя отозвалась.

Да дорогу на дерево то всё равно взяла. Только всё равно не по душе ей всё это. Поддержки Марьиной лишённая, оробела она.

— А ты знаешь, — дальше Тихон заговорил. — Всё-таки есть здесь что-то от Прави. По своим законам здесь живут. По ним же всё и делается. Непонятны они, правда. Да только и остаётся, что довериться. Всё равно тут не переменишь ничего.

И будто легче Варваре стало. Прав ведь Тихон, чего бы сказать не старался. Есть во всём этом какое-то высокое разумение, человеку не всегда понятное. Так что и остаётся тут разве что покориться судьбинушке. И делать, чего надо. И пусть что будет будет.

Так что смелее Варя Тихону под руку взялась. Да по памяти да направлению внутреннему к месту, откуда провалилась сюда, направилась. Так или иначе, ежели что — то яйцо Кощеево всё ещё у неё. Проверила. Так что нечего пока о подлости какой думать.

***

Осторожно мышь по полу переступала. Тихо носом водила, чтоб норку свою обнаружить. Глазами-бусинами приглядывалась. Да всё равно еле-еле увернулась от хрусталя брошенного. На мелкие капли блестючие разлетевшегося.

Не в неё Кощей метил. Вообще о мыши какой-то и слыхом не слыхивал — не до мелочи ему всякой. Даже хрусталя горного не жалко. Другое ему всю думу пожгло.

Не наигралась всё-таки Марья. Супротив всему пошла.

Известное дело — ежели душа умершая в Навь попадает, то обратно ей дороги нет. А тут повадились: туда-сюда… Негоже Кощею так долго глаза на это закрывать. Так и уважение, особливо в глазах собственных, потерять не долго. От того и не сдержал он серчания. И кубок хрустальный уничтожил сгоряча. Была бы воля его — сам бы на поляну явился. Да не объясняя даже ничего заточил бы обоих в горах навьих, о которых никто кроме Кощея и слыхом не слыхивал. Да только… Опять же уважение. Не велика ли честь для смертных двух — пусть с кровью и перемешанной — чтоб сам Бессмертный к ним являлся да в дела их мелкие лез?

Нет, негоже такое. Хотя и есть желание как клопов всех пристукнуть. Только не от того Кощей Кощеем стал, что на поводу у желаний своих ходил. Разум всё его бытиё уж давно занял. Расчётливость суть нутряную проняла. Как золото — сундук кованый. Так что, шагами сильными по залам богатым грохоча, дошёл Кощей до окна резного. Да, на имение своё не глядя даже, пальцы костяные ко рту поднёс.

Раздался на округу свист богатырский — что вьюга зимняя завыла. Протяжный да громкий. И оборвавшийся резко. Стали на этом всполохи огневые в воздухе мелькать. То с одной, то с другой стороны засветятся. Рвутся шары огненные, ничего вокруг себя не освещая. Да вихрем вблизи окна дворцового собираясь.

Не боится Кощей, что снесёт его ветер жаркий. Он-то хозяину своему ничего не сделает. Даже будто ластиться начинает — тянется в окно, искрит. Да только не любо такое Кощею. Отстраняется он, глядя, как огни в гриву тяжёлую собираются. Как глаза пылающие пред ним вырисовываются. Словно злато расплавленное в глубине их кипит.

И молвить ничего хозяину не нужно. Только рукой в сторону нужную указать. Как подчиняется ему пламя необозримое. Как стрелой опасною грохочет к цели своей.

Доволен почти что Кощей. Только сомнение непонятное его подгрызывает изнутри. Как мышь, что от гнева Кощеева спаслась, а теперь с дурьей башки мстить решила.

Глава 14. Коромысло многоцветное

Всё неправильная земля какая-то. Под ноги попадается, комьями сухими. Так и норовит в обутки пылью просочиться или под носок боком закаменелым попасться, чтоб спотыкнуться получилось. И вообще неровная поверхность — никакого плодородия бы не дала такая. Выгоревшая будто. Оно может в мире неживом и ненадобно. Но лес ведь растёт зачем-то. С деревьями странными. Одно даже кольцом загибается в стволе. Туда Варя с Тихоном путь и держат.

— А получится ли обратно оборотиться? — с сомнением Тихон об очередной холмик, неизвестно откуда взявшийся, запнулся.

— Должно, — плечами Варя пожала. — В прошлый раз вышло.

— В этот и не выйти может, — серьёзно вдруг голос Тихонов зазвучал, Варвару в нему обернуться заставив.

— И… что? — губы у Вари сами собой поджались. Чует, что серьёзное что-то Тихон говорить пытается. Да угадать не может, что именно.

— То… — будто со злостью даже у Тихона получилось. — Мёртвым обратно дороги не бывает.

— Так ты чего… — подозревать Варвара начала недоброе. — Думаешь, не получится?

Уже явственно Тихон кипятиться начал:

— Получится-не получится — в этом разве дело всё? А ежели что случится в мире Явьем от этого чего?

Тут и на Варю злость находить начала. Звучало ведь в темноте Навьей, будто и не хочет с Варей Тихон идти никуда. Обида от этого девку взяла.

— Случится! Не случится! Ты ежели тут сидеть хочешь… Без меня… То и пожалуйста!

Замер Тихон. Губы у него сжались сильно. А глаза блеснули нехорошо.

— Дурная ты, что ли? Не разумеешь, чего тебе говорят?

— Дурная — значит дурная! — даже руки терзание Варино выдали, змеями двумя перекрестившись. И огонь внутри заполыхал.

Куда его, правда, девать — непонятно. Так что отворотилась Варя от Тихона, покуда мысли жалами своими изнутри колоть не начали.

Шаги сзади раздались. И будто от них самих у Варвары внутри что-то успокоилось.

— Нет, не дурная, — изменился у Тихона голос — тише стал да мягче. И будто ваточником от этого Варвару окутывает. — Была б дурная, ничего такого сотворить не смогла бы.

Смешок у Варвары получился сам собой. И вокруг себя оборотиться захотелось.

— Может, от дурости и смогла только, — со смущение Варя отозвалась, очи от земли не поднимая.

Тут уж Тихон засмеялся. А потом серьёзнее продолжил:

— Ты пойми — не хочу я порядок нужный в мире нарушать. Чтобы сбилось чего да попортилось. Ведь неспроста всё именно так задумано, как есть. А ежели менять пытаться — так не выйдет ли хуже для каждого?

Задумалась Варвара над словами Тихоновыми. Вроде и есть в них смысл. Да только не ложится он ей до конца. Вроде и поспорить слова поднимаются. А подняла глаза на Тихона…

Печаль такая лицо его скрутила, что не передать. Будто тяжесть всего мироздания на плечи ему легла. Да не отпускает теперь.

Не переубедить его. Не откажется от своего. Так что вздохнула Варвара.

— Я тогда тоже обратно не пойду. Тут останусь.

Припоминал Варя Агнешу — не разлучились ведь они с Гореславом в Нави.

Вздрогнул тут Тихон. Глазами замигал:

— Как это? Тебе уходить надо — не для тебя существование здесь.

— Чего это? — улыбнулась Варвара. — Я ж тоже померла почти. Значит, и нарушить чего могу.

Долго на неё Тихон поглядел. А после усмешка губы его искривила.

— Значит, не уйдёшь без меня?

Дёрнула Варвара плечами:

— Только ежели надоела тебе.

Мало между ними расстояние — и двух шагов не будет. А теперь и вообще не осталось его — сократил их Тихон. И опять Варя в грудь молодецкую ему ткнулась. За шею накрепко обвила.

— Так пошли, чего время терять, — бодро Тихон руки со стана Вариного отнял да вперёд направился.

Не в ту сторону, правда. Да кого это сейчас волновало?

Вышли они всё-таки в древу загогуленному — вон оно виднеется одиноко. Обернулась Варя к Тихону — сказать чего хотела. Может, посоветоваться, чего с яйцом Кощеевым делать.

Да не успела. Не до того стало. Потому что звякнуло что-то в воздухе — ка нить тонкая лопнула. После натяжения сильного. Негромко совсем. Да чувствительно. Будто и изменилась темнота вокруг. Слабее что ли стала? Разбавил её молоком кто?

Всполохи огненные вдалеке заплясали. Недобрые какие-то. Не похожие на Марью Моревну.

Огляделись по сторонам Варя с Тихоном торопливо. Будто кольцо небо чуждое окутывает. Колами острыми кверху поднимается — проткнуть его желает?

Холодком со всех сторон повеяло. В тишине загомонило что-то — будто совы из мира чужого по душам павшим плач зачинать стали. Запах болотистый с воздухом замешался. Не к добру это всё.

Не успела Варвара переживаньями да соображеньями с Тихоном поделиться — грохнуло так сильно, будто небо на две части прокололось. От того и землю сотрясло. А потом такое ржание раздалось — уши порвать можно.

Глядят Варя с Тихоном: монстры к ним несутся! Морды на чертовские похожие. Глаза злостяными кострами разгораются. Гривы небо огнём заволакивают. Да копыта — каждое с наковальню кузнеческую размером.

Дым от монстров валит, глаза прощипывает. Дыхание перебивает.

Не заметила Варя, как сама Тихону в рукав рубашечный вцепилась, во все стороны за раз глядючи.

Вниз, к земле кони огненные путь держат. Ничто им сопротивляться не может — сила с жаром от них волнами разносятся. Супротив таких ни одно средство помочь не сможет. Растопчут — не приметят.

Кашель Тихона разобрал — рукой свободной прикрывается. А сам глаз с чудищ не сводит. Всё равно которым. Летят, ничего пред собою не видя. Приказ хозяйский яростно исполняя. А за ними что остаётся — тлен один да прогорание мёртвое.

Стены огненные по пути коней встают. Переливается пламень неживой цветами изумрудными да рубиновыми. Лапищами по сторонам шарит слепо — ищет ненасытно, чего бы ещё под себя подгрести.

— Бежим, — сквозь дым у Тихона вырвалось. Не так много до древа с петлёю остаётся. Если страх подгонит хорошенько, то и успеть можно.

Схватил он руку Варину холодную да что есть мочи потащил вперёд. Чувствуя, как всё быстрее Варя позади него двигаться начинает. Уж и тащить почти не надо — вместе птицами летят.

В груди разрывается всё от усердия. Сердце как подорванное бьётся. Ноги только знай несутся во всю прыть, земли под собою не чуя. А пред очами только дерево спасительное прыгает, отблесками пламени освещённое. Не успело его ещё само пламя пожрать.

Нету мыслей в голове у Тихона. И желаний нету. Только ствол прыгающий всё естество Тихоново занял. Смыслом жизненным стал, всеобъемлющим. Будто он сам с кровью в голове стучится. Успеть бы! Успеть бы только!

Чего ему под ноги попало — и сам Тихон не понял. Только всполох огненный в сторону куда-то укатился. И замедлилось всё разом. Медленно коленки выпрямляться перестали. Медленно земля приближаться стала. Медленно тело движение ощущать переставало. Только бухнулось на твёрдое — без боли даже совсем. Просто ударный звук в ушах хлопнул. И дышать не сразу получилось.

— Тихон! Вставай! — это Варя руки его не выпустила — сильней ещё стиснула, за собою вытягивая.

А Тихон на неё не глядит — видит только, как всё ближе огонь страшный к дереву подбирается.

— Беги! — от земли сухой отплёвываясь, прокричал Тихон, страшно на пламя сходящееся смотря. — Беги быстрее! Успеешь!

По-звериному Варвара головой в сторону спасения дёрнулась. Замерла. А после ещё и второю рукой в Тихона вцепилась. На себя тянуть ещё рьянее стала.

— Поднимайся давай, окаянный!

Делать нечего, пришлось Тихону на ноги подниматься. А они и отсохли будто — слушаться не желают. И всё равно им на жар вокруг пылающий. И на сердце, что темпов не сбавляет.

Чуешь ноги, нет ли — а бежать дальше изволь. Так и с воздухом — можешь дышать либо нет.

Да только пустое это всё. Видит Тихон, как огонь без жалости к цели их подбирается. Как насмешливо дорожки прожигает. Как бессовестно смыкается на пути прямо. Не давая к стволу нужному подойти.

Может, успеют ещё? Может, просокользить смогут в «заплату» живую?

Как в поверии каком врата огненные закрылись, от спасения возможного их ограждаю. Искрами да дымом насмехаясь, спинами огненными изгибаясь.

Глядь — а со всех сторон их пламя пожирающее оградило. Куда ни глянь — везде оно. Ни просвета, ни проталины. Как на блюде Варя с Тихоном. Ото всего отсечённые. Приготовленные скоро будут.

— Чего? Всё, что ли? — к Тихону ближе подступая, на пламень сплошной глядючи, Варвара спросила.

— Может и нет ещё, — без надежды всякой Тихон отозвался. Даже сам себе не поверил. Чего там про Варю говорить.

Дым заволочить всё норовит. Огонь всё ближе подступает.

— Прям в царстве мёртвых и помрём, — выдохнула Варя, глядя, как ветку какую-то пламя пожирает.

— Оригинальное у кого-то чувство юмора, — в тон ей Тихон отозвался.

А потом с такой силой ей в стан вцепился, что Варе вдохнуть не сразу получилось. Хотя Тихону, наверное, тоже перед концом не сладко приходится — никогда его с такой силой не обнимали.

Нет им больше пути никуда. Всё меньше пятачок не-огневой остаётся.

— Ты прости меня, — слышит её Тихон или нет уже? — Две смерти тебе из-за меня выпало.

— Не бывает двух смертей, — слышит, конечно. И уж огонь смертный спиною чуять начинает. Да и не думает уж, чего говорить, особенно. Смешно ему чего-то даже стало. А слова сказать совсем не весело получилось:

— Всё равно… Здорово было…

То ли кивнула Варя, то ли всхлипнула. Какая уж разница? Всё равно не хочется…

Прохлада что ли ей на лицо легла? Али показалось?

Разожмурилась Варвара. За огнём подступившим не сразу увидала чего. А под ногами копошение незнакомое почуяла. Глядь вниз — а там чёрненькое что-то елозет. Как котёнок мохнатый. Откуда только взялся?

Не успела Варя о таком подумать. Потому что холоднее вокруг стало. И задышалось легче. Ветерок свежестью повеял. Глаза слезиться перестали.

С удивлением Варя увидала, как всё дальше стены пламенные от них с Тихоном отходят. Потухают будто, отползают боязливо.

Глазам своим Варя не поверила. А комочек чёрный, что котёнка ей напомнил, всё дальше отползать от них стал.

Пригляделась Варя — а у комочка руки почти человеческие. С пальчиками малыми да тонкими. Которыми он на огонь машет. А огонь его слушается. Ушки острые вверх-вниз ходуном ходят. Да носик чувствительный дёргается, будто дым уловить старается. А следом за ним хвостик тонкий по земле извивается.

Враз Варя его признала — как мешком воспоминание ударило. Как прикармливала оладьями масляными анчутку мелкого. На этом же месте почти что. А теперь анчутка этот пламень опасный вокруг потушал.

Закружилось у Вари всё перед глазами. Ежели б не Тихон, наземь бы упала. А анчутки всё равно — ходит себе вокруг них. Пассы ручками делает. Отчего пламень и успокаивается. Затихает. Потухает почти что.

Вот и не осталось его. Как и не было. И анчутка тогда остановился. На лапки задние присел.

Отстранилась тогда Варя от Тихона. Осторожно подошла к комочку чёрному поближе. Ещё не до конца соображая, что ж произойти успело. На корточки перед ним опустилась.

Осторожно анчутка на неё поглядел глазками круглыми. Поморгал внимательно. Да в руки не дался — так и тяпнул за палец. Потом только ладонь обнюхал.

Улыбнулась ему Варя. Пожалела, что в этот раз угощения не взяла никакого.

— Спасибо, — анчутке прошептала. Уж попыток не делаю погладить.

А анчутка на четыре лапки встал да по кошачьи прочь поскакал. Только Варя с Тихоном его и видели. Маленький, да удаленький. Помахали на прощание. А Варя про себя решила оладий побольше напечь. Коли выберутся отсюда.

Снова шум со стороны какой-то раздался. Тут Варя с Тихоном уж наизготовку встали, ожидая врагов возвращения.

В свете Навьем фигура высокая возникла. Девичья да стремительная.

— Отбились? Вот и хорошо, — торопливо Марья Моревна сказала, чешуи зелёной ошмёток с плеча потряхивая. — А меня тут… задержали маленько.

Хмыкнула Варвара, глядя на лицо Марьино чумазое да руки с царапинами — видно, той тоже тяжеловато пришлось. А Марья уж подбоченилась да на них с Тихоном выжидающе глянула.

— Так что? Возвращаемся домой-то?

— Да! — не сговариваясь у Вари с Тихоном одновременно вышло.

Тогда ловко Марья пальцы ладоней между собой переплела да выгнула резко, разминаясь. Растёрла ладони друг об друга, как если б замёрзла. Да обе руки на ствол древесный положила.

Мгновения не прошло, а ствол от касания этого будто подпрыгнул и светом налился. А Марья на Варю глаза перевела внимательные.

Подошла к ней Варя ближе. Вроде и только познакомились. А грустно отчего-то. Хорошо б Варе такую подругу боевую в Яви иметь. Так что без сожалений размотала Варя суму. Протянула Марье яйцо, изнутри постукивающее мелко. Обеими руками Марья его подхватила, к себе прижала, словно ребёнка. А я яйцо и затихло будто. Успокоилось.

— А что… — само у Вари вырвалось. — Сломаешь теперь?

Сурово Марья на яйцо глянула. Потом на Варю глаза с хитринкою подняла:

— Неа.

Улыбнулась ей лукаво. Меч на поясе поправив. И деловито по сторонам огляделась:

— Всё, кыш отсюдова! Пока ещё чего не приключилось.

Нет у Тихона с Варварой повода с Марьей спорить. Первой Варвара на ствол заскочила.

— И неча сюда как к себе домой ходить! — напутствовала Марья. А у самой смешок на дне глаз совиных плещется.

— Это уж как получится, — в тон ей у Варвары вышло.

И с лёгким сердцем в кольцо древесное она и скользнула. Чуть-чуть только бока себе поободрав.

***

Хмурится Анисья над крынкой. Вся вода мутная — что тина болотная. Не даёт ничего рассмотреть на дне. Волнуется да брызгается.

Только Анисья не из волнительных. Плюнула на всякий случай через плечо левое да дальше лучины жечь продолжила. Подожжет, подождёт, покуда до середины прогорит, и в крынку кидает. Где и булькает лучина в мути.

Приглядывается Анисья. Двумя руками за бока крыночные берётся да крутит. Крутит, чтобы водоворотом внутри всё закрутилось. Слова нужные бормочет. А потом как даст крынкой об стол прямо.

Как не треснула крынка — одной Анисье известно. Только муть на воде поуменьшилась. Растворилась али на дне осела. И на поверхности водной ток лучинки пожжённые и остались — столько ровно, сколько Анисья бросала. Ни одна не потонула.

Отпустило маленько старую. Сердце поспокойнее биться стало. Не даёт Велес ворожащим знаков неверственных.

***

Давно зари такой Годана не припомнит. Чтоб прям чистотою природу омывала. Воздухом алым от несчастий кутала. Птиц певучих свежестью поила. Будто Зоряница руками своими ночь по сторонам раздвигает.

Тишина звенящая ручейками вокруг разливается. Да небо чистое такое, прозрачное.

Светлый день сегодня будет. Солнечный.

Вышла Годана за порог. Сама в утро такое будто легче стала. Лебёдкой словно оборотилась. Под ногами только мешается чего-то. Меховое.

Глядь — а на дороге пред ней шкура валяется. Густая. Волчья. Только с отливом лисьим. А вокруг неё клубок катается.

Знает его Годана.

— Ух, ве-едьма, — не без уважения проговорила. Да наклонилась невзначай.

Клубок будто и ждал этого: прыг, да на руках у Годаны оказался. Затих. А Годана его накрыла ладонями да снова голову к небу подняла.

Никогда такого рассвета ей не виделось.

***

Чует Варвара — будто вся отбитая. На земле лежит. Зябнет. Подниматься надобно. Не даёт отбитость оснований валяться просто так.

Открыла глаза — утро вроде бы. Только чего она на улице-то лежит? До дому что ль дойти не успела? Чудно…

А потом глазами моргнула, да как вспомнила!

Разом подскочила, по сторонам головою вертя. Глазами всё, чего делается, выцепляя.

А ничего и не делается. Поле вокруг чистое. Местами только помятое. Над которым утро занимается. А вот если на ноги полностью подняться — то и Тихона видать. На спине лежит с глазами закрытыми.

Видно натренировалось уж у Вари сердце — не выпрыгивает да не суетится. Только тело в всё движение пришло и рысью к Тихону кинулось.

Ежели опять помёр, то не знает Варвара, что и делать.

Нет, дышит вроде. И лицо морщит, ежели по щекам его побить.

Живой.

— Да не сплю я, не сплю! — говорить даже не разучился.

Можно, наверное, и не лупить больше. Так что с удовлетворительным чувством Варвара на межу села. Ненадолго, правда — как раз сума её под гузно попалась. А там светец. Острый. Пришлось Варваре стоять остаться.

Поднялся и Тихон. Руки в стороны развёл — потягиваясь. Шею сзади размял. Выспался, видать. Хотела уж Варвара спросить, чего снилось, как на полуслове поперхнулась. Рану на Тихоновом колене приметила.

Через штаны красная полоса идёт. Поморщилась Варвара, будто у ней рана эта, а не у Тихона. Да скорее дёрнулась к ней — кровь унимать.

Горячая рана, алым так и мажет.

— Ты чего! — взвился Тихон, ладонь её перехватывая. — Хочешь, чтоб шкура с тебя живьём посходила?!

Да дёрнул вверх, от крови своей подальше. Только красное всё равно на пальцах да на запястье у Вари осталось.

Смотрит Тихон на руку ей глазами страшными. Варя аж сама заволновалась. И тоже на пальцы измазанные смотреть начала. А с ними ничего и не делается.

Повертел Тихон ладонь ей со всех сторон. С напряжением на Варю глянул.

— А чего случиться-то должно? — не без робости Варя спросила, сама не зная чего ожидая.

— Да как же… — поскрёб Тихон затылок. — Ежели крови оборотнической коснуться, то обжечься должно!

А у Вари и не горит ничего. Не щиплет даже. Кровь как кровь.

Тут у Тихона лицо вытянулось.

— Варька… — выпустил он руку ей. И в оба плеча вцепился. В глаза заглянул — а у самого очи лучатся, будто подсвечивает их изнутри. — Варька… Это ж значит… Что не больше проклятия оборотнического!

Да рассмеялся вдруг так счастливо — никогда ещё Варвара такой радости не видала на Тихоне. Аж самой смеха сдержать не получилось. Да и на ногах устоять. Но это Тихон постарался — взял да подхватил Варвару на руки. Ещё и закружил, разбойник.

Глядит на него Варя и не узнаёт до конца. Будто плечи у Тихона расправились. Спина к небу стремится стала. Руки ещё крепче да сноровистее стали. А лицо…

Эх, нельзя его с таким лицом Галине с Умилой показывать — враз увести попытаются, треклятые.

Расправленное будто. Ровное да правильное. С очами глубокими да линиями чёткими. Всякой хмурости лишённое. Красивое. Счастливое.

От того и себя Варвара счастливой чувствует. И наземь спустить не просится. Только ближе к Тихону льнёт.

Совсем уж близко. Так, что носы почти соприкасаются. И видеть друг друга тяжко — всё перед очами расплывается. Замер на месте Тихон. Кружить перестал. А у Вари всё равно голова кружится. Опора какая-нибудь нужна — и не в счёт руки Тихоновы. Только и остаётся, что устами уста его нащупать. Да прижаться покрепче. Чтоб аж мурашки по телу побежать успели.

— Так чего, — отстранилась Варвара да скорее на ухо Тихону заворковала. — Это выходит теперь собаку заводить придётся?

Не сразу Тихон уразумел, при чём тут собаки какие-то. А как понял — рассмеялся. Да Варвару вверх подбросил — та аж пискнула. И сама засмеялась весело.

— Может и не придётся, — ответил ей Тихон. — Кое у кого и так норов… похожий…

Хотела возмутиться было Варвара. Да расхотела. А на небо огляделась — дождь был что ли? Чего тогда земля сухая?

Только был или нет дождь — собирается в вышине коромысло многоцветное.

— Гляди! — пальцем Варя на него указала, что ребёнок малый. Да опять засмеялась. Всё её сейчас весёлой делает.

И Тихон радугу увидел. Варю на землю опустил да с готовностью за руку ей схватился.

— Примету помнишь? Кто до начала радуги добежит, тот счастливым будет!

Хотела Варя ответить, что и так счастливая. Да кто-то будто за неё ответил:

— Как ты побежишь-то? Ранетый?

— Ерунда! — отмахнулся Тихон. — А вот так!

Да как припустился! Вместе с Варей — руку ей не выпуская. Та еле-еле поспевает. Да думает только, как бы жених её понёсся, ежели б без царапины боевой был.

Хотя какая разница. Надо бы самой не оплошать да не отстать. Чтоб счастье радужное, ежели что, обоим досталось.

Больше книг на сайте — Knigoed.net

Оглавление

Глава 1. Перекрёсток миров

Глава 2. Навь, Явь, Правь

Глава 3. Ореховые очи

Глава 4. "Страшная" месть

Глава 5. Ворожи, вода

Глава 6. Крада

Глава 7. Не буди лиха, пока он тихо

Глава 8. Пожар

Глава 9. Венок

Глава 10. Тиша

Глава 11. Второе сердце

Глава 12. Марья Моревна

Глава 13. Дела тёмные

Глава 14. Коромысло многоцветное