Покой [Геннадий Андреевич Андреев] (fb2) читать постранично

Геннадий Андреев

ПОКОЙ

Открыв глаза, Федор Иванович испуганно вскочил с дивана, не понимая, как он мог уснуть. Но тотчас же вспомнил, что он теперь свободен и снова вытянулся во весь рост на податливо опустившихся пружинах.

B последнее время, — это «последнее время» тянулось годами, — Федор Иванович был перегружен работой. Десятки неотложных местных дел, всегда срочные, нервные телеграммы, запросы из Москвы, доклады, отчеты, приемы, разъезды по области заполняли день целиком, не оставляя свободного времени даже на обед. Он уже не помнил, когда обедал как следует, по-человечески: есть всегда приходилось урывками, на бегу, часто довольствуясь стаканом холодного чая и куском хлеба. А вечера, до полуночи, занимали собрания, пленумы, заседания и двадцати четырех часов в сутки решительно не хватало. Часто не было времени даже для сна, и чуть не каждую ночь у его постели звонил телефон, прерывая и без того короткий сон. И Федор Иванович давно уже чувствовал себя автоматом, работающим без всяких мыслей и желаний.

Сегодня всему этому наступил конец: утром из Москвы пришла телеграмма о том, что его, Федора Ивановича, снимают с работы. Ни одна мысль о возможных последствиях не возникла в мозгу Федора Ивановича. Он только почувствовал, будто огромный груз сняли с его плеч и ему вдруг стало странно, непривычно легко. Он радостно сказал: «Довольно, конец», наскоро познакомил преемника с неотложным, пошёл домой и завалился спать.

Сейчас, проснувшись, он чувствовал себя бодрым, свежим, точно он помолодел. Спать больше не хотелось, но не хотелось и вставать и он продолжал лежать, лениво и еще сонно вглядываясь в темноту.

В комнате было очень темно. Чуть яснели большие прямоугольники окон, завешенных гардинами, да из-под двери в соседнюю комнату сочился разбавленный свет. На фоне окон совсем чёрными пятнами вырисовывались листья фикусов.

Размеренно и четко, не спеша, тикали за стеной часы. И Федору Ивановичу показалось, что он слышит, как спокойно и ровно, также, как часы за стеной, стучит его сердце и кровь мерными плавными толчками разливается по телу, наполняя его непривычной тишиной и спокойствием. Он не подумал, а почувствовал, как хорошо и покойно всё вокруг: окна и фикусы, тишина и стук часов за стеной, диван под ним и биение его собственного сердца. Так хорошо и покойно, как и должно быть. А что есть еще в его комнате? Он улыбнулся, силясь припомнить: так мало замечал он всё раньше, что даже не помнит, что есть в комнате, в которой он прожил два года! Но нет, помнится, вот тут, посередине, — Федор Иванович широко открыл глаза, всматриваясь в темноту, — да, вот он, стол, под цветной скатертью. А тут, по бокам дивана, такие старомодные, уютные плюшевые кресла. Да и вообще весь дом старомоден, точно из девятнадцатого столетия, дедовское поместье. Там, в простенке, должна быть картина. Однажды он пытался разобрать, что изображено на ней, но так и не разобрал, до того она темна. Сплошное чёрное пятно, усиженное мухами.

Теплая волна покоя и нежности ко всем этим чужим и мертвым, но таким уютным и приятным вещам, в первый раз замеченным, охватила Федора Ивановича. Так хорошо, тихо и мирно в комнате. Так хорошо, как только хотелось бы ему, и ему совсем не хочется, чтобы было как-то иначе, по-другому. Он снова беспричинно и весело улыбнулся.

— А ты и не замечал никогда, как хорошо здесь, — сказал ему кто-то в нём.

— Зато вижу сейчас, — ответил он, ни на секунду не задумавшись.

— А не поздно? — снова спросил кто-то.

— Ерунда! Еще успеется, наверстаем! — беззаботно возразил он.

— Но за это удовольствие, может быть, придется дорого заплатить, — напомнил кто-то об утренней телеграмме.

— Глупости! — рассердился вдруг Федор Иванович. Он быстро встал, ощупью нашел на стене около двери плащ, фуражку, оделся и вышел.

На улице тоже было темно, но чуть светлее, чем в комнате. Не было ни звезд, ни месяца, город закутался в плотное одеяло осенней ночи. Только далеко впереди светилась точка единственного фонаря; в его слабом свете едва проступали по обеим — сторонам улицы деревянные дома. Тускло поблескивал скользкий, тоже деревянный, тротуар: должно быть недавно прошёл дождь, в воздухе пахло сыростью.

Федор Иванович шел, глубоко вдыхая свежий воздух, отчетливо, со стуком ставя ноги на доски тротуара. Отдохнувший, он чувствовал удовольствие от того, что идет, не зная, куда, без всякой надобности. Это и было приятно: идти просто так, без цели, никуда не спеша и ни о чем не заботясь. Идти, переставлять ноги, вглядываясь в доски тротуара, с боку которого угадывалась густая грязь.

— А я вот не попаду в грязь, — задорно, будто кого-то дразня, подумал Федор Иванович, и довольно, по-мальчишески, засмеялся. Он и в самом деле чувствовал себя очень молодым, крепким и радостно шагал, легко неся своё начавшее тучнеть тело.

Наверно было еще не поздно, потому что из-за ставень домов проскальзывали полоски света. Но